лучшим и наиболее сильным из известных нам произведений этого рода. Смею сказать, что она заслуживает перевода на английский язык, и я был бы рад, если бы кто-либо из ваших читателей оказался достаточно знакомым с немецким языком, чтобы взяться за это дело. Это, разумеется, только небольшая брошюра.
Надеюсь продолжать свои сообщения от времени до времени и остаюсь
Написано Ф. Энгельсом около 5 апреля 1845 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в газете «The New Moral World» № 46, 10 мая 1845 г.
Перевод с английского
Ф. ЭНГЕЛЬС ЭЛЬБЕРФЕЛЬДСКИЕ РЕЧИ
РЕЧЬ 8 ФЕВРАЛЯ 1845 г.
Господа!
Как вы только что слышали, — впрочем я позволю себе считать это и без того общеизвестным, — мы живём в мире свободной конкуренции. Рассмотрим же несколько подробнее эту свободную конкуренцию и созданный ею общественный порядок. В нашем современном обществе каждый работает на свой собственный страх и риск, каждый стремится к своему собственному обогащению и ему совершенно нет дела до того, чем занимаются другие. О разумной организации, о распределении работ нет и речи; наоборот, каждый старается опередить другого, старается использовать для своей частной выгоды благоприятный случай и не имеет ни времени, ни охоты подумать о том, что его собственные интересы в сущности ведь совпадают с интересами всех остальных людей. Отдельный капиталист ведёт борьбу со всеми остальными капиталистами, отдельный рабочий — со всеми остальными рабочими; все капиталисты ведут борьбу против всех рабочих, а масса рабочих опять-таки неизбежно должна бороться против массы капиталистов. В этой войне всех против всех, в этом всеобщем беспорядке и всеобщей эксплуатации и заключается сущность современного буржуазного общества. Но такое беспорядочное ведение хозяйства должно в конце концов привести общество к самым печальным результатам; неорганизованность, лежащая в основе общества, пренебрежение к подлинному всеобщему благу не могут не обнаружиться рано или поздно самым разительным образом. Разорение мелкой буржуазии, того сословия, которой составляло главную основу государств прошлого века, является первым результатом этой борьбы. — Каждый день мы наблюдаем, как сила капитала сокрушает этот класс общества, как, например, отдельные портные и столяры, у которых магазины готового платья и мебели отбивают их лучших заказчиков, превращаются из мелких капиталистов, из членов имущего класса в зависимых пролетариев, работающих на других, в членов неимущего класса. Разорение мелкой буржуазии является печальным следствием столь восхваляемой свободы промышленности; это неизбежный результат тех преимуществ, которые имеет крупный капиталист перед своим менее богатым конкурентом, это самое яркое проявление тенденции капитала концентрироваться в руках немногих. Эта тенденция капитала также уже признана многими; повсюду жалуются на то, что собственность с каждым днём всё больше и больше скопляется в руках немногих, между тем как огромное большинство нации всё больше и больше беднеет. Так возникает резкий антагонизм между кучкой богачей, с одной стороны, и многочисленными бедняками, с другой, антагонизм, который в Англии и во Франции достиг уже угрожающей остроты и у нас тоже с каждым днём принимает всё более острый характер. И пока сохраняется современный базис общества, невозможно приостановить этот процесс обогащения немногих единиц и обнищания больших масс; антагонизм будет проявляться всё более резко, пока, наконец, необходимость не принудит общество к реорганизации на более разумных началах.
Но, господа, этим далеко ещё не исчерпываются все последствия свободной конкуренции. Так как каждый производит и потребляет на свой собственный страх и риск, не особенно беспокоясь о том, что производят и потребляют другие, то очень скоро должно неизбежно наступить вопиющее несоответствие между производством и потреблением. Так как современное общество доверяет распределение произведённых товаров купцам, спекулянтам и лавочникам, из которых каждый опять-таки имеет в виду только свою собственную выгоду, то — не говоря уже о том, что неимущий лишён возможности приобрести необходимую ему долю этих товаров, — в распределении продуктов наступает такое же несоответствие. Как может фабрикант установить, какое количество его изделий требуется на том или ином рынке? И даже если бы он мог это установить, то как ему узнать, какое количество послано на каждый из этих рынков его конкурентами? Как может он, по большей части даже совершенно не знающий, куда пойдёт только что произведённый им товар, как может он ещё знать, какое количество доставят его заграничные конкуренты на каждый данный рынок? Обо всём этом он ничего не знает, он производит наугад, подобно своим конкурентам, и утешается тем, что и другие должны поступать так же. Ему нечем руководствоваться, кроме вечно колеблющегося уровня цен, которые в тот момент, когда он отправляет свой товар, уже совершенно но соответствуют на отдалённых рынках ценам, сообщённым ему раньше в письме; а к моменту прибытия туда товара, цены опять изменились в сравнении с моментом отправки. При такой беспорядочности производства вполне естественно, что в торговле на каждом шагу наступает застой, который, конечно, бывает тем значительнее, чем более развиты промышленность и торговля страны. Страна самой развитой промышленности, Англия, даёт нам поэтому здесь наиболее яркие примеры. Вследствие развития торговли, вследствие большого числа спекулянтов и комиссионеров, которые здесь вторглись между производящими фабрикантами и действительными потребителями, английскому фабриканту бывает ещё труднее, чем немецкому, хоть что-нибудь узнать о соотношении между наличными запасами и производством, с одной стороны, и потреблением, — с другой; к тому же он снабжает почти все рынки в мире, он почти никогда не знает, куда идёт его товар, и потому, при огромной производительной мощи английской промышленности, очень часто бывает, что все рынки вдруг оказываются переполненными. Торговля приостанавливается, фабрики работают половину времени или совсем не работают, начинается ряд банкротств, запасы приходится продавать по смехотворно низким ценам, и значительная часть старательно накопленного капитала снова теряется в результате такого торгового кризиса. В Англии можно было наблюдать целый ряд таких торговых кризисов с начала этого столетия, а за последние двадцать лет они повторяются через каждые пять или шесть лет. Большинство из вас, господа, вероятно, ещё хорошо помнят последние кризисы 1837 и 1842 года. Если бы наша промышленность была так же развита, наш сбыт так же широко разветвлён, как промышленность и торговля Англии, то и мы переживали бы такие же последствия; однако теперь у нас действие конкуренции в промышленности и в торговле проявляется в виде всеобщей длительной депрессии во всех отраслях промышленности, в виде злополучного среднего состояния между определённым процветанием и полным упадком, в виде состояния некоего застоя, т. е. неподвижности.
В чём же действительная причина такого тяжёлого положения? Чем вызывается разорение мелкой буржуазии, резкий контраст между богатством и бедностью, застой в торговле и проистекающее отсюда расточение капитала? Не чем иным, как разобщённостью интересов. Мы все трудимся, преследуя только свою собственную выгоду, не заботясь о благе других, а между тем это ведь очевидная, сама собой понятная истина, что интерес, благо, счастье каждого в отдельности неразрывно связаны с благом остальных людей. Мы все должны согласиться с тем, что не можем обойтись без своих собратьев, что простой интерес приковывает всех нас друг к другу, и всё же мы своими действиями попираем эту истину и строим наше общество так, как будто наши интересы не только не совпадают, но прямо противоположны друг другу. Мы видели, каковы результаты этого глубокого заблуждения; для того чтобы устранить эти печальные результаты, необходимо устранить это заблуждение, и именно эту цель ставит себе коммунизм.
В коммунистическом обществе, где интересы отдельных людей не противоположны друг другу, а объединены, конкуренция исчезает. О разорении отдельных классов, о классах вообще, подобных тем, какими в настоящее время являются богатые и бедные, разумеется, не будет и речи. При производстве и распределении необходимых жизненных благ отпадёт частное присвоение, стремление каждого отдельного лица обогатиться на собственный страх и риск, и точно так же отпадут сами собой и торговые кризисы. В коммунистическом обществе легко будет учитывать как производство, так и потребление. Так как известно, сколько необходимо в среднем каждому в отдельности, то очень просто вычислить, сколько потребуется определённому числу лиц, а так как производство уже не будет тогда находиться в руках отдельных частных предпринимателей, а будет находиться в руках общины и её управления, то нетрудно будет регулировать производство соответственно потребностям.
Итак, мы видим, что при коммунистической организации отпадают главные пороки современного социального строя. Но если мы рассмотрим вопрос несколько подробнее, то увидим, что преимущества подобной организации не ограничиваются этим: они сказываются также в устранении массы других недостатков, из которых я сегодня приведу лишь несколько примеров экономического порядка. Современное устройство общества в экономическом отношении безусловно является самым неразумным и непрактичным, какое только можно себе представить. Вследствие противоположности интересов огромное количество рабочей силы расходуется таким образом, что общество не получает от этого никакой пользы и что значительное количество капитала тратится совершенно бесполезно и не воспроизводится. Мы наблюдаем это уже при торговых кризисах: мы видим, как массы продуктов, которые все были произведены усердным трудом людей, распродаются по убыточным для продающего ценам; мы видим, как массы старательно накопленных капиталов уплывают из рук их владельцев в результате банкротств. Но рассмотрим несколько подробнее современную торговлю. Подумайте, через сколько рук должен пройти каждый продукт, прежде чем он попадёт в руки действительного потребителя, — подумайте, господа, сколько спекулирующих и излишних посредников вторгаются в настоящее время между производителем и потребителем! Возьмём для примера кипу хлопка, который производится в Северной Америке. Кипа переходит из рук плантатора в руки комиссионера на какой-нибудь пристани на Миссисипи; она направляется вниз по реке до Нового Орлеана. Здесь она продаётся, — во второй раз, так как комиссионер уже купил её у плантатора, — продаётся, допустим, спекулянту, который снова продаст её экспортёру. Затем кипа отправляется, например, в Ливерпуль, где новый спекулянт жадно тянет к ней руки и хватает её, чтобы затем снова продать её комиссионеру, который её покупает по поручению, скажем, какого-нибудь немецкого торгового дома. Таким образом кипа отправляется в Роттердам, затем вверх по Рейну, проходя ещё через руки десятка экспедиторов, причём её ещё раз десять грузят и выгружают, — и только тогда она попадает в руки, но не потребителя; а фабриканта, который сперва приводит хлопок в годное для использования состояние, затем передаёт готовую пряжу ткачу, тот передаёт ткань печатнику, и лишь затем она переходит к оптовику, от
