у крепостей.
Не говоря уже о Седане, сдача которого была неизбежно сопряжена с капитуляцией армии Мак-Магона, немцы захватили четыре крепости: Ла-Птит-Пьер и Витри — без боя, Лихтен-берг и Марсаль — после непродолжительной бомбардировки. Бич они только блокировали, Страсбург осаждают, Фальсбур, Туль и Монмеди бомбардировали, пока без результатов, через несколько дней они намерены начать правильную осаду Туля и Меца.
За исключением Меца, защищенного отдельными фортами, расположенными на значительном расстоянии от города, все остальные крепости, оказавшие сопротивление, подверглись бомбардировке. Эта мера всегда являлась составной частью боевых действий при правильной осаде; первоначально ее основной целью было уничтожение складов продовольствия и боевых припасов осажденных, но с тех пор, как их стали обычно хранить в специально сооруженных погребах с укрытием от бомб, бомбардировка все больше и больше применяется для поджога и разрушения возможно большего количества построек внутри крепости. Уничтожение имущества и продовольствия жителей данной крепости стало средством давления на них, а через них на гарнизон и на коменданта. В тех случаях, когда гарнизон был слабым, плохо дисциплинированным и деморализованным, когда комендант не был энергичен, то часто одна лишь бомбардировка приводила к сдаче крепости. Так обстояло дело особенно в 1815 г. после Ватерлоо[55], когда целый ряд крепостей с гарнизонами, состоявшими, главным образом, из национальной гвардии, сдавался после непродолжительной бомбардировки, не дожидаясь правильной осады. Авен, Гюиз, Мобёж, Ландреси, Марьембур, Филипвиль и др. — все они пали после нескольких часов, в лучшем случае после нескольких дней обстрела бомбами. Несомненно, что именно эти запомнившиеся успехи, а также сведения о том, что гарнизоны большинства пограничных крепостей состоят преимущественно из мобилей и местной национальной гвардии, побудили немцев снова испытать этот способ. Кроме того, поскольку с введением нарезной артиллерии снарядами даже для полевых орудий являются почти исключительно гранаты, то теперь сравнительно легко бомбардировать крепость и поджечь ее постройки обстрелом из обыкновенных полевых орудий любого армейского корпуса, не ожидая, как прежде, прибытия мортир и тяжелых осадных гаубиц.
Хотя в современных войнах бомбардировка частных зданий в крепости и получила признание, все же не следует забывать, что эта мера всегда является очень суровой и жестокой и к ней не следует прибегать, по крайней мере, без достаточной надежды добиться сдачи крепости и когда это в известной степени не вызвано необходимостью. Если бомбардируют такие крепости, как Фальсбур, Лихтенберг, Туль, то это можно оправдать тем, что они запирают горные проходы и железные дороги, непосредственное обладание которыми чрезвычайно важно для вторгшегося противника, причем есть основания ожидать, что эта цель будет достигнута в результате нескольких дней обстрела бомбами. Если две из этих крепостей до сих пор держатся, то это делает тем больше чести гарнизону и жителям. Но что касается бомбардировки Страсбурга, предшествовавшей правильной осаде, то здесь дело обстоит совершенно иначе.
Страсбург — город с населением свыше 80000 человек; он окружен укреплениями устаревшего типа, относящимися к XVI веку и усиленными Вобаном, который построил цитадель вне города, ближе к Рейну, и соединил ее с крепостными валами города непрерывными линиями, что в то время называлось укрепленным лагерем. Так как цитадель командует над городом и способна к самостоятельной обороне после капитуляции города, то самый простой способ захватить и цитадель и город — это сразу атаковать цитадель, с тем чтобы избежать необходимости проведения одну за другой двух осад. Но укрепления цитадели настолько сильнее, а ее расположение в болотистой низменности близ Рейна настолько затрудняет быстрое сооружение траншей, что обстоятельства могут, как это обычно и происходит, побудить атаковать сначала город, с падением которого дальнейшая оборона одной только цитадели в глазах нестойкого коменданта в значительной мере теряет свой смысл, за исключением лишь того соображения, что это может обеспечить ему лучшие условия сдачи. Но при всех случаях, если будет взят только город, то останется еще овладеть цитаделью, и упорный комендант сможет продолжать сопротивление, держа под огнем город и расположившиеся в нем войска осаждающих.
Какая же польза при таких обстоятельствах от бомбардировки города? В лучшем случае жители могли бы деморализовать большую часть гарнизона и заставить коменданта, покинув город, перейти с наиболее надежными из своих солдат в количестве 3000—5000 человек в цитадель, продолжать там оборону и держать город под обстрелом. Характер же генерала Урика (такова, — а вовсе не Ульрих — фамилия этого храброго старого солдата) достаточно хорошо известен, чтобы кто-нибудь заподозрил, что его можно запугать, заставив сдать город и цитадель, какое бы количество снарядов ни было выпущено в них. Сама по себе бомбардировка города, у которого имеется самостоятельно расположенная цитадель, командующая над ним, является бессмысленной и бесполезной жестокостью. Конечно, случайные снаряды или редкая артиллерийская стрельба при осаде всегда причиняют ущерб осажденному городу, но это ничто в сравнении с разрушениями и жертвами среди гражданского населения во время регулярной и систематической шестидневной бомбардировки, которой был подвергнут этот несчастный город.
Немцы говорят, что им необходимо скорее захватить город ло политическим соображениям. Они намерены удержать его за собой после заключения мира. Но если это так, то бомбардировка, жестокость которой не имеет себе равной, была не только преступлением, но и грубой ошибкой. В самом деле, прекрасный способ добиваться симпатий обреченного на аннексию города путем поджогов и убийства множества его жителей разрывными снарядами! Приблизила ли бомбардировка капитуляцию хотя бы на один день? Этого не видно. Если немцы хотят аннексировать город и искоренить симпатии жителей к французам, им следовало бы захватить город посредством возможно более кратковременной правильной осады, а затем осадить цитадель и поставить коменданта перед выбором: либо отказаться от некоторых средств обороны, имеющихся в его распоряжении, либо подвергнуть город обстрелу.
И действительно, огромное количество снарядов, которыми был забросан Страсбург, не избавило от необходимости вести правильную осаду. 29 августа пришлось заложить первую параллель с северо-западной стороны крепости, близ Шильтигема, на расстоянии 500—650 ярдов от укреплений. 3 сентября в 330 ярдах была заложена вторая параллель (некоторые корреспонденты ошибочно называют ее третьей); приказом прусского короля бесцельная бомбардировка была приостановлена, и может быть понадобится время примерно до 17-го или 20-го, пока удастся проделать достаточно большую брешь в крепостных валах. Но в данном случае рискованно высказывать какое-либо мнение. Это первый пример осады, когда против каменных сооружений применяются снаряды ударного действия современной нарезной артиллерии. В своих опытах при сносе оборонительных сооружений Юлиха пруссаки достигли необычайных результатов: в каменных стенах были пробиты бреши, а блокгаузы были разрушены обстрелом с больших дистанций и перекидным огнем (то есть огнем батарей, от которых не видно обстреливаемой цели); однако это был лишь опыт мирного времени, и он еще должен найти себе подтверждение в настоящей войне. Страсбург дает нам хорошее представление о том, как действует в осадных операциях современная тяжелая нарезная артиллерия, и в этом отношении его осада заслуживает особого внимания.
Когда Луи-Наполеон основал империю, «которая означала мир»[56], опираясь при этом на голоса крестьян и на штыки их сыновей — солдат армии, эта армия не занимала особенно выдающегося положения в Европе, разве только по традиции. С 1815 г. наступил мир — мир, нарушенный для некоторых армий событиями 1848 и 1849 годов. Австрийцы провели успешную кампанию в Италии и неудачную кампанию в Венгрии; ни Россия в Венгрии, ни Пруссия в Южной Германии не стяжали лавров, достойных упоминания[57]; Россия непрерывно вела войну на Кавказе, а Франция в Алжире. Но с 1815 г. крупные армии ни разу не встречались на поле сражения. Луи-Филипп оставил после себя французскую армию отнюдь не в боеспособном состоянии; правда, алжирским войскам, особенно излюбленным им частям, созданным в значительной мере для африканских войн, — chasseurs-a-pied [пешим стрелкам. Ред.], зуавам, тюркосам, конным chasseurs d’Afrique [африканским стрелкам. Ред.] — уделяли значительное внимание, но главная масса пехоты, кавалерия и материальная часть армии во Франции находились в полном пренебрежении. Республика не улучшила состояния армии. Но появилась империя, которая означала мир, a «si vis pacem, para bellum» [«если хочешь мира, готовься к войне». Ред.] — и армия сразу стала в центре ее внимания. В то время Франция обладала значительным количеством сравнительно молодых офицеров, служивших на высоких постах в Африке, когда там еще происходили серьезные бои. Алжирские специальные части Франции являлись несомненно лучшими войсками в Европе. В лице многочисленных заместителей призывников[58] они располагали гораздо большим количеством профессиональных солдат, побывавших в боях, настоящих ветеранов, чем их имела любая другая континентальная держава. Нужно было только поднять, насколько возможно, основную массу войск до уровня специальных частей. Это и было в значительной степени сделано. «Pas gymnastique» («беглый шаг» у англичан), до того времени применявшийся только в этих специальных частях, был введен во всей пехоте, и, таким образом, была достигнута быстрота маневрирования, неизвестная до того времени в армиях. Кавалерия была обеспечена, насколько это было возможно, лучшими лошадьми; материальная часть всей армии была проверена и пополнена. И, наконец, началась Крымская война. Организация французской армии обнаружила большие преимущества по сравнению с английской; благодаря численному соотношению союзных армий слава — какова бы она ни была — большей частью, естественно, выпала на долю французов; самый характер войны, в которой центральное место целиком занимала осада одной крупной крепости, показал в наилучшем свете свойственные французам выдающиеся математические способности, проявленные их военными инженерами. В итоге Крымская война снова подняла французскую армию до положения первой армии в Европе.
Затем наступило время винтовки и нарезной пушки. Несравненное превосходство огня нарезного ружья над огнем гладкоствольного привело к упразднению гладкоствольных ружей, а в некоторых случаях к общей переделке их в нарезные. В Пруссии старые ружья были переделаны в винтовки меньше чем за год; Англия постепенно вооружила всю пехоту винтовками Энфилд, а Австрия — превосходными винтовками малого калибра (Лоренца). Одна лишь Франция сохранила старые гладкоствольные ружья, а винтовки по-прежнему предназначались только для специальных войск. В то время как основная масса ее артиллерии сохраняла короткоствольные 12-фунтовые орудия, — это излюбленное изобретение императора, однако менее эффективное в сравнении с прежней артиллерией, ввиду меньшего веса заряда, — было сформировано некоторое число батарей 4-фунтовых нарезных пушек, которые держали в готовности на случай войны. Их конструкция была несовершенна, так как с самого XV века это были первые нарезные орудия; но по своему действию они
