что пальто и фрак хорошо сидят и сейчас? Холдейн: Именно это я и утверждаю.

Баллантайн: Не лучше ли они сидели до того, как были переделаны? Холдейн. Да. — Б. Ведь пальто и фраки — не ваша специальность? Вы приобрели известность шитьем брюк, не так ли? — X. Пожалуй, что так! Мы более знамениты как специалисты по брюкам. — Б. Но не по фракам? Г-н Алфред Монтгомери, который привел к вам сэра Эдвина Ландсира, предупреждал его против ваших фраков, не так ли? — X. Да, предупреждал. — Б. Не говорили ли вы или ваш брат сэру Эдвину, что вы предпочли бы сшить для него фрак даром, чем не шить его вовсе? — X. Мы не говорили ничего подобного. — Б. Что вы понимаете под «ослаблением» воротников? — X. Сэр Эдвин жаловался, что воротник трет ему шею. Поэтому мы ослабили воротник, то есть несколько уменьшили его высоту. — Б. И сколько, по-вашему, это стоит? — X. Два или три фунта.

Адвокат Баллантайн: Сэр Эдвин Ландсир считает нужным жаловаться на оскорбительное письмо Холдейна. Г-н Монтгомери рекомендовал сэру Эдвину доверить фирме Холдейн нижнюю часть своего тела, но отнюдь не верхнюю. Будучи большим художником, сэр Эдвин, тем не менее, малый ребенок в этих делах, почему он и осмелился пойти на риск, и суду ясно, каковы были последствия. Истец, которого присяжные только что видели на скамье свидетелей, тоже большой мастер. Но разве большой мастер станет переделывать свое произведение? Будучи уверенным в его совершенстве, он должен выстоять или пасть, защищая свое творение.

Но Холдейн не отстаивал свое творение. Он соглашался на переделки в той степени, в какой они соответствовали его собственным принципам. И после этого требовать от двух до трех фунтов за такую никудышную работу! Я имею честь обратиться здесь к трибуналу, члены которого тоже носят фраки; я спрашиваю: есть ли на свете большая мука, чем чересчур жесткие воротники, давящие шею? Я слышал, что когда сэр Эдвин примерил один из этих фраков, то его шея оказалась в тисках, и Англии угрожала опасность потерять одного из своих крупнейших художников. Сэр Эдвин согласен надеть упомянутые фрак и пальто здесь, перед судом, и господа присяжные могут сделать заключение на основании собственных наблюдений. Теперь я вызову сэра Эдвина в качестве свидетеля, и он расскажет вам историю обоих предметов одежды.

Сэр Эдвин Ландсир:… Когда я надел фрак и пальто, то воротник стоял так. (Здесь сэр Эдвин повернулся и под громкий смех присутствующих продемонстрировал присяжным свою спину, произведя при этом впечатление, будто бы его неожиданно хватил удар)… Я ходатайствовал о приглашении в качестве арбитра первого сносного портного; но во всех случаях каждый клиент сам может лучше всего судить о том, как на нем сидит фрак или где ему жмет ботинок.

Г-н Гриффитс: Что сказал г-н Монтгомери, когда рекомендовал вам Холдейна? — Он сказал мне: «Сэр Эдвин, вам обычно с брюками везло меньше, чем с пальто и фраками».

Гриффитс: Может быть вы примерите здесь фрак и пальто? — Почему бы и нет? (Надевает на себя один из предметов.) Вот, смотрите! (Смех.)

Мартин (судья): Здесь среди присяжных имеется один портной. Не будет ли он столь любезен внимательнее осмотреть corpus delicti?

Названный портной встает со скамьи присяжных, подходит к сэру Эдвину, просит его надеть фрак и пальто, понимающе оглядывает их и качает головой.

Гриффитс: Сэр Эдвин, вы считаете, что фрак тесен? — Да! (Смех.) — Я хотел спросить: не узок ли он? — Гм, если бы мне пришлось в нем обедать, то я счел бы необходимым его снять.

Баллантайн: В таком случае, сэр Эдвин, вы не должны долее оставаться в нем. Освободите себя от него. — Весьма вам благодарен. (Снимает оба предмета.)

После патетических речей обоих адвокатов и забавного резюме судьи, в котором подчеркивалось, что комфорт английской нации не должен приноситься в жертву творческим идеалам фирмы Холдейн, суд вынес решение в пользу сэра Эдвина Ландсира.

К. МАРКС

ПАРЛАМЕНТСКИЕ ДЕБАТЫ ПО ПОВОДУ ОТВЕТНОГО АДРЕСА

Лондон, 7 февраля

Открытие парламента представляло бесцветную церемонию. Отсутствие королевы и прочтение тронной речи лордом-канцлером лишили эту церемонию всякого театрального эффекта. Сама тронная речь коротка, но отнюдь не выразительна. Она констатирует faits accomplis [совершившиеся факты. Ред.] внешней политики, а для оценки их отсылает к документам, уже представленным парламенту. Одна только фраза вызвала некоторую сенсацию — фраза, в которой королева «trusts» (надеется, верит), что «нет никаких оснований опасаться нарушения мира в Европе». Эта фраза в действительности означает, что европейский мир относится к области надежды и веры.

Господа, выступившие в обеих палатах с проектами ответа на тронную речь, получили, согласно парламентской практике, соответствующее поручение от министров еще за три недели до этого. Их ответ состоит, по обыкновению, из многословных повторений тронной речи и из льстивых похвал, которыми министры награждают самих себя от имени парламента. Когда в 1811 г. сэр Фрэнсис Бёрдетт, опередив официальных ораторов с их проектами адреса, воспользовался этим случаем, чтобы подвергнуть тронную речь резкой критике, то казалось, что под угрозой находится сама Magna Charta[285]. С тех пор подобные ужасы больше не повторялись.

Содержание дебатов по поводу тронной речи ограничивается поэтому «намеками» официальной оппозиции и «контрнамеками» министров. На этот раз, однако, дебаты представляли скорее академический, чем политический интерес. Речь шла о том, кто произнес лучшее надгробное слово в память принца Альберта, который при жизни весьма неохотно подчинялся игу английской олигархии. Vox populi [Глас народа. Ред.] присудил академическую пальму первенства Дерби и Дизраэли: первому — как прирожденному оратору, второму — как знатоку риторики.

«Деловая» часть прений вращалась вокруг Соединенных Штатов, Мексики и Марокко.

В вопросе о Соединенных Штатах Outs (находящиеся в оппозиции) расхваливали политику Ins [находящихся у власти. Ред.] (beati possidentes [блаженны имущие. Ред.]). Дерби, лидер консерваторов в палате лордов, и Дизраэли, лидер консерваторов в палате общин, образовали оппозицию не против кабинета, а друг против друга.

Дерби излил прежде всего свое неудовольствие по поводу отсутствия «pressure from without» [ «давления извне». Ред.]. Он «восхищается», сказал он, стоическим и полным достоинства поведением фабричных рабочих. Что же касается фабрикантов, то их он похвалить не может. Для них американский конфликт оказался чрезвычайно кстати, ибо перепроизводство и переполнение всех рынков все равно заставили бы их свернуть промышленность.

Дерби перешел, далее, к резким нападкам на североамериканское правительство, которое, не проявив инициативы, не выдав добровольно Мэзона, Слайделла и К° и не выразив раскаяния, «подвергло себя и свой народ позорному унижению» и поступило не «по-джентльменски». Его секундант в палате общин г-н Дизраэли тотчас же понял, какой вред наносит выпад Дерби надеждам консерваторов на приход к власти. Поэтому он высказался в противоположном смысле:

«Когда я думаю об огромных трудностях, с которыми пришлось столкнуться государственным деятелям Северной Америки, я прихожу к выводу, что они преодолели их мужественно и смело».

С другой стороны, Дерби со свойственной ему последовательностью протестовал, против «новых учений» о морском праве. Англия с давних пор отстаивала права воюющих держав против претензий нейтральных стран. Правда, лорд Кларендон сделал в 1856 г. в Париже «опасную» уступку[286]. Но, к счастью, она еще не ратифицирована короной, так что «в данном вопросе международного права ничего не изменилось». Г-н Дизраэли, явным образом по соглашению с правительством, совсем не коснулся этого пункта.

Дерби одобряет проводимую министрами политику невмешательства. Хотя время признания южной Конфедерации еще и не наступило, он требует достоверных документов для суждения о том, «в какой мере блокада эффективна и поэтому юридически обязательна». Лорд Джон Рассел заявил на это, что правительство Соединенных Штатов выделило достаточное количество судов для блокады, но не повсюду строго проводит ее. Г-н Дизраэли воздерживается от суждения о характере блокады, по требует от министров представления документов в целях информации. Он тем более предостерегает от слишком поспешного признания Конфедерации, поскольку в настоящий момент Англия компрометирует себя угрозами по адресу одного из американских государств (Мексики), независимость которого она сама же первая признала.

После Соединенных Штатов наступила очередь Мексики. Ни один член парламента не осудил войну, начатую без объявления, однако раздавались протесты против вмешательства во внутренние дела страны под лозунгом «антиинтервепционистской политики» и против коалиции Англии с Францией и Испанией в целях подчинения почти беззащитной страны. Оппозиция своими выступлениями лишь намекала на свое намерение приберечь Мексику в качестве предлога для своих партийных маневров. Дерби требует документов, касающихся как конвенции между тремя державами, так и способа ее выполнения. Он одобряет конвенцию, ибо, по его мнению, правильный путь для каждой из договаривающихся сторон заключается в том, чтобы отстаивать свои притязания независимо от других. Некоторые распространившиеся слухи заставляют его опасаться, что, по крайней мере, одна из трех держав — Испания — замышляет операции, выходящие за рамки договора. Как будто Дерби действительно допускает мысль, что великая держава Испания осмелится действовать вопреки воле Англии и Франции! Лорд Джон Рассел ответил: все три державы преследуют одинаковую цель и будут тщательно избегать всего, что могло бы помешать мексиканцам урегулировать дела, подлежащие ведению их собственного правительства.

Г-н Дизраэли в палате общин воздерживается от всякого суждения до ознакомления с представленными документами. Тем не менее он находит «заявление правительства подозрительным». Англия раньше других признала независимость Мексики. Этот шаг напоминает нам об одном замечательном периоде английской внешней политики — периоде оппозиции против Священного союза — и об одном замечательном человеке, Каннинге. По какой же непонятной причине Англия решила первая нанести удар мексиканской независимости? К тому же в самый короткий срок был изменен предлог для интервенции. Сначала речь шла о компенсации за ущерб, причиненный английским подданным. Теперь поговаривают об установлении новых принципов управления и о провозглашении новой династии. Лорд Пальмерстон ссылается на представленные документы, на конвенцию, которая-де воспрещает союзникам «порабощение» Мексики и насильственное введение неугодной народу формы правления. Но в то же время он оставляет для себя дипломатическую лазейку. Ему будто бы известно по слухам, что в Мексике имеется партия, которая хотела бы заменить республику монархией. Он не знает, насколько сильна эта партия. Он, «со своей стороны, желает лишь, чтобы в Мексике было образовано какое-нибудь правительство, с которым иностранные