ныне торжествующей коалиции клерикалов, легитимистов, бонапартистов, орлеанистов; в Испании они открыто приняли сторону Кастелара, Пи-и-Маргаля и мадридской конституанты; наконец, в Германии и вокруг Германии, в Австрии, Швейцарии, Голландии, Дании они служат службу князю Бисмарку, на которого, по собственному признанию, смотрят как на весьма полезного революционного «деятеля», помогая ему в деле пангерманизирования всех этих стран“ (стр. 216, 217).
(Фейербах был еще метафизиком: „должен был уступить место своим «законным» преемникам, представителям школы материалистов или реалистов, большая часть которых, впрочем, как, например, гг. Бюхнер, Маркс и другие“, еще не освободились „от преобладания метафизической абстрактной мысли“ (стр. 207).)
„Но главным пропагандистом социализма в Германии, сначала тайно, а вскоре потом публично, был Карл Маркс. Г-н Маркс играл и играет слишком важную роль в социалистическом движении немецкого пролетариата, чтобы можно было обойти эту замечательную личность, не постаравшись изобразить ее в нескольких верных чертах. По происхождению г-н Маркс — еврей. Он соединяет в себе, можно сказать, все качества и все недостатки этой способной породы. «Нервный» (Nervos), как говорят иные, до трусости, он чрезвычайно честолюбив и тщеславен, сварлив, нетерпим и абсолютен, как Иегова, господь бог его предков, и, как он, мстителен до безумия. Нет такой лжи, клеветы, которой бы он не был способен выдумать против всякого, кто имел несчастье возбудить его ревность или, что все равно, его ненависть. И он не останавливается перед самой «гнусной» интригой, если только, по его мнению, — впрочем, большей частью ошибочному, — эта интрига может служить к усилению его положения, его влияния или к распространению его силы. В этом отношении он совершенно политический «человек». Таковы его отрицательные качества. Но и положительных в нем очень много. Он очень «умен» и чрезвычайно многосторонне «учен». Доктор философии, он еще в Кёльне, около 1840 г., был, можно сказать, душой и центром весьма значительного кружка передовых гегельянцев, с которыми начал издавать оппозиционный журнал, вскоре закрытый по министерскому приказанию. К этому кружку принадлежали братья Бруно Бауэр и Эдгар Бауэр, Маркс, Штирнер и потом в Берлине — первый кружок немецких нигилистов, которые цинической последовательностью своей далеко превзошли самых ярых нигилистов России. В 1843 или 1844 г. г-н Маркс переселился в Париж. Тут он впервые столкнулся с обществом французских и немецких коммунистов и с соотечественником своим, немецким евреем г-ном Морисом Гессом, который прежде его был ученым экономистом и социалистом и имел в это время значительное влияние на научное развитие г-на Маркса. Редко можно найти человека, который бы так много «знал» и читал, и читал «так умно», как г-н Маркс. Исключительным предметом его занятий была уже в это время наука экономическая. С особенным тщанием изучал он английских экономистов, превосходящих всех других положительностью «познаний» и практическим складом ума, воспитанного на английских экономических фактах, и строгой критикой и добросовестной смелостью выводов. Но ко всему этому г-н Маркс прибавил еще два новых элемента: диалектику самую отвлеченную, «самую причудливо-тонкую», которую он приобрел в школе Гегеля и которую нередко «доводит до шалости, до разврата», и точку зрения коммунистического направления. Г-н Маркс перечитал, разумеется, всех французских социалистов от Сен-Симона до Прудона включительно, и последнего, как известно, он ненавидит, и нет сомнения, что в беспощадной критике, направленной им против Прудона, много правды: Прудон, несмотря на все старания стать на почву реальную, остается идеалистом и метафизиком. Его точка отправления — абстрактная идея права; от права он идет к экономическому факту, а г-н Маркс, в противоположность ему, высказал и доказал ту несомненную истину, подтверждаемую всей прошлой и настоящей историей человеческого общества, народов и государств, что экономический факт всюду предшествовал и предшествует юридическому и политическому праву. В «изложении» и в доказательство этой истины состоит именно одна из главных научных заслуг г-на Маркса. Но что замечательнее всего и в чем Маркс никогда не признавался, — это то, что в отношении политическом г-н Маркс прямой ученик г-на Луи Блана. Г-н Маркс несравненно «умнее» и несравненно ученее этого «маленького неудавшегося» революционера и государственного человека; но, как немец, несмотря на «свой почтенный рост», он попал в учение к крошечному французу. Впрочем, эта странность объясняется просто: риторик француз, как буржуазный политик и как отъявленный поклонник Робеспьера, и ученый немец, в своем тройном качестве гегельянца, еврея и немца, оба — отчаянные «государственники» и оба проповедуют «государственный» коммунизм с той только разницей, что один вместо аргументов довольствуется риторической декламацией, а другой, как приличествует ученому и тяжеловесному немцу, обставляет этот, равно ему любезный, принцип всеми ухищрениями гегелевской диалектики и всем богатством своих многосторонних познаний. Около 1845 г. г-н Маркс стал во главе немецких коммунистов, и вслед за тем, вместе с г-ном Энгельсом, своим неизменным (unverandlicher) другом, столь же «умным», хотя менее ученым, но зато много более практическим и не менее способным к политической клевете, лжи и интриге, основал тайное общество германских коммунистов или «государственных» социалистов. Центральный комитет их, которого он, вместе с г-ном Энгельсом, был, разумеется, главой, по изгнании их обоих из Парижа в 1846 г. был перенесен в Брюссель, где оставался до 1848 года. Впрочем, до самого этого года пропаганда их, хотя и распространялась немало во всей Германии, но оставалась тайной и «потому не выходила наружу»“ (стр. 221—225).
К тому времени (революция 1848 г.) городской пролетариат Германии, по крайней мере его огромное большинство, находился еще вне влияния пропаганды Маркса и вне организации его коммунистической партии. Распространена она была главным образом в промышленных городах прирейнской Пруссии, особенно в Кёльне; ветви ее — в Берлине, в Бреславле и «под конец» в Вене, но весьма слабые. Разумеется, в германском пролетариате — инстинктивные социалистические стремления, но никак не сознательные требования социального переворота в 1848—1849 гг., хотя Коммунистический манифест вышел уже в марте 1848 года. Он пронесся над немецким народом почти без следа. Городской революционный пролетариат — еще под прямым влиянием партии политических радикалов или в крайнем случае — демократии (стр. 230). Тогда в Германии был еще элемент, которого ныне там уже нет, — крестьянство революционное или, по крайней мере, способное сделаться революционным… оно тогда было готово на все, даже на «поголовный бунт». „В 1848, как и в 1830 г., немецкие либералы и радикалы ничего так не боялись, как подобного «бунта»; не любят его также и социалисты школы Маркса. Всем известно, что Фердинанд Лассаль, который, по собственному сознанию, был прямым учеником этого верховного предводителя коммунистической партии в Германии, — что не помешало, однако, учителю, по смерти Лассаля, высказать ревнивое и «завистливое» (neidische, missgunstige) неудовольствие против блестящего ученика, оставившего далеко за собой в практическом отношении учителя, —всем известно… что Лассаль несколько раз высказывал мысль, что поражение крестьянского восстания в XVI веке и последовавшее за ним усиление и процветание бюрократического «государства» в Германии были истинным торжеством для революции. Для коммунистов или социальных демократов Германии крестьянство, всякое крестьянство, есть реакция, а «государство», всякое «государство», даже бисмарковское, — революция. Пусть не подумают, что мы клевещем на них. В доказательство того, что они действительно так думают, указываем на их речи, брошюры, журнальные статьи и, наконец — все это в свое время будет «представлено» (zugestellt) русской публике. Впрочем, марксисты и думать иначе не могут; «государственники» во что бы то ни стало, они должны проклинать всякую народную революцию, особенно же крестьянскую, по природе крестьянскую [У Бакунина: «анархическую». Ред.] и идущую прямо к уничтожению «государства». Как всепоглощающие пангерманисты, они должны отвергать крестьянскую революцию уже по тому одному, что эта революция специально славянская” (стр. 230—232).
„Не только в 1848 г., но и в настоящее время немецкие работники слепо повинуются своим предводителям, тогда как предводители, организаторы социал-демократической немецкой партии ведут их не к свободе и не к интернациональному братству, а прямо под ярмо пангерманского «государства»“ (стр. 254).
Бакунин рассказывает, как Фридрих-Вильгельм IV боялся Николая (ответ польской депутации в марте 1848 г. и Ольмюц, ноябрь 1850 г.) (стр. 254—257).
В 1849—1858 гг. Германский союз даже „не принимался в соображение другими державами“. „Пруссия, более чем когда-нибудь, стала рабой России… Преданность интересам петербургского двора простиралась до того, что прусский военный министр и прусский посланник при английском дворе, друг короля, были сменены оба за выражение симпатии к западным державам“. Николай взбешен был неблагодарностью Шварценберга и Австрии. „Австрия, по своим интересам на Востоке — естественный враг России, открыто приняла сторону Англии и Франции против нее. Пруссия, к великому негодованию целой Германии, оставалась «верна до конца»“ (стр. 259). „Мантёйфель стал первым министром в ноябре 1850 г. для того, чтобы подписать все условия Ольмюцской конференции, крайне унизительные для Пруссии, и окончательно подчинить ее и всю Германию австрийской гегемонии. Такова была воля Николая… Таковы также и стремления большей части прусского юнкерства или дворянства, не хотевшего и слышать о слиянии Пруссии с Германией и преданного австрийскому“ (?) „и всероссийскому императорам даже больше, чем собственному королю“ (стр. 261).
„В это время (около 1866 г.) образовалась так называемая Народная партия. Центр — в Штутгарте. Группа, желавшая союза с республиканской Швейцарией, была главной основательницей Ligue de la Paix et de la Liberte“ (стр. 271).
Лассаль „образовал преимущественно политическую партию немецких рабочих, организовал ее иерархически, подчинил строгой дисциплине и своей диктатуре, словом — сделал то, что г-н Маркс в последующие три года хотел сделать в Интернационале. Попытка Маркса вышла неудачно, а попытка Лассаля имела полный успех“ (стр. 275).
„Первым делом народного «государства» будет“ (по Лассалю) „открытие безграничного кредита производительным и потребительным рабочим ассоциациям, которые только тогда будут в состоянии бороться с буржуазным капиталом и в непродолжительное время победят и поглотят его. Когда процесс поглощения совершится, тогда настанет период радикального преобразования общества. Такова программа Лассаля, такова же и программа социал-демократической партии. Собственно, она принадлежит не Лассалю, а Марксу, который ее вполне «высказал» в известном Манифесте Коммунистической партии, обнародованном им и Энгельсом в 1848 году. Ясный намек находится на нее также в первом Манифесте Международного Товарищества, написанном Марксом в 1864 г., в словах: первый долг рабочего класса и т. д., или, как говорится в Коммунистическом манифесте: первый шаг к революции и т. д., и кончая концентрацией всех средств производства в руках «государства», то есть пролетариата, «возведенного на степень господствующего сословия» (стр. 275—276). Но
