герцогом, принцем, смотря по желанию, с неограниченными правами «злоупотреблять» финансами. Наоборот, неудача сделала бы его предателем интересов императора и ему пришлось бы присоединиться к своим коллегам Ламорисьеру, Бедо и Шангарнье в их изгнании. Раглан был настолько безвольным, что не мог не уступить своему столь заинтересованному коллеге.
Однако все это лишь наименее значительные последствия императорского плана военных операций. В это безнадежное дело втянуто девять французских дивизий, или 81 батальон. Самые большие усилия, самые безрассудные жертвы не дали никакого результата; Севастополь стал сильнее прежнего; французские траншеи, как нам теперь стало известно из достоверных источников, находятся все еще на расстоянии целых четырехсот ярдов от русских укреплений, а английские — вдвое дальше. Генерал Ньель, посланный Бонапартом для осмотра осадных работ, заявил, что о штурме нечего и думать; он изменил главное направление атаки, перенеся исходный пункт ее с французской стороны на английскую, чем не только затянул осаду, но и направил главный удар на предместье, которое, даже будучи взято, остается отделенным от города Южной бухтой. Короче говоря, уловка за уловкой, хитрость за хитростью пускаются в ход для того, чтобы поддержать не надежду, а лишь видимость надежды на успех. И в то время, когда дела приняли такой оборот, когда предстоит всеобщая война на континенте, когда снаряжается новая экспедиция в Балтийское море, экспедиция, которая в течение этого сезона навигации должна добиться каких-то результатов и поэтому по численности десантных войск должна быть значительно сильнее экспедиции 1854 г., — в такой момент упрямство побуждает Луи Бонапарта бросить еще пять дивизий в крымскую трясину, где солдаты и даже целые полки исчезают, как по волшебству. Больше того, он решил отправиться туда сам, чтобы наблюдать, как его солдаты пойдут на последний штурм.
Вот в какое положение поставил Францию первый стратегический эксперимент Луи Бонапарта. Человек, неизвестно почему считающий, что он будет великим полководцем, равным в той или иной степени основателю его династии, с самого начала оказывается всего лишь самонадеянным ничтожеством. Располагая весьма ограниченными сведениями, Луи Бонапарт составляет план экспедиции в пункт, отдаленный на 3000 миль от своего местонахождения, детально разрабатывает этот план и втайне, ни с кем не посоветовавшись, посылает его своему главнокомандующему, который, хотя и находится всего лишь в нескольких стах милях от объекта нападения, тоже ничего не знает ни о силе сопротивления противника, ни о характере препятствий, с которыми, вероятно, придется столкнуться. Экспедиция предпринята; неудача следует за неудачей; даже победа не приносит никаких результатов, и единственное, к чему она приводит — это к гибели самой экспедиционной армии. Наполеон в свои лучшие дни никогда бы не стал настаивать на таком предприятии. В подобных случаях он умел найти иной выход, неожиданно перебрасывал свои войска к новому объекту нападения и при помощи блестящего, успешно завершенного маневра добивался того, что даже временное поражение выглядело как операция, способствовавшая окончательной победе. Что если бы он сопротивлялся у Асперна[99] до последнего? Только в дни своего заката, после катастрофы 1812 г., подорвавшей его веру в себя, сила воли у него превратилась в слепое упрямство, которое, как например, при Лейпциге[100], заставило его до самого конца удерживать позиции, полную непригодность которых он как полководец не мог не сознавать. В том, однако, и заключается различие между двумя императорами: с того, чем Наполеон кончил, Луи Бонапарт начинает.
Луи Бонапарт, по-видимому, действительно имеет твердое намерение направиться в Крым и лично обеспечить взятие Севастополя. Он, возможно, отложит свой отъезд, но заставить его изменить свое решение может только заключение мира. Фактически с этой экспедицией, являющейся его первым военным предприятием, связана его личная судьба. Однако можно считать, что тот день, когда он действительно отправится в путь, явится началом четвертой и самой великой французской революции. Все в Европе чувствуют это. Все отговаривают его от этого шага. Дрожь охватывает французскую буржуазию при упоминании о его отъезде в Крым. Но герой Страсбурга[101] непреклонен. Всю свою жизнь он был азартным игроком, а в последнее время игроком, привыкшим к самым высоким ставкам, и он ставит на карту все, полагаясь на свою «звезду», несмотря на самые неблагоприятные шансы. Кроме того, он достаточно хорошо знает, что надежды буржуазии избежать кризиса, удержав его в Париже, абсолютно несостоятельны. В Париже он или нет, судьба Французской империи, судьба существующего общественного строя решается в траншеях под Севастополем. Если, несмотря ни на что, он добьется в Крыму успеха, то его присутствие будет содействовать тому, что — по крайней мере в глазах общественного мнения Европы — он перестанет выглядеть разбойником и станет героем; если же нет, то при всех обстоятельствах его империя погибла. О том, что он принимает в расчет возможность такого исхода, говорит тот факт, что он берет с собой своего соперника и предполагаемого наследника молодого Жерома Бонапарта, одетого в форму генерал-лейтенанта.
КРИТИКА ФРАНЦУЗСКОЙ СИСТЕМЫ ВЕДЕНИЯ ВОЙНЫ
Лондон, 17 марта. После того как брошюра Жерома Бонапарта (младшего) вскрыла тот факт, что крымская экспедиция является изобретением самого Луи-Наполеона, что он разработал ее план во всех деталях самостоятельно, ни с кем не советуясь, что этот план он послал в Константинополь в рукописи, чтобы избежать возражений со стороны маршала Вайяна, — после того как обо всем этом стало известно, значительная часть грубейших военных ошибок этой экспедиции нашла себе объяснение в династических интересах ее автора. На военном совете в Варне Сент-Арно пришлось навязать крымскую экспедицию присутствовавшим там генералам и адмиралам путем прямой ссылки на авторитет «императора», который, со своей стороны, публично заклеймил мнения своих противников как «робкие советы». По прибытии в Крым действительно «робкий совет» Раглана идти на Балаклаву был с готовностью принят Сент-Арно, так как выполнение этого совета вело если не прямо в Севастополь, то, по крайней мере, близко к его воротам. Лихорадочные усилия форсировать осаду, не имея для этого достаточных средств; нетерпеливое стремление открыть огонь, заставившее французов до такой степени пренебречь прочностью своих укреплений, что противник подавил огонь их батарей в течение нескольких часов; чрезмерное переутомление солдат в траншеях, которое, как теперь доказано, в такой же мере способствовало гибели британской армии, как интендантство, транспортная служба, медицинская служба и т. д.; бессмысленная и бесполезная бомбардировка с 17 октября по 5 ноября; пренебрежение всеми видами оборонительных укреплений — все это сейчас получило достаточное объяснение. Династии Бонапартов необходимо было взять Севастополь, и притом в кратчайший срок; армия союзников должна была выполнить эту задачу. Канробер, в случае успеха, стал бы маршалом Франции, графом, герцогом, принцем, смотря по желанию, и получил бы неограниченные полномочия в области финансов. Наоборот, неудача означала бы конец его карьеры. Раглан был настолько безвольным, что не мог не уступить своему столь заинтересованному коллеге.
Однако это не самые важные последствия императорского плана военных операций. В это безнадежное дело втянуто девять французских дивизий, или 81 батальон. А оно признано почтя что проигранным; самые большие усилия, самые безрассудные жертвы не дали никакого результата; Севастополь стал сильнее прежнего; французские траншеи, как нам стало известно из достоверных источников, находятся все еще на расстоянии 400 ярдов от русских укреплений, а английские — вдвое дальше. Генерал Ньель, посланный Бонапартом для осмотра осадных работ, заявил, что о штурме нечего и думать; он изменил главное направление атаки, перенеся исходный пункт ее с французской стороны на английскую, и тем самым не только затянул осаду, но и направил главный удар на предместье, которое, даже будучи взято, остается отделенным от города Южной бухтой. Короче говоря, проект за проектом, хитрость за хитростью, и все это для того, чтобы поддержать не надежду, а лишь видимость надежды на успех. И в то время, когда дела приняли такой оборот, когда предстоит всеобщая война на континенте, когда снаряжается новая экспедиция в Балтийское море, — экспедиция, которая на этот раз должна добиться каких-то результатов и поэтому потребует гораздо больше десантных войск, чем в 1854 г., — в такой момент Бонапарт посылает еще 5 пехотных дивизий в крымскую трясину, где солдаты и целые полки исчезают, как по волшебству. Больше того, он решил отправиться в Крым сам, и он туда отправится, если только маловероятный мир или серьезные события на польской границе не заставят его изменить решение. Вот в какое положение поставил первый стратегический эксперимент Бонапарта его самого и «императорскую» Францию. Не только упрямство гонит его туда, но и роковое предчувствие, что судьба Французской империи решается в севастопольских траншеях. До сих пор ни одно Маренго еще не оправдало второе издание восемнадцатого брюмера[102].
Можно считать иронией истории то обстоятельство, что как ни старается реставрированная империя подражать своему прообразу, она вынуждена всюду делать противоположное тому, что делал Наполеон. Наполеон наносил удар в сердце тех государств, против которых он воевал; нынешняя Франция напала на cul de sac [тупик, захолустье. Ред.] России. Расчет строили не на крупные военные операции, а на успешный coup de main [внезапный удар. Ред.], на захват врасплох, на авантюру. В этом различии замыслов и заключается вся разница между первой и второй французскими империями и их соответствующими представителями. Наполеон имел обыкновение вступать победителем в столицы современной Европы. Его преемник под различными предлогами — защиты папы, защиты султана, защиты короля эллинов — разместил французские гарнизоны в столицах античной Европы: в Риме, Константинополе и Афинах; в результате никакого усиления могущества, одно лишь раздробление сил. Искусство Наполеона заключалось в сосредоточении, искусство его преемника — в распылении. Когда Наполеон видел себя вынужденным вести войну на двух различных театрах военных действий, как например, в своих войнах против Австрии, он сосредоточивал сразу самую значительную часть своих военных сил на решающей операционной линии (в войнах с Австрией: линия Страсбург — Вена), оставляя сравнительно незначительные военные силы на второстепенном театре (Италия); он исходил из уверенности, что даже в случае поражения его войск на этом театре, его собственные успехи на главной операционной линии вернее задержат продвижение армии противника, чем любое непосредственное сопротивление. Напротив, его преемник рассеивает военные силы Франции по многим пунктам, а часть этих сил сосредоточивает в таком пункте, где самые незначительные успехи, если они вообще достигаются, покупаются ценою величайших жертв. Кроме войск в Риме, Афинах, Константинополе, Крыму предстоит послать одну вспомогательную армию в Австрию к польской границе, а другую — в Балтийское море. Таким образом, французская армия должна будет действовать
