анархия, уничтожение государства; вместо того, чтобы уничтожить государство, они пытались, напротив, создать множество новых, мелких государств. Затем они выбросили за борт тот принцип, что рабочие не должны участвовать ни в какой революции, которая не преследует цели немедленного полного освобождения пролетариата, они участвовали сами в движении заведомо чисто буржуазном. Наконец, они попирали только что провозглашенный ими самими принцип: будто учреждение революционного правительства есть лишь новый обман и новая измена рабочему классу, — они попирали его, преспокойно заседая в правительственных комитетах отдельных городов и притом почти везде как бессильное меньшинство, майоризируемое господами буржуа и политически эксплуатируемое ими.
2. Это отречение от проповедовавшихся до тех пор принципов выразилось, однако, в самой трусливой, самой лживой форме и под давлением нечистой совести, так что ни сами бакунисты, ни руководимые ими массы, вступая в движение, не имели никакой программы или вообще не знали, чего они хотят. Каков же был естественный результат этого? — Тот, что бакунисты либо препятствовали всякому движению, как в Барселоне, либо вовлекались в разрозненные, лишенные плана, нелепые восстания, как в Алькое и в Санлукар-де-Баррамеда; либо же руководство восстанием попадало в руки буржуа-интрансижентов, как это было в большинстве восстаний. Таким образом, как только дошло до дела, ультрареволюционные выкрики бакунистов превратились или в отлынивание, или в заведомо безнадежные восстания, или же в присоединение к буржуазной партии, которая постыднейшим образом политически эксплуатировала рабочих и вдобавок награждала их пинками.
3. От так называемых [В газете «volksstaat» вместо слов «так называемых» напечатано: «широковещательных». Ред.] принципов анархии, свободной федерации независимых групп и т. п. не остается ничего, кроме безмерного и бессмысленного раздробления средств революционной борьбы, позволившего правительству с помощью горстки солдат покорить почти без сопротивления один город за другим.
4. Все это привело не только к тому, что хорошо организованные и сильные своей численностью испанские секции Интернационала, — как мнимого, так и настоящего, — полетели в пропасть вслед за интрансижентами и ныне фактически не существуют, но вдобавок еще к тому, что им приписывается множество вымышленных бесчинств, без которых филистеры всех стран не могут себе даже и представить рабочего восстания. А вследствие этого может быть на целые годы стала невозможной новая организация Интернационала среди испанского пролетариата.
5. Одним словом, бакунисты дали нам в Испании неподражаемый образчик того, как не следует делать революцию.
Ф. ЭНГЕЛЬС
АНГЛИЙСКИЕ ВЫБОРЫ
Лондон, 22 февраля 1874 г.
Выборы в английский парламент уже закончены. Гениальный Гладстон, который не мог управлять с большинством в 66 голосов, внезапно распустил парламент, произвел выборы в течение 8—14 дней, и в результате оказалось… большинство в 50 с лишним голосов против него. Этот парламент, второй после проведения избирательной реформы 1867 г. и первый, избранный тайным голосованием, дал прочное консервативное большинство[389]. К тому же консерваторов послали в парламент именно крупные промышленные города и фабричные районы, где большинство безусловно имеют рабочие. Как это произошло?
Прежде всего этот результат объясняется попыткой Гладстона произвести посредством выборов государственный переворот. Выборы последовали через такой короткий срок после роспуска парламента, что иным городам было дано на размышление каких-нибудь пять дней, большинству — не полных восемь, а ирландским, шотландским и сельским избирательным округам самое большее четырнадцать дней. Гладстон хотел околпачить избирателей, но в Англии государственные перевороты как-то не удаются, а попытки околпачить других оборачиваются против тех, кто их затевает. В результате — вся огромная масса индифферентных и колеблющихся голосовала против Гладстона.
Помимо этого методы управления Гладстона грубо нарушали исконные привычки Джона Буля. А Джон Буль так ограничен, что видит в своем правительстве не господина и повелителя, а слугу, и притом единственного слугу, которого он может
уволить в любую минуту, без всякого предупреждения. Если та или иная находящаяся у власти партия иной раз и разрешает своему министерству, да и то из сугубо практических соображений, эффектно проявить неожиданную умеренность в области налоговых и иных финансовых мероприятий, то в области серьезных законодательных мер она допускает что-либо подобное только в виде исключения. А между тем Гладстон возвел эти законодательные театральные эффекты в правило. Большинство его крупных мероприятий оказывалось для его собственной партии такой же неожиданностью, как и для ее противников; либералам эти мероприятия форменным образом навязывались сверху, так как если бы они не стали голосовать за них, они тотчас привели бы к власти соперничающую партию. И если содержание многих из этих мероприятий, например, ирландского церковного билля и ирландского земельного билля[390], при всем своем убожестве, приводило в ужас многих старых умеренно-консервативных вигов, то всю партию в целом отталкивал тот способ, каким они ей навязывались. Но Гладстон не ограничился этим. Отмену продажи должностей в армии он провел, обратившись без всякой необходимости не к парламенту, а к королевской власти[391], и этим оскорбил свою собственную партию. К тому же он связался с рядом назойливых посредственностей, единственный талант которых заключался в умении без надобности вызывать к себе ненависть. Таковы в особенности Брус, министр внутренних дел, и Айртон, непосредственный глава лондонского городского управления. Первый отличался грубостью и высокомерным обращением с рабочими депутациями; второй управлял Лондоном совершенно по-прусски, — как, например, при попытке запретить народные собрания в парках, — а так как здесь подобные вещи не удаются (действительно, ирландцы, вопреки запрещению, тотчас же устроили под носом у г-на Айртона большой массовый митинг в Гайдпарке [См. настоящий том, стр. 183—185. Ред]), то это повлекло за собой ряд мелких поражений правительства и его растущую непопулярность.
Наконец, тайное голосование дало возможность множеству рабочих, прежде политически индифферентных, безнаказанно голосовать против своих эксплуататоров и против партии, в которой они справедливо видят партию промышленных магнатов, — против либеральной партии. Это верно даже и там, где большинство крупных промышленных магнатов, следуя моде, перешло в лагерь консерваторов. Если либеральная партия не представляет крупной промышленности в противовес крупному землевладению и высшим финансовым кругам, то она в Англии вообще ничего не представляет.
Уже прошлый парламент по своему общему интеллектуальному уровню был более чем посредственным. Он состоял главным образом из провинциальных дворян и сыновей крупных землевладельцев, с одной стороны, из банкиров, директоров железнодорожных компаний, пивоваров, фабрикантов и прочих разбогатевших выскочек — с другой; среди них было и несколько политических деятелей, юристов, профессоров. Значительная часть этих «представителей интеллекта» на сей раз провалилась, так что новый парламент еще в большей степени, чем предыдущий, является исключительно представительством крупного землевладения и денежного мешка. Зато он отличается от предыдущего двумя новыми элементами: в нем оказались два рабочих [Л. Макдональд и Т. Берт. Ред.] и около пятидесяти ирландских гомрулеров.
Что касается рабочих, то нужно прежде всего констатировать, что со времени крушения в пятидесятых годах партии чартистов в Англии больше не существует особой политической рабочей партии. Да это и понятно в такой стране, где рабочий класс больше, чем где бы то ни было, получал свою долю выгоды от огромного роста крупной промышленности, а при господстве Англии на мировом рынке иначе и не могло быть; к тому же в такой стране, где господствующие классы взяли на себя задачу наряду с другими уступками выполнять пункт за пунктом все требования программы чартистов, Народной хартии. Из шести пунктов хартии два уже стали законом: тайная подача голосов и отмена имущественного ценза для кандидатов; третий пункт — всеобщее избирательное право — введен по крайней мере приблизительно; совершенно не выполнены три последних пункта: ежегодные выборы, вознаграждение депутатов и самый важный пункт — равные по численности населения избирательные округа.
Рабочие, поскольку они участвовали в общей политике через особые организации, выступали в последнее время почти исключительно как крайнее левое крыло «великой либеральной партии», а при такой их роли великая либеральная партия, вполне естественно, надувала их на каждых выборах. Но вот принят билль об избирательной реформе[392], и политическое положение рабочих сразу изменилось. Во всех крупных городах они составляют теперь большинство избирателей, а в Англии как правительство, так и кандидаты в парламент привыкли ухаживать за избирателями. С этого времени председатели и секретари тред-юнионов и политических рабочих союзов, так же как и другие известные рабочие ораторы, которым приписывали влияние на рабочий класс, сразу стали важными людьми; члены парламента, лорды и прочий знатный сброд стали наносить им визиты, проявлять неожиданное внимание к желаниям и потребностям рабочего класса, обсуждать с этими «рабочими лидерами» вопросы, над которыми до сих пор высокомерно насмехались и самая постановка которых уже считалась зазорной: они даже начали вносить пожертвования и устраивать денежные сборы на нужды рабочих. Вполне естественно, что «рабочим лидерам» пришла в голову мысль пройти самим в парламент; их знатные друзья отнеслись к этому в общем сочувственно, но, разумеется, лишь для того, чтобы в каждом отдельном случае по возможности помешать избранию рабочего. И дело, таким образом, дальше не двинулось.
Конечно, никто не станет упрекать «рабочих лидеров» за то, что они охотно вошли бы в парламент. Кратчайшим путем к этому было бы сейчас же приступить к организации новой, сильной рабочей партии с ясно выраженной программой. Народная хартия была бы для них лучшей политической программой, какую они только могли пожелать. Но само название «чартисты» — именно потому, что они были явно пролетарской партией, — было у буржуазии на дурном счету, и вместо того, чтобы примкнуть к славной традиции чартистов, «рабочие лидеры» предпочли вступить в переговоры со своими знатными друзьями и выступить «респектабельно», что означает в Англии — по-буржуазному. Если старое избирательное право до известной степени вынуждало рабочих выступать в хвосте радикальной буржуазии, то непростительно было заставлять их играть эту роль и после того, как билль о реформе открыл двери парламента по меньшей мере для шестидесяти рабочих кандидатов.
Это было поворотным пунктом. Чтобы пройти в парламент, «рабочие лидеры» прибегли в первую очередь к голосам и деньгам буржуазии и лишь во вторую очередь — к голосам самих рабочих. Но тем самым они перестали быть рабочими кандидатами и превратились в буржуазных кандидатов. Они обратились не к той рабочей партии, которую надо было заново создавать, а к буржуазной «великой либеральной партии». Они образовали между собой общество взаимного страхования при выборах, Лигу рабочего представительства[393], которая черпала свои очень скудные денежные средства главным образом
