Фейербаху, c’est-a-dire[86] подправленным и расширенным переизданием одной статьи, фигурировавшей уже в «Norddeutsche Blatter»{58}. Фейербах посвящается в рыцари «субстанции», дабы тем рельефней выделить бауэровское «самосознание». Пред лицом этого перевоплощения Фейербаха, которое доказывается-де всеми сочинениями последнего, наш святой муж перескакивает от книг Фейербаха о Лейбнице и Бейле сразу же к «Сущности христианства», опуская статью против «позитивных философов» в «Hallische Jahrbucher»{59}. Этот «недосмотр» здесь «вполне уместен». Дело в том, что в данной статье Фейербах раскрыл в противовес позитивным представителям «субстанции»{60} всю премудрость «самосознания» в такое время, когда святой Бруно еще предавался спекулятивным размышлениям о непорочном зачатии.
Едва ли нужно упоминать, что святой Бруно все еще гарцует на своем старогегельянском боевом коне. Прослушайте первые же фразы его новейших откровений из царства божия:
«Гегель соединил в одно целое субстанцию Спинозы и фихтевское Я; в единстве обоих, в соединении этих противоположных сфер и т.д. заключается своеобразный интерес гегелевской философии, но вместе с тем и ее слабость. Это противоречие, в котором блуждала гегелевская система, надо было разрешить и уничтожить. Но это он мог осуществить только благодаря тому, что постановка вопроса: как относится самосознание к абсолютному духу… была сделана навсегда невозможной. Это могло быть сделано в двух направлениях. Либо самосознание должно снова сгореть в пламени субстанции, т.е. должна установиться и сохраниться чистая субстанциальность, либо должно быть показано, что личность есть творец своих атрибутов и своей сущности, что понятию личности вообще присуще полагать себя» («понятие» или «личность»?) «как нечто ограниченное, и это ограничение, которое личность полагает в силу своей всеобщей сущности, снова уничтожать, ибо самая эта сущность есть только результат внутреннего саморазличения личности, ее деятельности» (Виганд, стр. 86, 87, 88){61}.
Гегелевская философия была охарактеризована в «Святом семействе» (стр. 220){62} как единство Спинозы и Фихте, и в то же время было подчеркнуто содержащееся в этом противоречие. Специфическая особенность святого Бруно состоит в том, что он, в отличие от авторов «Святого семейства», считает вопрос об отношении самосознания к субстанции не «вопросом спора в пределах гегелевской спекуляции», а всемирно-историческим и даже абсолютным вопросом. Это единственная форма, в которой он способен выражать коллизии современности. Он действительно верит, что победа самосознания над субстанцией имеет существеннейшее влияние не только на европейское равновесие, но и на все будущее развитие вопроса об Орегоне. В какой мере от этого зависит отмена хлебных законов в Англии, пока что еще мало известно{63}.
То абстрактное и заоблачное выражение, в котором у Гегеля отразилась – в искаженном виде – действительная коллизия, приобретает для этой «критической» головы значение самoй действительной коллизии. Бруно принимает спекулятивное противоречие и противопоставляет одну его часть другой. Философская фраза о действительном вопросе есть для него сам действительный вопрос. У него, следовательно, на одной стороне, вместо действительных людей и их действительного сознания о своих общественных отношениях, противостоящих им как нечто по видимости самостоятельное, – вместо этого у него голая абстрактная фраза: самосознание, – подобно тому как вместо действительного производства у него фигурирует ставшая самостоятельной деятельность этого самосознания; а на другой стороне, вместо действительной природы и действительно существующих социальных отношений, – философское сведение воедино всех философских категорий или названий этих отношений в виде голой фразы: субстанция; ибо Бруно вместе со всеми философами и идеологами ошибочно принимает мысли, идеи, ставшее самостоятельным мысленное выражение существующего мира – за основу этого существующего мира. Само собой разумеется, что с этими двумя абстракциями, сделавшимися бессмысленными и бессодержательными, он может проделывать всевозможные фокусы, ничего решительно не зная о действительных людях и их отношениях. (Смотри, кроме того, чтo сказано о субстанции в разделе о Фейербахе и по поводу «гуманного либерализма» и «Святого» в разделе о святом Максе). Для того чтобы разрешить противоречия спекуляции, он, следовательно, не покидает спекулятивной почвы; он маневрирует, оставаясь на этой почве, и сам стоит на специфически гегелевской почве еще настолько прочно, что отношение «самосознания» к «абсолютному духу» все еще не дает ему покоя. Одним словом, здесь перед нами та философия самосознания, которая была возвещена в «Критике синоптиков», осуществлена в «Раскрытом христианстве» и, как это ни жаль, давно предвосхищена в гегелевской «Феноменологии»{64}. Исчерпывающий разбор этой новой философии Бауэра был дан в «Святом семействе» на стр. 220 и сл. и 304 – 307{65}. Святой Бруно, однако, ухитряется еще создать здесь карикатуру на самого себя, протаскивая контрабандой «личность», чтобы получить возможность изобразить вместе с Штирнером отдельного индивида как его «собственное изделие», а Штирнера – как изделие Бруно. Этот шаг вперед заслуживает, чтобы его вкратце отметить.
Прежде всего пусть читатель сравнит эту карикатуру с ее оригиналом, с объяснением самосознания в «Раскрытом христианстве», стр. 113, а затем пусть сравнит это объяснение с его прообразом, с гегелевской «Феноменологией», стр. 575, 583 и др. (Оба эти места перепечатаны в «Святом семействе», стр. 221, 223, 224{66}.) Но обратимся к карикатуре: «Личность вообще»! «Понятие»! «Всеобщая сущность»! «Полагать себя в ограниченной форме и снова уничтожать это ограничение»! «Внутреннее саморазличение»! Какие громадные «результаты»! «Личность вообще» – это либо «вообще» бессмыслица, либо абстрактное понятие личности. Стало быть, «в понятии» понятия личности заключено «полагание себя в ограниченной форме». Это ограничение, заключенное в «понятии» ее понятия, личность тотчас вслед за этим полагает «в силу своей всеобщей сущности». И, после того как она опять уничтожила это ограничение, оказывается, что «как раз эта сущность» есть всего лишь «результат внутреннего саморазличения личности». Весь грандиозный результат этой замысловатой тавтологии сводится, таким образом, к давно известному гегелевскому фокусу саморазличения человека в мышлении, саморазличения, которое несчастный Бруно упорно возвещает как единственную деятельность «личности вообще». Уже прошло изрядное время с тех пор, как святому Бруно было разъяснено, что нет никакого толка от «личности», деятельность которой ограничивается этими, ставшими уже тривиальными, логическими прыжками. В то же время приведенное место содержит наивное признание, что сущность бауэровской «личности» есть понятие понятия, абстракция от абстракции.
Критика, которой Бруно подвергает Фейербаха, – поскольку она нова, – ограничивается тем, что упреки Штирнера по адресу Фейербаха и Бауэра она лицемерно изображает как упреки Бауэра по адресу Фейербаха. Так, например, он утверждает, что «сущность человека есть сущность вообще и нечто святое», что «человек есть бог человека», что человеческий род есть «абсолютное», что Фейербах раскалывает человека «на Я, связанное с сущностью, и Я, не связанное с сущностью» (хотя Бруно постоянно объявляет абстрактное совпадающим с сущностью и, противопоставляя Критику и массу, представляет себе этот раскол еще гораздо более чудовищным, чем Фейербах), что борьбу следует вести против «предикатов бога», и т.д. По вопросу о корыстной и бескорыстной любви Бруно списывает у Штирнера, полемизируя с Фейербахом, почти дословно целых три страницы (стр. 133 – 135), точно так же, как он весьма неуклюже копирует фразы Штирнера: «каждый человек – свое собственное творение», «истина – призрак» и т.д. Вдобавок, «творение» превращается у Бруно в «изделие». Мы еще вернемся к тому, как святой Бруно эксплуатирует Штирнера.
Итак, первое, что мы обнаружили у святого Бруно, – это его постоянная зависимость от Гегеля. На его замечаниях, списанных у Гегеля, мы, конечно, дольше останавливаться не будем. Мы приведем еще только несколько мест, из которых станет ясно, как непоколебимо он уверовал в могущество философов и как он разделяет их иллюзию, будто изменившееся сознание, появление нового оттенка в истолковании существующих отношений может перевернуть весь существовавший до сих пор мир. Преисполненный этой веры святой Бруно и выдает себе через одного своего ученика аттестацию, – в IV томе вигандовского трехмесячника, на стр. 327, – будто его вышеприведенные фразы о личности, провозглашенные им в III томе, представляют собой «миропотрясающие мысли»{67}.
Святой Бруно говорит (Виганд, стр. 95){68}:
«Философия никогда не была чем-либо иным, как только теологией, приведенной к своей наиболее общей форме, к своему наиболее разумному выражению».
Это место, направленное против Фейербаха, почти дословно списано из фейербаховской «Философии будущего» (стр. 2):
«Спекулятивная философия есть истинная, последовательная, разумная теология».
Бруно продолжает:
«Философия сама в союзе с религией всегда стремилась к абсолютной несамостоятельности индивида и действительно осуществила ее благодаря тому, что философия требовала и добивалась растворения единичной жизни во всеобщей, растворения акциденции – в субстанции, человека – в абсолютном духе».
А разве не «философия» Бруно «требует» – «в союзе с» гегелевской и в его все еще продолжающемся запретном общении с теологией – «растворения человека» в представлении одной из его «акциденций», – в представлении самосознания как «субстанции», – разве она этого не «требует», хотя и не «добивается»? Из всего этого места, впрочем, видно, с какой радостью «елейно-медоточивый» отец церкви все еще исповедует свою «миропотрясающую» веру в таинственную мощь святых теологов и философов. Разумеется, – в интересах «правого дела свободы и своего собственного дела»{69}.
На стр. 105 наш богобоязненный муж имеет наглость упрекать Фейербаха в том, что
«Фейербах сделал из индивида, из обесчеловеченного человека христианства, не человека, не истинного» (!) «действительного» (!!) «личного» (!!!) «человека» (эти предикаты обязаны своим происхождением «Святому семейству» и Штирнеру), «а оскопленного человека, раба», –
и тем самым утверждать, между прочим, ту бессмыслицу, что он, святой Бруно, может делать людей посредством головы.
Далее мы читаем там же:
«У Фейербаха индивид должен подчиняться роду, служить ему. Род, о котором говорит Фейербах, это – абсолют Гегеля, и он точно так же нигде не существует».
Здесь, как и во всех других местах, святой Бруно покрыл себя славой, поставив действительные отношения индивидов в зависимости от их философского истолкования. Он не имеет ни малейшего понятия о том, в какой связи с существующим миром находятся представления гегелевского «абсолютного духа» и фейербаховского «рода».
На стр. 104 святой отец находит страшно скандальной ту ересь, посредством которой Фейербах превращает божественное триединство разума, любви и воли в нечто, «существующее в индивидах и господствующее над ними», – точно в наше время любые задатки, любое влечение, любая потребность не утверждают себя как сила, «существующая в индивиде и господствующая над ним», в тех случаях, когда обстоятельства препятствуют ее удовлетворению. Если святой отец Бруно почувствует, например, голод, не имея средств утолить его, то даже его желудок станет силой, «существующей в нем и господствующей над ним». Ошибка Фейербаха состоит не в том, что он установил этот факт, а в том, что он на идеалистический лад наделил его самостоятельностью, вместо того чтобы рассматривать его как продукт определенной, преходящей ступени исторического развития.
Стр. 111: «Фейербах – холоп, и его холопская натура не позволяет ему выполнить дело человека, познать сущность религии» (нечего сказать, «дело человека»!)… «Он не познает сущности
