Рейбо на стр. 123 говорит:
«По всей форме и по умеренному тону этого документа легко видеть, что он возник скорее по инициативе Базара, чем его коллеги».
Гениальная смелость господина Грюна превращает предположение Рейбо, что инициатива составления этого обращения исходила скорее от Базара, чем от Анфантена, в категорическое утверждение, что редакция этого документа принадлежит целиком Базару. Переход к этому документу является переводом из Рейбо (стр. 122):
«Гг. Дюпен и Моген заявили с высоты трибуны, что образовалась секта, проповедующая общность имущества и общность жен».
Господин Грюн лишь отбрасывает приводимую Рейбо дату, говоря вместо этого: «вскоре после июльской революции». Вообще, хронология не подходящий элемент для тех приемов, какими господин Грюн старается эмансипироваться от своих предшественников. От Штейна он здесь отделяет себя тем, что вводит в текст то, чтo у Штейна находится в примечании, опускает вступительную часть обращения, переводит выражение fonds de production (производительный капитал) через «недвижимое имущество», a classement social des individus (общественная классификация индивидов) через «общественный порядок отдельных личностей».
Затем идет несколько неряшливых замечаний об истории сен-симонистской школы, представляющих такую же художественную мозаику из Штейна, Рейбо и Л. Блана, как и рассмотренное выше жизнеописание Сен-Симона. Предоставляем читателю самому проверить это по книге господина Грюна.
Мы сообщили читателю все, что господин Грюн смог сказать о сен-симонизме в период Базара, т.е. со смерти Сен-Симона до первого раскола{365}. Теперь он может пустить в ход свой беллетристически-критический козырь, назвав Базара «плохим диалектиком» и продолжая:
«Но таковы республиканцы. Катон или Базар, – они умеют только умирать; если они не закалывают себя кинжалом, то они кончают разрывом сердца» (стр. 95).
«Несколько месяцев спустя после этого спора у него» (Базара) «произошел разрыв сердца» (Штейн, стр. 210).
Насколько верно замечание господина Грюна, показывает пример таких республиканцев, как Левассер, Карно, Барер, Бийо-Варенн, Буонарроти, Тест, д’Аржансон и т.д. и т.д.
Затем следует несколько банальных фраз об Анфантене. Мы обращаем при этом внимание только на следующее открытие господина Грюна:
«Разве на примере данного исторического явления не становится совершенно ясным, что религия есть не что иное, как сенсуализм, что материализм может смело претендовать на такое же происхождение, как сам святой догмат?» (стр. 97).
Господин Грюн с самодовольным видом оглядывается вокруг: «Подумал ли уже кто-нибудь об этом?» Он никогда не «подумал бы об этом», если бы раньше «Hallische Jahrbucher» «не подумали об этом», в связи с вопросом о романтиках{366}. Однако можно было бы надеяться, что с тех пор господин Грюн мог бы продвинуться вперед в своих размышлениях.
Как мы видели, господин Грюн не знает ровно ничего обо всей экономической критике у сен-симонистов. Однако он использует Анфантена, чтобы бросить несколько слов и об экономических выводах из учения Сен-Симона, о которых он фантазировал уже выше. Дело в том, что он находит у Рейбо, на стр. 129 и сл., и у Штейна, на стр. 206, извлечения из политической экономии Анфантена, но он, конечно, извращает вопрос и здесь: отмену налогов на предметы необходимейших жизненных потребностей, которую Рейбо и Штейн, по Анфантену, правильно изображают как следствие, вытекающее из проектов о праве наследования, – он превращает в отдельное, независимое мероприятие, стоящее рядом с этими проектами. Его оригинальность проявляется и в том, что он извращает хронологический порядок, говоря сперва о священнике Анфантене и о Менильмонтане{367}, а затем об экономисте Анфантене, между тем как его предшественники рассматривают экономические работы Анфантена в связи с периодом Базара, одновременно с «Globe», для которого они писались{368}. Если здесь он привлекает период Базара для характеристики менильмонтанского периода, то позже, говоря о политической экономии и М. Шевалье, он привлекает менильмонтанский период. Повод к этому дает ему «Новая книга»{369}, предположение Рейбо, что автором этой книги был М. Шевалье, он по своему обыкновению превращает в категорическое утверждение.
Господин Грюн изложил, таким образом, сен-симонизм «во всем его объеме» (стр. 82). Он исполнил свое обещание «не распространять свой критический разбор на сен-симонистскую литературу» (там же) и поэтому весьма некритически запутался в совсем другой «литературе» – в книгах Штейна и Рейбо. Взамен он сообщает нам несколько соображений о лекциях по политической экономии М. Шевалье 1841 – 1842 гг.{370}, когда тот уже давно перестал быть сен-симонистом. Когда господин Грюн писал о сен-симонизме, он имел перед собой критику этих лекций в «Revue des deux Mondes», которую он постарался использовать тем же способом, каким он использовал прежде Штейна и Рейбо. Мы дадим здесь лишь один образчик его критической проницательности:
«Он утверждает там, что производится недостаточно. Это замечание вполне достойно старой экономической школы с ее заскорузлой односторонностью… Пока политическая экономия не поймет, что производство зависит от потребления, до тех пор эта так называемая наука не даст свежих побегов» (стр. 102).
Мы видим, как высоко господин Грюн, с заимствованной им у «истинного социализма» фразеологией о потреблении и производстве, вознесся над всей экономической литературой. Не говоря о том, что у каждого экономиста он может прочесть, что предложение зависит также от спроса, – т.е., что производство зависит от потребления, – во Франции существует даже особая экономическая школа, школа Сисмонди, которая хочет установить другую зависимость производства от потребления, чем та, которая без того осуществляется посредством свободной конкуренции, причем эта школа находится в самом решительном противоречии с экономистами, на которых нападает господин Грюн. Мы, впрочем, увидим впоследствии, что господин Грюн с успехом эксплуатирует вверенный ему фунт серебра{371} – единство производства и потребления.
За скуку, какую господин Грюн вызвал у читателя своими выдержками из Штейна и Рейбо, выдержками, которые он разбавил водой, фальсифицировал и уснастил своей фразеологией, – за все это он вознаграждает читателя следующим младогермански-брызжущим, гуманистически-пламенным и социалистически-сверкающим фейерверком:
«Весь сен-симонизм, как социальная система, был не чем иным, как ливнем мыслей, который пролила на почву Франции благодатная туча» (выше, на стр. 82 – 83: «световая масса, но еще в качестве светового хаоса» (!), «а не упорядоченной лучезарности»!!). «Это было зрелище, производившее одновременно и самое потрясающее и самое забавное действие. Сам автор умер еще до постановки, один режиссер – во время представления; прочие же режиссеры и все актеры сбросили с себя свои театральные костюмы, наспех надели свои обычные гражданские платья, вернулись домой и сделали вид, будто ничего не произошло. Это было интересное, под конец несколько запутанное зрелище; некоторые актеры шаржировали, – вот и все» (стр. 104).
Очень правильно выразился Гейне о своих подголосках: «Я сеял зубы драконов, а сбор жатвы дал мне блох».
Фурьеризм
Кроме переводов нескольких мест из «Четырех движений»{372}, трактующих о любви, мы и здесь не узнаем ничего такого, чтo не было бы уже изложено полнее у Штейна. С моралью господин Грюн справляется при помощи положения, которое задолго до Фурье было высказано уже сотней других писателей:
«Мораль, по Фурье, есть не что иное, как систематическая попытка подавить страсти человека» (стр. 147).
Христианская мораль никогда не давала самой себе другого определения. Критике, которой Фурье подвергает современное сельское хозяйство и промышленность, господин Грюн не уделяет никакого внимания, а по поводу его критики торговли довольствуется переводом нескольких общих положений из «Введения» к одному отделу «Четырех движений» («Возникновение политической экономии и споры о торговле», стр. 332, 334 в «Четырех движениях»). Затем по поводу французской революции следует несколько выдержек из «Четырех движений» и одна из «Трактата об ассоциации»{373} вместе с известными уже из Штейна таблицами о цивилизации. Так критическая часть идей Фурье, эта их важнейшая часть, излагается совершенно наспех, самым поверхностным образом, на двадцати восьми страницах дословных переводов, причем переводы эти ограничиваются, за очень немногими исключениями, лишь самым общим и абстрактным и сваливают в одну кучу важное и неважное.
Господин Грюн переходит затем к изложению системы Фурье. Полнее и лучше она давно изложена в цитированном уже Штейном сочинении Хуроа{374}. Правда, господин Грюн считает «безусловно необходимым» сообщить свои глубокомысленные соображения о «сериях» Фурье{375}, но единственно, чтo он может сделать в данном направлении, – это дословно перевести ряд цитат из самого Фурье и затем сочинить, как мы увидим ниже, несколько беллетристических фраз о природе числа. Он вовсе не старается показать, как Фурье пришел к этим сериям и как он и его ученики построили их; он ни в какой мере не разъясняет внутреннюю конструкцию этих серий. Подобные конструкции, так же как и гегелевский метод, можно критиковать лишь показывая, как они строятся, и тем самым доказывая, что ты господствуешь над ними.
Наконец, у господина Грюна совершенно отступает на задний план одна черта, которую Штейн хоть в какой-то мере подчеркивает: противоположность между travail repugnant и travail attrayant[484].
Центром тяжести всего этого изложения является критика, которой подвергается Фурье у господина Грюна. Мы напомним читателю то, что говорили уже выше об источниках грюновской критики, и покажем теперь на нескольких примерах, как господин Грюн сперва принимает положения «истинного социализма», а затем утрирует и фальсифицирует их. Вряд ли нужно еще упоминать, что отстаиваемое Фурье деление между капиталом, талантом и трудом дает богатейший материал для умничанья, что здесь можно без конца разглагольствовать на тему о невозможности и несправедливости подобного деления, о привхождении наемного труда и т.д., не критикуя вовсе этого деления на основе действительного отношения между трудом и капиталом. Еще до господина Грюна бесконечно лучше все это сказал Прудон, но и он не затронул даже при этом существа вопроса.
Критику психологии Фурье господин Грюн черпает, как и всю свою критику, из «сущности человека»:
«Ибо человеческая сущность есть все во всем» (стр. 190).
«Фурье также апеллирует к этой человеческой сущности, внутреннюю обитель» (!) «которой он нам раскрывает по-своему в таблице двенадцати страстей; и он – подобно всем честным и разумным людям – хочет воплотить внутреннюю сущность человека в действительность, в практику. Тo, что находится внутри, должно проявиться и вовне, и, таким образом, вообще должно быть устранено различие между внутренним и внешним. История человечества кишит социалистами, если мы будем распознавать их по этому признаку… для характеристики каждого из них важно лишь то, чтo он понимает под сущностью человека» (стр. 190).
Или, вернее, для «истинных социалистов» важно лишь подсунуть каждому мысли о сущности человека и превратить различные ступени социализма в различные философские концепции сущности человека. Эта неисторическая абстракция заставляет господина Грюна провозгласить, что устраняется всякое различие между внутренним и внешним, и этим поставить под угрозу дальнейшее существование человеческой сущности. Впрочем, совершенно непонятно, почему немцы так невероятно кичатся своей мудростью относительно сущности человека, тогда как вся их премудрость, признание трех всеобщих свойств – рассудка, сердца и воли – есть нечто общеизвестное
