«Constitutionnel»[50]. До прибытия генерала Ланца с подкреплениями в Сицилию, находившиеся там неаполитанские войска едва ли насчитывали 20000 человек, основную часть которых пришлось сосредоточить в крепостях Палермо и Мессины, так что летучий отряд, выделенный для преследования повстанцев, мог похвалиться успехами в нескольких стычках, мог рассеять противника в отдельных пунктах и беспокоить его в различных направлениях, по он показал свою полную неспособность окончательно подавить восстание. В настоящее время в Палермо, по-видимому, сгруппировано около 30000 неаполитанских войск, причем две трети этих войск занимают крепость, а одна треть расположена лагерем в ее окрестностях. Как сообщают, в Мессине находится 15000 неаполитанцев. Что касается Гарибальди, то, согласно последним сообщениям, он не продвинулся дальше Монреале. Правда, этот город расположен на холмах, господствующих над Палермо со стороны суши, но для использования преимуществ, которые дает эта позиция, у Гарибальди не хватает главного — осадной артиллерии. Следовательно, в ближайшее время успех Гарибальди, армия которого насчитывает около 12000 человек, будет зависеть от двух главных обстоятельств: от быстроты распространения восстания на весь остров и от позиции неаполитанских солдат в Палермо. Если последние станут колебаться и у них начнутся столкновения с находящимися в их рядах иностранными наемниками, оборонительные сооружения Ланца могут рассыпаться как карточный домик. Если восстание приобретет весьма значительный размах, армия Гарибальди вырастет до еще более грозных размеров. Если Гарибальди удастся овладеть Палермо, он сметет на своем пути все, кроме Мессины, где перед ним снова встанет трудная задача. Вспомните, что в 1848–1849 гг. неаполитанцы потеряли все, кроме Мессины, которая служит как бы tete-depont [предмостным укреплением. Ред.] между Сицилией и Неаполем; но удержать Мессину тогда оказалось достаточным, чтобы отвоевать весь остров. На этот раз, однако, падение Палермо и завоевание патриотами всего острова, кроме Мессины, ввиду изменившейся политической обстановки, должно иметь более решающие результаты, чем в 1848–1849 годах. Если Гарибальди овладеет Палермо, «король Италии» окажет ему официальную поддержку. Если Гарибальди потерпит поражение, его поход будет объявлен частной авантюрой. В словах Гарибальди звучит иронический пафос, когда, обращаясь к Виктору-Эммануилу, он говорит, что завоюет для него новую провинцию, но надеется, что король не продаст ее, как продал Ниццу — родину Гарибальди пашьдщческой жизни Пруссии внимание общества, естественно, сосредоточено главным образом на частном письме принца Прусского английскому принцу-супругу[51]; копия этого письма была передана министру иностранных дел Пруссии г-ну фон Шлейницу послом Луи Бонапарта в Берлине, князем де Латур д’Овернь, который не ограничился подобной дерзостью, но еще и осмелился потребовать объяснения некоторых мест письма, касающихся репутации и планов великого парижского saltimbanque [скомороха. Ред.], Этот инцидент напоминает аналогичный случай, имевший место незадолго до ратификации Ункяр-Искелесийского мирного договора в 1833 году[52]. Великий визирь, отославший в британское посольство в Константинополе копию тайного договора, составленного графом Орловым, был весьма смущен, когда на другой день, к его не совсем приятному изумлению, граф Орлов вернул ему ту же копию, с раздражением пожелав на будущее выбирать более надежных поверенных. В Берлине все убеждены, что письмо принца-регента, отправленное почтой через Остенде, а не через Кале, было вскрыто на английском почтамте, где многочисленный персонал заведомо занят просмотром подозрительных писем. Эта практика достигла такого распространения, что во времена коалиционного министерства граф Абердин признался, что он не рискует доверять почте собственные письма к своим столичным друзьям. Предполагают, что лорд Пальмерстон, заполучив таким образом копию письма принца-регента, передал ее в распоряжение французского посла в Лондоне из вражды к принцу Альберту и в интересах англо-франко-русского союза. Во всяком случае столь оживленно обсуждавшиеся перспективы англо-прусского союза отнюдь не блестящи.

Несколько месяцев тому назад, когда лорд Джон Рассел в одно прекрасное утро заявил, что Англия должна искать новых союзников, и после того как этот намек был с детским энтузиазмом подхвачен в официальных кругах Берлина, неожиданно в английских парламентских отчетах была обнародована депеша лорда Блумфилда, адресованная министерству иностранных дел на Даунинг-стрит[53], в которой излагалась его частная беседа с г-ном фон Шлейницем во время недавней Итальянской войны, серьезно компрометирующая честные намерения прусской внешней политики. Лорд Джон тогда признал, что допустил бестактность самого странного свойства, однако новому союзу был нанесен первый удар. Вторым ударом послужило то, что письмо принца-регента было доставлено не по адресу.

Вам, вероятно, известно, что в своей тронной речи принц весьма подчеркнуто говорил о прочности договорных обязательств и о едином фронте, который Германия готова противопоставить любым посягательствам на независимость и целостность немецкого отечества. Неблагоприятное впечатление, произведенное на парижскую биржу этой прямой угрозой, было смягчено с помощью русской газеты «Nord», которая в тоне иронически снисходительной bonhomie [доброжелательности. Ред.] лишает речь принца всякого серьезного значения, напоминает об аналогичных фразах, высказанных им во время Итальянской войны, и в заключение расценивает всю эту часть тронной речи лишь как желание угодить настроениям народа. Что касается остальной части речи принца, то по существу она является лишь перечнем неудач в области законодательства. Немногочисленные важные законопроекты, которые обсуждались в палатах, — законопроекты о браке, о муниципальном управлении и о реформе поземельного налога, от которого дворянство все еще избавлено в большей части королевства, — оказались мертворожденными. Кроме того, принц выразил недовольство тем, что предложенные им самим меры, касающиеся реформы в армии, до сих пор не приобрели силы закона.

Хотя правительство оказалось неспособным даже в нынешней палате представителей, значительное большинство которой составляют сторонники правительства, провести предложенную им реформу армии, оно, наконец, добилось дополнительного ассигнования девяти с половиной миллионов долларов на военные расходы; между тем одновременно, как мне известно по письмам из провинций, задуманные изменения в организации армии без шума, но основательно проводятся в жизнь, с тем чтобы палатам, когда они вновь соберутся, ничего не оставалось делать, как санкционировать то, что к тому времени уже станет fait accompli [совершившимся фактом. Ред.]. Сущность задуманной военной реформы излагается в русско-немецком ежемесячном журнале «Baltische Monatsschrift», который издается в Риге и печатается с разрешения русского генерал-губернатора Лифляндии, Эстляндии и Курляндии.

«Реформа прусской армии», — пишет журнал, — «предложенная непосредственно после заключения Впллафранкского мира, имеет, по-видимому, лишь одну цель — освободить правительство от необходимости апеллировать непосредственно ко всей нации, что при старой военной системе становилось неизбежным всякий раз, когда правительство считало нужным подкрепить свою политику военными демонстрациями. При современном политическом положении в Европе государство, которое, подобно Пруссии, все еще добивается своего полного признания в качестве великой державы, не в состоянии ни нарушать мирную жизнь страны всякий раз, когда встает необходимость продемонстрировать свою военную мощь, ни гарантировать каждый раз населению, что призыв его к оружию действительно связан с началом войны. В системе ландвера таится некое демократическое противодействие монархическим принципам. Мобилизации 1850 и 1859 гг., последовавшие одна за другой через сравнительно короткий промежуток времени и оба раза завершившиеся не войной, а демобилизацией, по-видимому, подорвали доверие значительной части населения Пруссии даже к внешнеполитическому курсу государства. Сами обстоятельства, сопровождавшие обе мобилизации, видимо, позволили народу сделать вывод, что правительство каждый раз, прежде чем объявлять всеобщую мобилизацию, обязано получать согласие общественного мнения. Даже официальные заявления Пруссии относительно ее позиции во время Итальянской войны содержат признание, что мобилизация ландвера встретила неожиданные трудности».

Отсюда русско-германский журнал делает вывод, что Пруссии следует избавиться от системы ландвера в ее нынешней форме, но в то же время намекает с иронической усмешкой, что «такое изменение одного из самых популярных институтов именно в тот момент, когда прусское правительство подчеркивает свой либерализм», представляется весьма затруднительным. Здесь следует отметить, что «Baltische Monatsschrift», этот журнал, издающийся в Риге под опекой царизма, до известной степени является как бы дополнением к газете «Strasburger Korrespondent», издающейся в Страсбурге под бонапартистским покровительством. Оба органа бряцают оружием на германских границах, один с востока, другой с запада. Авторов первого можно рассматривать как литературных казаков, авторов второго — как литературных зуавов. Оба афишируют свою глубокую любовь к Германии и изощряются в мудрых советах той стране, до использования языка которой они к тому же снисходят; Оба стараются подготовить Германию к предстоящим великим преобразованиям и оба сильно отзывают душком entente cordiale [сердечного согласия. Ред.], именно сейчас объединяющего парижский цезаризм с петербургским царизмом; но этим сходство ограничивается, Страсбургская газета, хотя и пропитана специфическим духом фальшивого мелодраматического благородства, характерным для литературной богемы французской Второй империи, все же отличается простым языком, свойственным Южной Германии. Она стремится показать себя сторонницей здравого смысла и отнюдь не претендует на какую-либо литературную изысканность. Наоборот, рижский ежемесячник щеголяет дидактическим величием и метафизическим глубокомыслием в духе традиций Кёнигсбергского университета. Впрочем, я рассматриваю взрывы патриотического гнева, с которыми немецкая пресса обрушивается как на «Monatsschrift», так и на «Korrespondent», особенно на последнего, как глупое проявление детской беспомощности.

Ф. ЭНГЕЛЬС

ГАРИБАЛЬДИ В СИЦИЛИИ

После ряда самых противоречивых известий мы, наконец, получили, по-видимому, довольно достоверные сведения относительно подробностей изумительного похода Гарибальди из Марсалы в Палермо. Это, поистине, один из наиболее удивительных военных подвигов нашего столетия, и он был бы почти необъясним, если бы престиж революционного генерала не предшествовал его триумфальному маршу. Успех Гарибальди доказывает, что королевским войскам Неаполя все еще внушает ужас человек, который всегда высоко нес знамя итальянской революции перед лицом французских, неаполитанских и австрийских батальонов, и что сицилийский народ не потерял веры в него и в дело национального освобождения.

6 мая два парохода покинули Генуэзское побережье, имея на борту около 1400 вооруженных солдат, разбитых на семь рот, из которых каждая должна, очевидно, стать ядром батальона, набираемого среди повстанцев. 8-го они высадились в Таламоне на Тосканском побережье и, пользуясь разными доводами, убедили коменданта тамошнего форта снабдить их углем, боевыми припасами и четырьмя полевыми орудиями. 10-го они вошли в Марсальскую гавань, расположенную в крайней западной оконечности Сицилии, и высадились там со всей своей материальной частью, несмотря на прибытие двух неаполитанских военных кораблей, которые оказались бессильными в нужный момент помешать высадке; версия о вмешательстве англичан в пользу повстанцев оказалась лишенной всякого основания, и ее отбросили теперь даже сами неаполитанцы, 12 мая этот небольшой отряд выступил в поход на Салеми, находящийся в 18 милях от побережья на пути к Палермо. Здесь, по-видимому, руководители революционной партии встретились с Гарибальди, чтобы обсудить с ним положение, и стянули повстанческие подкрепления, достигавшие приблизительно 4000 человек. В то время как подкрепления формировались, восстание, которое несколько недель тому назад потерпело поражение, но не