их широкой и мощной организации, которая свяжет воедино все революционные силы России. Нечаев торопил Иванова и других студентов вступить в это тайное общество, возглавляемое всемогущим комитетом, от имени которого псе делается, но состав и местопребывание которого должны были оставаться неизвестными членам общества. Этот комитет и эта организация являлись русским отделением Всемирного союза, революционного Альянса, Международного Товарищества Рабочих! [Надо заметить, что на русском языке слова: association, union, alliance (obchtchestvo, soiouz, to-varichtchestvo) являются в большей или меньшей степени синонимами и часто употребляются без различия. Равным образом слово «международный» в большинстве случаев переводится словом «всемирный» («vsemirnyi»), Поэтому в русской печати слова «Международное Товарищество» часто переводятся словами, которые по-французски могли бы обратно быть переведены словами «Всемирный альянс». Пользуясь этой терминологической путаницей, Бакунину и Нечаеву удалось использовать название нашего Товарищества и погубить около сотни молодых людей.]
Нечаев начал с распространения среди студентов упомянутых выше «Слов» с целью показать им, что Бакунин, знаменитый революционер 1848 года, бежавший из Сибири, играет в Европе крупную роль, что он является главным полномочным предста
вителем рабочих, что он подписывает мандаты генерального комитета Всемирного Товарищества и что этот герой советует им бросить учение и т. п. Чтобы дать им яркий пример преданности до гроба, он читал стихотворение Огарева, приятеля Бакунина и сотрудника герценовского «Колокола», озаглавленное «Студент» и посвященное «молодому другу Нечаеву»[362]. Нечаев изображен в этих стихах идеальным студентом, «неутомимым борцом с детских лет». В своих стихах Огарев воспевал муки, которые вынес Нечаев с юных лет ради живого труда науки; как росла его преданность народу; как гонимый местью царской и боязнью боярской, он обрек себя на кочевую жизнь (skitanie, скитанье); как он отправился странствовать, чтобы кликнуть клич по всем крестьянам от востока до заката; собирайтесь, поднимайтесь смело и т. д. и т. п.; как он кончил жизнь на каторге в снегах Сибири; но весь век нелицемерен, он борьбе остался верен, и как до последнего дыханья он повторял: Отстоять всему народу свою землю и свободу! — Это альянсистское стихотворение было напечатано весной 1869 г. в то время, когда Нечаев развлекался в Женеве. Оно пачками отправлялось в Россию вместе с другими воззваниями. Простая переписка этого стихотворения обладала, очевидно, свойством внушать новообращенным чувство самопожертвования, так как Нечаев по приказу комитета заставлял каждого вновь принимаемого члена общества переписывать его и распространять (показания нескольких подсудимых).
Одна только музыка была, по-видимому, призвана избежать аморфности, на которую повсеместное всеразрушение обрекало все искусства и науки. Нечаев от имени комитета предписывал поддерживать пропаганду посредством революционной музыки и всячески пытался подобрать мелодию к этому поэтическому шедевру, чтобы молодежь могла распевать его («С.-Петербургские ведомости» № 190).
Мистическая легенда о его смерти не мешала ему намекать на то, что Нечаев, возможно, еще жив, и даже рассказывать по секрету, что Нечаев находится на Урале в качестве рабочего и организовал там рабочие общества («С.-Петербургские ведомости» № 202). Эту тайну он открывал, главным образом, тем, которые «никогда не сделают ничего путного», то есть тем, кто мечтал о создании рабочих товариществ; он хотел вызвать у них восхищение этим легендарным героем. Когда же легенды о его мнимом побеге из Петропавловской крепости и о его поэтической смерти в Сибири достаточно подготовили умы и когда, по его расчетам, катехизис был вдолблен в головы посвященных вполне достаточно, он осуществил, наконец, свое евангельское воскрешение и заявил, что Нечаев это и есть «Он» собственной персоной! Однако теперь это был уже не прежний Нечаев, осмеянный и презираемый, по словам свидетелей и подсудимых, петербургскими студентами. Теперь это был полномочный представитель Всемирного революционного комитета. Чудо его преображения было совершено Бакуниным. Нечаев отвечал всем требованиям статутов той организации, которую он пропагандировал; он «отличился делами, которые были известны и оценены комитетом»; в Брюсселе он организовал крупную стачку членов Интернационала и руководил ею; бельгийский комитет направил его в качестве делегата к женевской организации Интернационала, где он встретил Бакунина, а так как, по его словам, «он не любил почивать на лаврах», то вернулся в Россию, чтобы начать «революционное действие». Он утверждал также, что вместе с ним в Россию прибыл целый штаб, состоявший из шестнадцати русских эмигрантов [Никто из русских эмигрантов не возвращался в Россию, да во всей Европе и не наберется шестнадцати русских политических эмигрантов.]
Успенский, Иванов и еще четыре или шесть юношей были, по-видимому, единственными людьми в Москве, которые дали себя одурачить всеми этими фокусами. Четверо из этих посвященных получили приказ вербовать новых сторонников и образовать кружки или небольшие секции. План организации имеется среди документов процесса; он почти целиком совпадает с планом тайного Альянса. «Общие правила организации» были оглашены на заседании суда, и ни один из главных посвященных не отрицал их подлинности; к тому же в № 2 «Народной расправы», редактируемой Бакуниным и Нечаевым, была признана подлинность следующих параграфов:
«Организация основывается на доверии к личности. — Ни один член не знает/к какой степени он принадлежит, то есть насколько он далек или близок от центра. — Беспрекословное повиновение распоряжениям комитета. — Отрешение от собственности, которая передается в ведение комитета. — Член, приобревший известное количество прозелитов дела, заявивший фактами о своих силах и способностях, знакомится с этими предписаниями, а потом более или менее и с уставом общества. Мера же сил и способностей определяется комитетом».
Чтобы обмануть московских членов, Нечаев говорил им, что в С.-Петербурге уже существует обширная организация, тогда как в действительности там не было ни одного кружка, ни одной секции. Однажды, забывшись, он воскликнул в присутствии одного из посвященных: «В Петербурге они изменяли мне, как женщины, и предали меня, как рабы». В Петербурге, наоборот, он говорил, что организация поразительно быстро растет в Москве.
Так как в этом городе высказали желание видеть кого-нибудь из членов комитета, то он пригласил одного молодого петербургского офицера, интересовавшегося студенческим движением, поехать с ним в Москву, чтобы посмотреть эти кружки. Молодой человек согласился, и по дороге Нечаев посвятил его в сан «чрезвычайного уполномоченного комитета Международного товарищества в Женеве».
«Вы не сможете», — сказал он ему, — «попасть на наши собрания, не будучи членом, но вот Вам мандат, удостоверяющий, что Вы член Международного товарищества; в качестве такового Вас пропустят».
Мандат был на французском бланке и гласил: «Предъявитель сего есть доверенное лицо Международного товарищества». По утверждению других подсудимых, Нечаев заверял их, что этот незнакомец «действительно доверенное лицо революционного комитета в Женеве» («С.-Петербургские ведомости» №№ 225 и 226).
Долгов, друг Иванова, показывает, что, «говоря о тайном обществе, преследующем ту цель, чтобы в случае, если явится протест со стороны народа, то поддержать его и направить так, чтобы оказались хорошие результаты, Нечаев упоминал о Международном товариществе и говорил, что связью с ним служит Бакунин» («№ 198). — Рипман подтверждает, что Нечаев, «чтобы отвратить его от мысли об артелях, говорил ему, что за границей существует Международное Товарищество Рабочих; чтобы достигнуть цели, которую оно преследует, достаточно вступить в это общество, отделение которого имеется в Москве» (№ 198). Из дальнейших показаний видно, что Нечаев выдавал Интернационал за тайное общество, а свое собственное общество за секцию Интернационала. Так, он заверял посвященных в том, что их московская секция подобно Интернационалу будет в широких масштабах прибегать к стачкам и созданию ассоциаций. Когда подсудимый Рипман попросил у него программу общества, Нечаев прочитал ему несколько отрывков из какого-то французского листка, где говорилось о цели общества; подсудимый понял так, что этот листок представляет собой программу Интернационала; он прибавил: «Так как об этом обществе много писалось в печати, то я ничего особенно преступного в предложении Нечаева не видел». Один из главных обвиняемых, Кузнецов, заявил, что Нечаев читал им программу Международного товарищества (№ 181); его брат показал, что «он видел, как у его брата переводили какой-то листок с французского; он принял этот листок за программу или устав какого-то общества» (№ 202). — Подсудимый Климин заявил, что ему была прочитана «программа Международного товарищества с припиской Бакунина, программа, насколько помню, составленная в очень общих выражениях, так что о средствах к достижению цели не говорилось, говорилось о всеобщем равенстве» (№ 199). Подсудимый Гавришев объяснил, что «французская прокламация заключала в себе, насколько можно было понять, изложение мнений представителей социализма, имевших конгресс в Женеве». Наконец, показания подсудимого Святского окончательно разъясняют нам, что представлял собой этот таинственный французский листок: во время обыска у него нашли написанную по-французски листовку под заглавием: «Программа Международного альянса социалистической демократии». «В газетах говорилось о Международном обществе», — заявил Святский, — «и я интересовался знать его программу, исключительно с теоретической целью» («С.-Петербургские ведомости» № 230). Эти показания доказывают, что тайная программа Альянса раздавалась в рукописи в качестве программы Интернационала. Показания главного обвиняемого Успенского доказывают, что Всемирный революционный комитет, эмиссаром которого называл себя Нечаев, и центральное бюро Альянса (гражданин Б.) — одно и то же. Успенский заявил, что он собирал все протоколы заседаний кружка, «чтобы послать отчет о них Бакунину в Женеву». Прыжов, один из главных обвиняемых, заявил, что Нечаев велел ему съездить в Женеву и свезти Бакунину отчетный доклад.
За недостатком места мы не упоминаем здесь о всех обманах, глупостях, мошенничествах и насилиях бакунинского агента, разоблаченных во время процесса. Отмечаем только наиболее характерные факты,
Все было тайной в этой организации. Долгов рассказывает, «что прежде чем поступить в общество, он желал знать устройство и средства этого общества; Нечаев сказал, что это тайна, но что впоследствии она ему откроется» («С.-Петербургские ведомости» № 198). — Когда члены общества позволяли себе задавать вопросы, Нечаев зажимал им рот, заявляя, что, согласно уставу, никто не вправе ничего знать, пока он не отличится на каком-нибудь деле (№ 199). — «Вскоре после того, как мы дали согласие вступить в члены общества», — говорит один из подсудимых, — «Нечаев начал запугивать нас властью и силой комитета, который, по его словам, существует и руководит нами; он говорил, что у комитета есть своя полиция. что если кто-нибудь изменит своему слову и будет поступать вопреки распоряжениям тех, кто стоит выше нашего кружка, то комитет будет мстить за это». Обвиняемый
