народа, пробудившегося после тысячелетнего сна, невозможно. Но если б царь стал твердо и смело во главе самого движения, тогда бы его могуществу на добро и на славу России не было бы меры».

Для этого ему нужно было бы только дать землю крестьянам, свободу и self-government [самоуправление. Ред.].

«Не бойтесь также, что через областное self-government разорвется связь провинций между собою, разрушится единство русской земли; ведь автономия провинций будет только административная, внутренне-законодательная, юридическая, а не политическая. И ни в одной стране, исключая, может быть, Францию, нет в народе такого смысла единства строя, государственной целости и величия народного, как в России».

В то время в России требовали созыва национального собрания [В русском тексте Бакунин здесь и дальше употребляет термин: «всенародный земским собор». Ред.].

 Одни требовали его для разрешения финансовых затруднений, другие — чтобы покончить с монархией. Бакунин хотел его для демонстрации единства России и для упрочения власти и величия царя.

«Единство России, находившее доселе свое выражение только в лице царя, требует теперь еще другого представительства: национального собрания… Не в том вопрос, будет ли или не будет революция, а в том, будет ли исход ее мирный или кровавый? Он будет мирный и благодатный, если царь, став во главе движения народного, вместе с национальным собранием приступит широко и решительно к преобразованию России в духе свободы. Ну, а если царь задумает идти: вспять или остановится на полумерах, революция будет ужасной. Тогда революция примет характер беспощадной резни вследствие восстания всенародного… Александр II может спасти Россию от конечного разорения, от крови».

Итак, в 1862 г. революция для Бакунина означала конечное разорение России, и он умолял царя предохранить от нее страну. Для многих русских революционеров созыв национального собрания равносилен был низложению царской династии, но Бакунин кладет конец их чаяниям и объявляет им, что

«национальное собрание будет против них и за царя. Ну, а если национальное собрание будет враждебно царю? — Да возможно ли это? Ведь посылать на него своих выборных будет народ, до сих пор еще безгранично в царя верующий, всего от него ожидающий. Откуда же взяться вражде?.. Нет сомнения в том, что если бы царь созвал теперь» (в феврале 1862 г.) «национальное собрание, он впервые увидел бы себя окруженным людьми, действительно ему преданными. Продолжись анархия [у Бакунина—«безурядица». Ред.] еще несколько лет, расположение народа может перемениться. В наше время быстро живется. Но теперь народ за царя и против дворянства, и против чиновничества, и против всего, что носит немецкое» (то есть европейское) «платье. Для него все враги в этом лагере официальной России, все — кроме царя. Кто же станет говорить ему против царя? А если б кто и стал говорить, разве народ ему поверит? Не царь ли освободил крестьян против воли дворян, против совокупного желания чиновничества?»

«Русский народ через своих представителей в первый раз встретится лицом к лицу со своим царем. Минута решительная, минута в высшей степени критическая! Как понравятся они друг другу? От этой встречи будет зависеть вся будущность и царя и России. Доверию и преданности посланцев народных к царю не будет пределов. Опираясь на них, встретив их с равною верою и любовью, царь мог бы поставить свой трон так высоко и так крепко, как он еще никогда не стоял. Но что, если вместо царя-избавителя, царя народного [У Бакунина — «земского». Ред.], народные посланцы встретят в нем петербургского императора в прусском мундире, тесносердечного немца? Что, если вместо ожидаемой свободы царь не даст ему ничего или почти ничего?.. Ну, тогда не сдобровать и царизму. Наступит конец по крайней мере императорству петербургскому, немецкому, гольштейн-готорпскому.

Если бы в этот роковой момент, когда для целой России будет решаться вопрос о жизни и смерти, о мире и крови, перед национальным собранием предстал царь народный, царь добрый, царь правдивый, любящий Россию, готовый устроить народ по воле его, чего бы не мог он сделать с таким народом! Кто смел бы восстать против него? И мир, и вера восстановились бы, как чудом, и деньги нашлись бы, и все бы устроилось просто, естественно, для всех безобидно, для всех привольно. Руководимое таким царем национальное собрание создало бы новую Россию. Никакой злой умысел и никакая враждебная сила не были в состоянии бороться против соединенного могущества царя и народа… Есть ли надежда, что такой союз состоится? Мы скажем прямо, что нет».

Что бы он там ни говорил, Бакунин все-таки не теряет надежды увлечь за собой своего царя и, чтобы воздействовать на него, он пугает его революционной молодежью, которая, если царь будет медлить, сумеет выполнить свое дело и пробьет себе дорогу к народу.

«И почему молодежь не за вас, а вся молодежь против вас? Ведь это для вас большое несчастье… ей прежде всего надо воли да правды. Но почему отстала она от царя, почему объявила себя против того, кто первый объявил свободу народу?.. Не увлекалась ли она отвлеченными революционными идеалами и громким словом «республика»? Отчасти, пожалуй, и так, но это только весьма поверхностная и второстепенная причина. Большинство нашей передовой молодежи хорошо понимает, что западные абстракции, консервативные ли, либерально-буржуазные или даже демократические, к русскому движению неприменимы… Русский народ движется не по отвлеченным принципам… он чужд западным идеалам, и все попытки доктринаризма консервативного, либерального, даже революционного подчинить его своему направлению будут напрасны… у него свои собственные идеалы… он в историю внесет новые начала и создаст цивилизацию иную, и новую веру, и новое право, и новую жизнь.

Перед этим великим, серьезным и даже грозным лицом народа нельзя дурачиться. Молодежь оставит смешную и противную роль непрошенных школьных учителей… Чему мы станем учить? Ведь если оставим естественные и математические науки в стороне, последним словом всей нашей премудрости будет отрицание так называемых непреложных истин западного учения, полное отрицание Запада».

Затем Бакунин обрушивается на авторов «Молодой России», обвиняет их в доктринерстве, в желании выступить в качестве учителей народа, в компрометации дела; он называет их детьми, ничего не понимающими и почерпнувшими свои идеи из нескольких прочитанных ими западных книжек. — Правительство, которое в тот момент заточало этих юношей в тюрьмы как поджигателей, бросало им точно такие же упреки. И чтобы успокоить своего царя, Бакунин заявляет:

«Народ не стоит за эту революционную партию… огромное большинство нашей молодежи принадлежит к партии народной, к той партии, которая поставила себе единой целью торжество народного дела; эта партия не имеет предрассудков, ни за царя, ни против царя, и если бы сам царь, начавши великое дело, не изменил впоследствии народу, она бы никогда от царя не отстала; и теперь еще не поздно, та же самая молодежь радостно пошла бы за ним, лишь бы только он сам шел во главе народа. Не остановили бы ее никакие западно-революционные предрассудки. А немцам пора в Германию. Если бы царь понял, что он отныне должен быть не главою насильственной централизации, а главою свободной федерации вольных народов, то, опираясь на плотную возрожденную силу, в союзе с Польшей и Украиной, разорвав все ненавистные союзы немецкие, подняв смело всеславянское знамя, он стал бы избавителем славянского мира!

Да, в самом деле, идти войной на немцев хорошее, а главное, необходимое славянское дело, во всяком случае лучше, чем поляков душить немцам в угоду. Подняться на освобождение славян из-под ига турецкого и немецкого будет необходимостью и святою обязанностью освобожденного русского народа».

В той же брошюре он призывает революционную партию сплотиться под знаменем народного дела. Вот несколько пунктов программы этого народного дела по-царски:

«Статья 1. Мы» (Бакунин и К°) «хотим self-government народного — общинного, провинциального [У Бакунина — «волостного, уездного». Ред.], областного и, наконец, государственного, с царем или без царя, все равно и как захочет народ. — Статья 2. … Мы готовы и обязаны помогать Польше, Литве, Украине против всякого насилия и против всех внешних врагов, особливо же против немцев. — Статья 4. Вместе с Польшей, с Литвой, с Украиной мы хотим подать руку помощи нашим братьям славянам, томящимся ныне под гнетом Прусского королевства, Австрийской и Турецкой империй, обязываясь не вложить меча в ножны, пока хоть один славянин останется в немецком, в турецком или другом каком рабстве». —

Статья 6 предписывает союз с Италией, Венгрией, Румынией и Грецией; это — как раз те союзы, которых искало тогда русское правительство.

«Статья 7. Мы будем стремиться вместе со всеми племенами славянскими к осуществлению заветной славянской мечты: к созданию великой и вольной федерации всеславянской … чтобы существовала единая и нераздельная общеславянская сила.

Вот широкая программа дела славянского, вот необходимое последнее слово народно-русского дела. Этому-то делу мы посвятили всю жизнь свою.

Теперь с кем, куда и за кем мы пойдем? Куда? — Мы сказали. С кем? Мы также сказали: разумеется, ни с кем другим, как с народом. Но за кем? За Романовым, за Пугачевым или, если новый Пестель найдется, за ним? [Романов — фамилия царя; Пугачев был вождем великого казацкого восстания при Екатерине II; Пестель был главою заговора 1825 г. против Николая I, он был повешен.]

Скажем правду: мы охотнее всего пошли бы за Романовым, если бы Романов мог и хотел превратиться из петербургского императора в царя крестьянского. Мы потому охотно стали бы под его знаменем, что народ русский еще его признает и что сила его создана, готова на дело и могла бы сделаться непобедимой силой, если б он дал ей только крещение народное. Мы еще потому пошли бы за ним, что он один мог совершить и окончить великую мирную революцию, не пролив ни одной капли русской или славянской крови. Кровавые революции благодаря людской глупости становятся иногда необходимыми, но все-таки они — зло, великое зло и большое несчастье не только в отношении к жертвам своим, но и в отношении к чистоте и к полноте достижения той цели, для которой они совершаются. Мы видели это на революции французской.