в заключение сказано:
«Мы не обещаем своим друзьям ни процентов, ни возврата их патриотических пожертвований, но мы знаем, что оправдаем их доверие положительными действиями» (реальным обслуживанием?) «и добросовестной отчетностью и что впоследствии, когда мы опубликуем их имена, их ждет благодарность отечества» («Baltimore Wecker» от 29 ноября 1851 года).
Такова была своего рода «литературная деятельность», которую развивали в течение трех лет в немецко-американской печати демократические герои Агитационного союза и Эмигрантского союза и в которую несколько позднее включился также основанный Гёггом Революционный союз Старого и Нового света (см. приложение 6).
Впрочем, эмигрантской склоке в американской печати положил начало бумажный турнир между парламентариями Цицем и Рёслером из Эльса.
Отмечу еще один характерный для «милых людей» Техова факт.
Шиммельпфенниг, адресат письма Техова «для сообщения друзьям», основал (как уже выше упомянуто) в конце 1850 г. вместе с Хёрфелем, Хефнером, Гёггом и другими (К. Шурц присоединился впоследствии) так называемый Революционный комитет в Париже.
Несколько лет тому назад мне было передано, с правом распоряжаться по усмотрению, письмо одного бывшего члена этого комитета проживающему здесь политическому эмигранту. Оно находится еще в моих руках.
В нем, в частности, сказано:
«Шурц и Шиммельпфенниг составляли весь комитет. Привлеченные ими в качестве своего рода созаседателей другие лица были только статистами. Эти два господина надеялись тогда поставить вскоре во главе дела в Германии своего Кинкеля, которого они полностью себе присвоили. Особенно ненавистны были им насмешки Руге, а также критика и демоническая деятельность Маркса. Во время одной из встреч со своими созаседателями эти господа дали нам поистине интересное изображение Маркса, внушив нам преувеличенное представление об угрожающей с его стороны сверхдьявольской опасности… Шурц и Шиммельпфенниг внесли предложение уничтожить Маркса. Лживые намеки и интриги, самая наглая клевета были рекомендованы в качестве средств. Состоялось голосование, и было вынесено соответствующее постановление, если позволительно так называть эту детскую игру. Ближайшим шагом к выполнению этого постановления было опубликование в начале 1851 г. в фельетоне «Hamburger Anzeiger» характеристики Маркса, составленной Л. Хефнером на основании упомянутого выше описания Шурца и Шиммельпфеннига».
Во всяком случае, существует поразительное сродство между фельетоном Хефнера и письмом Техова, хотя ни одна из этих вещей не может сравниться с фогтовской «Лаузиа-дой». Не следует смешивать эту «Лаузиаду» с «Лузиадами» Камоэнса. Первоначальная «Лаузиада» — это, напротив, героически-комический эпос Питера Пиндара[422].
V
Vidi un col capo si di merda lordo,
Che non parea s’era laico о cherco.
Quei mi sgrido: Perche se’tu si’ngordo
Di riguardar piu me, che gli altri brutti?
(Dante)
{Он испражненьями был с головой
Покрыт; не видно, поп он иль мирянин.
«Что, — крикнул он, — любуешься ты мной?
Чем хуже я другой такой же дряни?»
(Данте)[ «Божественная комедия», «Ад», песнь XVIII. У Маркса в сноске приведено в переводе Каннегиссера с указанием фамилии переводчика. Ред.]}
Получив головомойку, Фогт ощущает сильную потребность доказать, почему именно он, как bete noire {жупел, предмет страха и ненависти (буквально: «черный зверь»). Ред.}, привлек к себе взоры серной банды. Поэтому история с Шервалем и с «расстроенным заговором» на лозаннском Центральном празднестве дополняется столь же правдоподобным приключением с «беглым имперским регентом». Не надо забывать, что Фогт в свое время был губернатором парламентского острова Баратарии[423], Он рассказывает:
«С начала 1850 г. стал выходить журнал «Deutsche Monatsschrift» Колачека. Тотчас же после появления первого выпуска серная банда издала через одного из своих членов, немедленно после того уехавшего в Америку, памфлет под названием «Беглый имперский регент Фогт с его кликой и «Deutsche Monatsschrift» Адольфа Колачека». О памфлете было упомянуто и в «Allgemeine Zeitung»… Вся система серной банды снова проявляется в этом памфлете» (стр. 163 l. с.).
Следует пространный и нудный рассказ о том, как в названном памфлете беглому имперскому регенту Фогту «приписывается» анонимная статья о Гагерне, написанная профессором Гагеном, приписывается именно потому, что Гаген, как «знала серная банда»,
«жил в то время в Германии, терпел преследования от баденской полиции, и всякое упоминание о нем должно было причинять ему величайшие неприятности» (стр. 163).
Шили в письме из Парижа от 6 февраля пишет мне:
«Если Грейнер, — никогда, насколько мне известно, не бывший в Женеве, — оказался зачисленным в серную банду, то это произошло из-за некролога, который он посвятил «беглому имперскому регенту»; автором некролога парламентарии считали Д’Эстера и проклинали его, пока я correspondendo {в письме. Ред.} к одному другу и коллеге Фогта не вывел их из заблуждения».
Грейнер был членом временного правительства Пфальца. Правление Грейнера было «сплошным ужасом» (см. «Исследования» Фогта, стр. 28), в частности для моего друга Энгельса, которого он под вымышленным предлогом приказал арестовать в Кирхгеймболандене. Сам Энгельс подробно рассказал весь этот трагикомический эпизод в «Revue der Neuen Rheinischen Zeitung» (февральский выпуск за 1850 г., стр. 53–55)[424]. И это все, что мне известно о г-не Грейнере. В том, что беглый имперский регент облыжно впутывает меня в свой конфликт с «пфальцграфом», «снова» проявляется «вся система», по которой этот даровитый изобретатель скомпановал жизнь и деятельность серной банды.
Что меня все же примиряет с ним, так это поистине фальстафовский юмор, с которым он заставляет пфальцграфа «немедленно» уехать в Америку. После того как пфальцграф выпустил, точно парфянскую стрелу, памфлет против «беглого имперского регента», Грейнера охватил ужас. Что-то гнало его из Швейцарии во Францию, потом из Франции в Англию. Он не почувствовал себя в безопасности и за Ла-Маншем, и его погнало дальше, в Ливерпуль, на пароход Кьюнардской компании; попав на него, он, задыхаясь, стал взывать к капитану:
«Скорее через Атлантику!» A «stern mariner» {«суровый моряк». Ред.} ответил ему:
«От фогта я насилий вас спасу!
Другой пусть вырвет из объятий бури».
{Шиллер, «Вильгельм Телль», действие I, явление первое. Ред.}
VI
ФОГТ И «NEUE RHEINISCHE ZEITUNG»
«Sin kumber was manecvalt»
{«Его тоска была многообразна». Ред.}
Фогт сам заявляет, что в «Главной книге» он «должен» (l. с., стр. 162) «установить развитие своего личного отношения к этой клике» (Марксу и компании). Но странно — он рассказывает лишь о конфликтах, которых никогда не переживал, а переживает только конфликты, о которых никогда не рассказывал. Поэтому я вынужден противопоставить его охотничьим историям немного подлинной истории. Если просмотреть комплект «Neue Rheinische Zeitung» (с 1 июня 1848 по 19 мая 1849 г.), то можно убедиться, что за весь 1848 г. имя Фогта — за одним-единственным исключением — не встречается ни в передовых статьях, ни в корреспонденциях газеты. Оно встречается только в ежедневных отчетах о парламентских дебатах, а франкфуртский составитель этих отчетов никогда не забывал, к великому удовольствию г-на Фогта, добросовестно упоминать об «аплодисментах», вызванных «произнесенными им речами». Мы видели, что в то время как правая Франкфуртского парламента имела в своем распоряжении объединенные силы такого арлекина, как Лихновский, и такого клоуна, как фон Финке, левая должна была довольствоваться изолированными фарсами одного Фогта, Мы понимали, что он нуждается в поощрении —
«that important fellow,
the children’s wonder — Signor Punchinello»,
{«важный сей пострел, потешник детский — синьор Пульчинелла». Ред.}
и поэтому не мешали франкфуртскому корреспонденту продолжать свое дело. Перемена в тоне отчетов наступает после середины сентября 1848 года.
Фогт, который во время прений о перемирии в Мальмё своей хвастливой революционной болтовней подстрекал к восстанию, в решительный момент мешал, насколько это было в его силах, принятию резолюций, вынесенных народным собранием на Пфингствайде и одобренных частью крайней левой[425]. Когда же баррикадные бои кончились неудачей, Франкфурт был превращен в военный лагерь и 19 сентября было объявлено осадное положение, тот же Фогт высказался за немедленное обсуждение предложения Захарие об одобрении принятых к тому времени имперским министерством мер и о выражении благодарности имперским войскам. До того, как Фогт поднялся на трибуну, даже Венедей высказался против «немедленного обсуждения» этих предложений, заявив, что подобные прения в такой момент несовместимы с достоинством собрания. Но Фогт превзошел Венедея. В наказание за это я прибавил в парламентском отчете к слову «Фогт» слово «болтун», лаконичный намек франкфуртскому корреспонденту.
В октябре того же года Фогт не только перестал размахивать погремушкой — что было его делом — над головами тогдашнего наглого и бешено-реакционного большинства. Он даже не решился подписать протест, внесенный 10 октября Циммерманом (от Шпандау) от имени почти 40 депутатов, против закона об охране Национального собрания[426]. Закон этот был, как правильно указывал Циммерман, самым бесстыдным нарушением народных прав, завоеванных мартовской революцией, — свободы собраний, слова и печати. Даже Эйзенман внес аналогичный протест. Но Фогт превзошел Эйзенмана. Когда же он позднее, при основании Центрального мартовского союза[427], снова стал важничать, имя его, наконец, появилось в одной статье «Neue Rheinische Zeitung» (номер от 29 декабря 1848 г.), в которой Мартовский союз изображен как «бессознательное орудие контрреволюции», его программа подвергнута уничтожающей критике, а Фогт представлен в виде одной половины двуликой фигуры, другую половину которой составляет Финке. Десять с лишним лет спустя оба «министра будущего» осознали свое родство и сделали расчленение Германии девизом своего единения.
То, что мы Мартовский союз расценили правильно, показало не только его дальнейшее «развитие». Гейдельбергский Народный союз, бреславльский Демократический союз, йенский Демократический союз и т. д. с презрением отвергли его навязчивые заигрывания, а те представители крайней левой, которые были членами Мартовского союза, своим заявлением от 20 апреля 1849 г. о выходе из него подтвердили нашу критику от 29 декабря 1848 года. Но Фогт, преисполненный спокойного
