есть законодательная власть. Принимать участие в законодательной власти значит поэтому принимать участие в политическом государстве, значит выявлять и осуществлять своё бытие как члена политического государства, как члена государства. Следовательно, желание всех в отдельности принимать участие в законодательной власти есть не что иное, как желание всех быть действительными (активными) членами государства, желание достигнуть политического бытия, или выявить и активно утвердить своё бытие как политическое. Мы видели, далее, что сословный элемент есть гражданское общество в качестве законодательной власти, есть его политическое бытие. Стало быть, стремление гражданского общества проникнуть в законодательную власть всей массой, по возможности целиком, стремление действительного гражданского общества поставить себя на место фиктивного гражданского общества законодательной власти — это не что иное, как стремление гражданского общества достигнуть политического бытия, или сделать политическое бытие своим действительным бытием. Стремление гражданского общества превратиться в политическое общество, или его стремление сделать политическое общество действительным обществом, проявляется как его стремление к возможно более всеобщему участию в законодательной власти.
Число не лишено здесь значения. Если уж увеличение сословного элемента является физическим и интеллектуальным усилением одного из враждующих между собой лагерей, — а мы видели, что различные элементы законодательной власти противостоят друг другу как враждебные лагери, — то, в сравнении с этим, спрашивать о том, должны ли все в отдельности быть членами законодательной власти или же они должны выступать здесь в лице депутатов, значит ставить под вопрос принцип представительства, оставаясь на почве этого же принципа, на почве основного представления о политическом государстве, находящем своё осуществление в конституционной монархии. 1) Абстракция политического государства содержит в себе представление, что законодательная власть есть целостность политического государства. Так как этот акт есть единственный политический акт гражданского общества, то все как один должны и хотят принять участие в этом акте. 2) Все как отдельные лица, В сословном элементе законодательная деятельность рассматривается не как социальная деятельность, не как функция социальности, а, напротив, как такой акт, при посредстве которого отдельные лица только и приобщаются к действительной и сознательно социальной функции, т. е. к политической функции. Законодательная власть выступает здесь не как нечто такое, что проистекает из общества и является его функцией, а только как образованная им форма. Это формирование законодательной власти требует, чтобы все члены гражданского общества признавали себя отдельными лицами, и они действительно противостоят друг другу как отдельные лица. Определение, согласно которому они являются «членами государства», есть их «абстрактное определение», — определение, не осуществлённое в их живой действительности.
Одно из двух. Либо имеет место отделение политического государства от гражданского общества, — тогда все в отдельности не могут принимать участия в государственной жизни. Политическое государство есть организация, отделённая от гражданского общества. С одной стороны, гражданское общество само упразднило бы себя, если бы все стали законодателями; с другой стороны, политическое государство, противостоящее гражданскому обществу, может терпеть его существование только в такой форме, которая соответствует масштабу политического государства. Другими словами: участие гражданского общества в политическом государстве через депутатов является именно выражением их раздельности и лишь дуалистического единства.
Либо же, наоборот, гражданское общество есть действительное политическое общество. Тогда нелепо выставлять такое требование, которое возникло исключительно на почве представления о политическом государстве как об отделённой от гражданского общества сфере, — требование, которое сложилось лишь на почве теологического представления о политическом государстве. При таком положении вещей совершенно исчезает значение законодательной власти как представительной власти. Законодательная власть является здесь представительством в том смысле, в каком характер представительства присущ всякой функции; в том смысле, в каком, например, сапожник является моим представителем, поскольку он удовлетворяет известную социальную потребность; в том смысле, в каком всякая определённая социальная деятельность, как деятельность родовая, представляет лишь род, т. е. некоторое определение моей собственной сущности; в том смысле, в каком каждый человек является представителем другого, — он играет здесь роль представителя не в силу чего-то другого, что он представляет, а в силу того, что он есть и что он делает.
«Законодательная» власть является предметом стремлений не благодаря её содержанию, а благодаря её формальному политическому значению. Сама по себе правительственная власть, например, должна была бы иметь более притягательную силу для народа, чем законодательная, метафизическая государственная функция. Законодательная функция есть воля не в её практической, а в её теоретической энергии. Воля не должна здесь утверждать себя взамен закона: её роль в том именно и заключается, чтобы открыть и сформулировать действительный закон.
Из этой двойственной природы законодательной власти, как действительной законодательной функции и как представительной, абстрактно-политической функции, вытекает одна особенность, которую мы можем наблюдать преимущественно во Франции, стране развитых политических форм.
(В правительственной власти мы всегда имеем два момента: действительную деятельность и политическую мотивировку этой деятельности, выступающую в виде другого действительного сознания, которое в своём полном расчленении представляет собой бюрократию.)
Собственное содержание законодательной власти (поскольку между господствующими особыми интересами и objectum quaestionis{107} не обнаруживается серьёзного конфликта) рассматривается во Франции совершенно a part{108}, как нечто второстепенное. Особое внимание привлекает к себе тот или иной вопрос лишь тогда, когда он становится политическим, т. е. либо тогда, когда с ним может быть связан вопрос о кабинете министров, стало быть, вопрос о господстве законодательной власти над правительственной властью, либо же когда речь идёт вообще о правах, связанных с политическим формализмом. Чем объясняется это явление? Тем, что законодательная власть есть одновременно представительство политического бытия гражданского общества; тем, что политическая сущность какого-нибудь вопроса заключается вообще в его отношении к различным властям политического государства; тем, наконец, что законодательная власть выступает как представитель политического сознания, а это последнее может выявить свой политический характер лишь в конфликте с правительственной властью. Это существенное требование, согласно которому всякая социальная потребность, закон и т. д. должны быть рассматриваемы политически, т. е. с точки зрения государства в целом, с точки зрения социального смысла рассматриваемого вопроса, — это требование в государстве политической абстракции принимает такой вид, что социальной потребности или закону придаётся формальное значение, направленное против другой силы (содержания), лежащей вне их действительного содержания. Это не абстракция, созданная французами, а необходимое следствие того обстоятельства, что действительное государство существует лишь как указанный политический формализм государства. Оппозиция внутри представительной власти есть политическое хат’ s^oxnv бытие представительной власти. Однако внутри этого представительного строя рассматриваемый вопрос ставится совсем не в той плоскости, в какой его ставит Гегель. Речь идёт здесь не о том, должно ли гражданское общество принимать участие в законодательной власти через своих депутатов или же все его члены в отдельности должны непосредственно участвовать в законодательстве. Речь идёт здесь о расширении избирательного права, как активного, так и пассивного, с тем чтобы оно стало как можно более всеобщим. Вот, собственно, в чём заключается та политическая реформа, вокруг которой ведётся борьба как во Франции, так и в Англии.
Выборы рассматриваются не философски, т. е. не в их специфической сущности, когда их сразу берут в отношении к власти государя или же к правительственной власти. Выборы являются действительным отношением действительного гражданского общества к гражданскому обществу законодательной власти, к представительному элементу. Иначе говоря — выборы являются непосредственным, прямым, не представляемым лишь, а действительно существующим отношением гражданского общества к политическому государству. Само собой понятно поэтому, что выборы составляют важнейший политический интерес действительного гражданского общества. В неограниченном активном и пассивном избирательном праве гражданское общество впервые действительно поднялось до абстракции от самого себя, до политического бытия как своего истинного, всеобщего, существенного бытия. Но доведение этой абстракции до конца одновременно является её упразднением. Утвердив своё политическое бытие как своё истинное бытие, гражданское общество тем самым сделало своё гражданское бытие, в его отличии от своего политического бытия, несущественным; а с отпадением одного из оторванных друг от друга моментов отпадает и его противоположность. Избирательная реформа представляет собой, следовательно, в рамках абстрактного политического государства требование упразднения этого государства, но вместе с тем и упразднения гражданского общества.
Мы встретимся позже с вопросом об избирательной реформе в ином виде, а именно со стороны интересов. Точно так же мы остановимся позже на других конфликтах, вытекающих из двойственного определения законодательной власти (с одной стороны, депутат — уполномоченный гражданского общества, а с другой стороны, напротив, он должен выражать именно политическое бытие этого общества, некое специфическое бытие внутри политического формализма государства).
Вернёмся пока к примечанию к нашему параграфу.
«Разумное рассмотрение, сознание идеи, является конкретным и таким образом совпадает с подлинно практическим смыслом, который и сам есть не что иное, как разумный смысл, смысл идеи. Конкретное государство есть расчленённое на свои особые круги целое; член государства есть член такого сословия; лишь в этом своём объективном определении он может быть принят во внимание в государстве».
Всё необходимое уже сказано об этом выше.
«Его» (члена государства) «всеобщее определение содержит в себе, вообще, двойственный момент. Член государства есть частное лицо, а в качестве мыслящего он столь же есть сознание и воля всеобщего. Но это сознание и воля лишь тогда не пусты, а наполнены и действительно жизненны, когда они наполнены особенностью, а эта особенность есть особое сословие и его определение; иначе говоря, индивид есть род, но он имеет свою имманентную всеобщую действительность как ближайший род».
Всё, что Гегель здесь говорит, верно с тем только ограничением, 1) что он отождествляет особое сословие и его определение, 2) что это определение — вид, ближайший род — должно было бы быть положено также действительно, не только в себе, но и для себя, как вид всеобщего рода, как его особенность. Но Гегель довольствуется тем, что в государстве, которое он изображает как осознавшее себя наличное бытие нравственного духа, этот нравственный дух только в себе, только по всеобщей идее, является определяющим. Гегель не допускает, чтобы общество стало действительно определяющим началом, ибо для этого необходим действительный субъект, а Гегель оперирует только абстрактным, воображаемым субъектом.
§ 309. «Так как депутаты посылаются для того, чтобы они обсуждали и решали всеобщие дела, то делегирование их имеет тот смысл, что в силу доверия избираются такие индивиды, которые понимают эти дела лучше делегирующих, а также и тот смысл, что они не будут защищать особый интерес одной какой-либо общины или корпорации против всеобщего
