корреспондентам такое восхищение перед выносливостью и неиссякаемой бодростью pioupiou {пьюпью (прозвище французских пехотинцев). Ред.}. Только один раз была сделана попытка к проведению арьергардного боя. Речь шла о том, чтобы вытеснить одну австрийскую дивизию (Бергера) из Меленьяно. Одна бригада удерживала город, другая была уже позади реки Ламбро, чтобы прикрыть отступление первой, и почти не участвовала в сражении. Здесь-то именно и доказал наш «тайный генерал», что, если уж на то пошло, то и он тоже знает наполеоновскую стратегию: главные силы на решающий участок! В соответствии с этим он и послал против этой единственной бригады целых два армейских корпуса, т. е. десять бригад. Атакованная шестью французскими бригадами австрийская бригада (Родена) продержалась около 3–4 часов и, не преследуемая противником, отступила через реку Ламбро только тогда, когда потеряла более трети своего состава; второй бригады (Бёра) было вполне достаточно, чтобы сдержать значительно превосходящие французские силы. Отсюда видно, что война со стороны французов велась с величайшей вежливостью.
В Кастильоне на сцену выступил другой герой — Франц-Иосиф австрийский. Два достойных друг друга противника!
Один стремился повсюду распространять мнение, что он умнейшая голова всех времен, другому же доставляло удовольствие выдавать себя за рыцаря. Один никак не может удержаться от того, чтобы не сделаться величайшим полководцем своего века, потому что он призван пародировать подлинного Наполеона; он ведь захватил с собой в поход подлинный кубок и прочие реликвии Наполеона. Другой непременно должен связать победу со своими знаменами; ведь он же «прирожденный верховный военачальник» своей армии! Засилие всяких эпигонов, широко распространенное в антрактах между революциями девятнадцатого столетия, на поле сражения лучше и не могло проявиться.
Франц-Иосиф начал свою карьеру верховного главнокомандующего тем, что приказал своим войскам занять позицию южнее озера Гарда, чтобы тотчас же затем отвести их за Минчо. Но едва только войска отступили за Минчо, как он опять послал их в наступление. Подобный маневр должен был изумить даже «усовершенствованного» Наполеона, и он был достаточно учтив, чтобы открыто признать это в своей сводке. Так как он со своей армией в этот же самый день тоже двигался к Минчо, то таким образом и произошло столкновение обеих армий, т. е. сражение при Сольферино. Мы воздержимся здесь от повторения деталей этого сражения, так как сделали это уже в одном из прошлых номеров этой газеты, тем более, что австрийский официальный отчет о сражении при Сольферино нарочно крайне запутан, чтобы скрыть достойные изумления промахи «прирожденного военачальника». Но из этого совершенно очевидно, что вина за проигрыш сражения при Сольферино лежит главным образом на Франце-Иосифе и его камарилье. Во-первых, Хесса намеренно и систематически держали на заднем плане. Во-вторых, Франц-Иосиф сам претендовал на место Хесса. В-третьих, под влиянием камарильи на важных командных должностях была оставлена масса неспособных, а иногда даже сомнительных в отношении их личной храбрости людей. В результате этих обстоятельств, не говоря уже о первоначальном плане, в день сражения возникла такая неразбериха, что управления войсками, согласованности передвижений, порядка и последовательности боевых действий не было и в помине. Особенно в центре царила, по-видимому, безграничная путаница. Три армейских корпуса, которые здесь находились (1-й, 5-й и 7-й), предпринимали настолько противоречивые и несогласованные действия, в решающий момент до такой степени теряли связь между собой и, кроме того, все время настолько мешали друг Другу, что из австрийского отчета вытекает только один, но зато бесспорный вывод: в данном случае сражение было проиграно не столько из-за численной слабости, сколько благодаря позорно плохому руководству. Ни разу ни один корпус своевременно не оказал поддержки другому. Резервы были повсюду, но только не там, где они были необходимы. Так один за другим пали Сольферино, Сан-Кассиано, Кавриано, между тем как они все вместе при упорной и искусной обороне представляли собой неприступную позицию. Но таким образом Сольферино, этот решающий пункт, был потерян уже в два часа, а с ним проиграно и сражение. Сольферино пал в результате концентрической атаки, которую можно было расстроить только контратаками, но их-то и недоставало. Вслед за Сольферино пали другие населенные пункты также в результате концентрических атак, которым была противопоставлена совершенно недостаточная пассивная оборона. И все же у австрийцев были еще свежие войска, так как австрийские списки потерь свидетельствуют о том, что из 25 участвовавших в сражении линейных полков восемь (Росбах, эрцгерцог Иосиф, Хартман, Мекленбург, Хесс, Грюбер, Вернхард, Вимпфен), т. е. треть, потеряли меньше 200 человек на полк; это доказывает, что в сражении принимала участие лишь незначительная часть их сил! А три из указанных восьми полков, так же как и градишканский полк с Военной границы, потеряли не более 100 человек на полк, из егерей же большинство батальонов (пять) имело потери менее 70 человек на батальон. Так как правый фланг (8-й корпус Бенедека), в силу значительного превосходства противника, вынужден был действительно ввести в бой все свои войска, то, значит, все вышеуказанные полки и батальоны, лишь частью своих сил участвовавшие в сражении, приходятся на центр и на левый фланг, причем значительная их часть должна была находиться в центре. Это доказывает, насколько скверным было здесь руководство. Впрочем, дело объясняется очень просто: здесь находился Франц-Иосиф собственной персоной вместе со своей камарильей, а следовательно, здесь все должно было происходить без какого бы то ни было плана. Тринадцать батарей резервной артиллерии не сделали ни одного выстрела! На левом фланге, по-видимому, царило подобное же отсутствие руководства, особенно в кавалерии, которая, будучи под командой «старых баб», не была использована в бою. Где показывался австрийский кавалерийский полк, там французская кавалерия поворачивала обратно, но из восьми полков по-настоящему участвовать в атаке пришлось только одному единственному гусарскому и лишь частично двум драгунским и одному уланскому полкам. Прусские гусары недосчитали 110 человек, оба драгунских полка вместе — 96 человек, о потерях сицилийских улан сведений не имеется, остальные четыре полка вместе потеряли всего 23 человека! Артиллерия в общем потеряла только 180 человек.
Эти цифры больше чем все прочее свидетельствуют о той неуверенности и нерешительности, с которыми австрийские военачальники, от императора до корпусного командира, вели свои войска на врага. Если учесть к тому же еще и численное превосходство, а также и моральный подъем, которым французы были обязаны своим недавним успехам, то станет понятно, почему австрийцы не могли победить. Единственный корпусный командир, который не оробел, — это Бенедек; он командовал правым крылом совершенно самостоятельно, и Франц-Иосиф не имел времени вмешаться. В результате он изрядно потрепал пьемонтцев, несмотря на их двойное численное превосходство.
«Возвышенный» Наполеон не был таким уж новичком в деле руководства войной, как Франц-Иосиф. Он заслужил свои шпоры уже при Мадженте и знал по опыту, как следует вести себя на поле сражения. Он поручил старому Вайяну определить протяженность линии фронта, которую следовало занять — отсюда автоматически вытекал порядок размещения отдельных корпусов; затем он предоставил самим себе корпусных командиров, ибо в отношении того, что они умеют командовать своими корпусами, он мог особенно не беспокоиться. Сам же он отправился в те места, где всего выигрышнее было запечатлеться для очередного субботнего номера парижского «Illustration»[252]; оттуда он отдавал хотя и весьма мелодраматические, но не имеющие никакого значения частные приказания.
В Дюссельдорфской академии много лет назад был один русский художник, который позже за бездарность и лень был отправлен в Сибирь. Бедняга был страстно влюблен в своего императора Николая и обычно с воодушевлением рассказывал: «Император — великий человек! Император может все! Император тоже может писать картины, но у него не хватает для этого времени; император покупает пейзажи и затем рисует на них солдат. Император — великий человек! Бог велик, но ведь император еще молод!»
«Возвышенный» Наполеон имеет то общее с Николаем, что и по его мнению пейзажи существуют лишь для того, чтобы рисовать на них солдат. Но так как у него никогда нет времени хотя бы пририсовывать солдат к пейзажам, то он довольствуется тем, что позирует для картин. Il pose {Он позирует. Ред.}. Маджента, Сольферино и вся Италия являются для него только фоном, только предлогом, чтобы снова выставить в «Illustration» и в «Illustrated London News»[253] в мелодраматической позе свою эффектную фигуру. Но так как это можно сделать при помощи некоторой толики денег, то это ему и удавалось. Он сказал миланцам:
«Если и существуют люди, которые не понимают своего века» (века рекламы и блефа), «то я не принадлежу к их числу».
Старый Наполеон был велик, а «усовершенствованный» Наполеон уже не молод! Это последнее соображение, что он уже не молод, и внушило ему мысль, что, пожалуй, уже наступило время заключить мир. Все, чего можно было достигнуть исключительно succes d estime {в силу репутации. Ред.}, он уже достиг. «В четырех боях и двух сражениях», потеряв при этом свыше 50000 человек только на поле боя, не считая больных, он завоевал область, прилегающую к австрийским крепостям, т. е. ту область, относительно которой сама Австрия возведением крепостей на Минчо дала понять всему миру, что не собирается ее серьезно защищать при перевесе сил противника, и которую на этот раз защищали только для того, чтобы досадить маршалу Хессу. Via sacra[254], по которой «возвышенный» Наполеон до сих пор вел свою армию с таким классическим хладнокровием и с таким сомнительным успехом, вдруг оказалась прегражденной. По ту сторону лежала обетованная земля, которую не суждено увидеть не только теперешней «итальянской армии», но, может быть, даже и ее внукам. Риволи и Арколе не стояли в программе. Верона и Мантуя вот-вот должны были сказать свое веское слово, и единственной крепостью, в которую до сих пор довелось вступить с военной свитой «возвышенному» Наполеону, была крепость Ам, — и он был весьма доволен, когда смог покинуть ее без всяких военных почестей[255]. Громких успехов выпало на его долю довольно мало; правда, он вел grandes batailles {большие битвы. Ред.}, но что у него были grandes victoires {большие победы. Ред.}, в это не поверил даже и телеграфный провод. Война за укрепленные лагери, война против старого Хесса, война с переменным успехом и постепенно уменьшающимися шансами, война, требовавшая серьезных усилий, настоящая война, — это было не для Наполеона, этого героя Порт-Сен-Мартена[256] и Амфитеатра Эстли. К этому присоединяется еще и то обстоятельство, что один шаг вперед с его стороны вызвал бы
