в «Times», — выискивая «упомянутую цитату» не в Учредительном Манифесте, а в «Капитале». И это просто потому, что он никогда не видел в глаза Учредительного Манифеста, на который он имел «смелость» ссылаться в своем письме в «Times»! Вскоре после своего спора с Элеонорой Маркс он тщетно искал этот Манифест в Британском музее [библиотеке Британского музея. Ред.] и был там представлен своей противнице, у которой он спросил, не может ли она доставить ему экземпляр? Тогда я достал из своих бумаг экземпляр, который Элеонора послала ему. Ставшее для него благодаря этому возможным «подробное сличение текстов», по-видимому, убедило его, что молчание — самый лучший ответ.
И, в самом деле, было бы совершенно излишне прибавлять хотя бы одно слово ко второму ответу Элеоноры Маркс (документ №. 11*).
V
Третье действие. Напечатанное в документе № 12 необходимое извлечение из моего предисловия к четвертому изданию первого тома «Капитала» Маркса объясняет, почему я там должен был вернуться к давнишней полемике г-на Брентано и Седли Тейлора. Это предисловие заставило Брентано ответить. Ответ появился в брошюре: «Моя полемика с Карлом Марксом и т. д.», Луйо Брентано, Берлин, 1890. В этой брошюре он перепечатывает анонимные статьи из «Concordia», открыто назвав их, наконец, своими, и ответы Маркса в «Volksstaat», сопровождая все это предисловием и двумя приложениями, на которых мы волей-неволей принуждены остановиться.
Прежде всего мы констатируем, что и здесь нет больше речи о «присочиненной» фразе. На первой же странице цитируется фраза из Учредительного Манифеста, а затем идет заявление, что Гладстон, «в прямую противоположность утверждению Карла Маркса, сказал», что эти цифры относятся только к плательщикам подоходного налога (эти слова Гладстона отмечены и Марксом, так как он определенно ограничивает эти цифры подлежащим обложению доходом), но что положение рабочего класса в то же самое время беспримерно улучшилось (эти слова Гладстона Маркс также приводит, только девятью строками выше оспариваемой цитаты). Я предлагаю читателю самому сравнить Учредительный Манифест (документ № 1) с утверждением г-на Брентано (документ № 13), чтобы увидеть, как г-н Брентано или «присочиняет» противоречие, или каким-нибудь другим способом фабрикует его там, где абсолютно никакого противоречия нет. Но так как обвинение в присочиненной фразе позорно провалилось, г-н Брентано принужден, вопреки истине, стараться внушить своим читателям, что Маркс хотел скрыть тот факт, что Гладстон говорит здесь только о «подлежащем обложению доходе» или о доходах тех классов, которые владеют собственностью. При этом г-н Брентано даже не замечает, что этим его первое обвинение превращается в свою противоположность, поскольку это второе обвинение прямо опровергает первое.
После того как он благополучно справился с этой «фальсификацией», он находит нужным обратить внимание «Concordia» на якобы совершенную Марксом «фальсификацию»; тогда «Concordia» предлагает ему написать статью против Маркса. Дальнейшее так восхитительно, что должно быть передано дословно:
«Статья не была мною подписана; это было сделано, с одной стороны, по желанию редакции в интересах престижа ее газеты, с другой стороны, я тем менее мог против этого возражать, что после той полемики, которую Маркс вел прежде, можно было ожидать, что он будет осыпать своего противника личными оскорблениями и что поэтому было бы лишь забавно оставить его в неведении относительно личности его противника».
Итак, редакция «Concordia» желала, чтобы «в интересах престижа ее газеты» г-н Брентано скрыл свое имя! Какой же репутацией пользуется г-н Брентано у своих собственных партийных друзей! Мы охотно верим ему, что нечто подобное с ним произошло, но что он сам повсюду об этом трубит, это просто бесподобно со стороны этого господина. Впрочем, это его дело и дело редакции «Concordia».
Так как «можно было ожидать, что Маркс будет осыпать своего противника личными оскорблениями», то было, конечно, «лишь забавно оставить его в неведении относительно личности его противника». Как можно осыпать личными оскорблениями человека, не зная кто он, до сих пор остается тайной. Личные выпады возможны лишь в том случае, если что-нибудь знаешь о данном лице. Но ставший в интересах престижа газеты анонимным, г-н Брентано избавил своего противника от этого труда. Он сам принялся развязно «оскорблять», начав с напечатанного жирным шрифтом обвинения в «присочинении», затем — в «наглой лживости», в «простой бесчестности» и т. д. Г-н Брентано, — не аноним, — допустил здесь, очевидно, явную описку. Не для того, чтобы известный Маркс мог «осыпать личными оскорблениями» неизвестного Брентано, а для того, чтобы притаившийся Брентано мог «осыпать личными оскорблениями» известного Маркса, — именно ради этого г-н Брентано «с другой стороны, тем менее мог возражать» против предписанной ему анонимности.
И это должно было быть «забавным»! В самом деле, так и случилось, но не по желанию г-на Брентано. Как Маркс, так позднее и его дочь, а теперь я, — все мы старались придать этой полемике и забавную сторону. Но тот успех, которого мы в этом достигли, — велик он или мал, — был достигнут за счет г-на Брентано. Его статьи представляют собой все что угодно, но только не нечто «забавное». Если в них и есть что-либо забавное, то только благодаря тем ударам, которые Маркс направляет на теневую сторону «оставшейся неведомою личности» Брентано и которые потерпевший хотел бы теперь задним числом обойти, как «грубости его шутовской полемики». Острую полемику Вольтера, Бомарше, Поля Луи Курье называли «грубостями шутовской полемики» их противники — юнкеры, попы, юристы и представители иных кастовых групп, — что не помешало этим «грубостям» быть признанными ныне выдающимися и образцовыми произведениями литературы. И мы получили так много удовольствия от этих и других образчиков «шутовской полемики», что и целой сотне Брентано не удастся увлечь нас в область немецкой университетской полемики, где царит только бессильная злоба немощной зависти и самая отчаянная скука.
Между тем г-н Брентано полагает, что он вновь настолько обработал своих читателей, что может теперь с развязной миной преподнести им изрядную понюшку табаку:
«А когда было доказано, что и «Times»… поместил отчет об этой» (гладстоновской) «речи, который по смыслу совпадал со стенографическим отчетом, он») (Маркс) «поступил, как писала редакция «Concordia», подобно каракатице, выпускающей в воду черную жидкость, чтобы сделать воду мутной и затруднить своему противнику преследование, то есть он изо всех сил старался затемнить предмет спора, придираясь к не имеющим никакого значения пустякам».
Если отчет «Times», который дословно содержит «присочиненную» фразу, по смыслу совпадает со «стенографическим» отчетом, то есть с «Хансардом», который прямо опускает ее, и если г-н Брентано опять хвастается, что он это доказал, так что же это может означать, как не то, что обвинение в «присочинении» фразы полностью — хотя стыдливо и втихомолку — отбрасывается и что г-н Брентано, принужденный от нападения перейти к обороне, отступает на свою вторую линию обороны? Мы только констатируем это: мы думаем, что в III и IV главах мы и эту вторую позицию прорвали в центре и нанесли ей удар с обоих флангов.
Но тут выступает подлинный университетский полемист. Когда гордый своей победой Брентано прижал таким образом своего противника к стене, тогда последний поступил как каракатица, замутил воду и затемнил предмет спора, выдвинув на первый план не имеющие никакого значения пустяки.
Иезуиты говорят: Si fecisti, nega. Если ты нечто совершил, отрицай это. Немецкий университетский полемист идет дальше и говорит: если ты устроил какую-нибудь гнусную адвокатскую каверзу, то свали ее на твоего противника. Как только Маркс процитировал «Теорию вексельного курса» и профессора Бизли — и только потому, что они цитируют спорное место так же, как и он, — каракатица Брентано всеми присосками своих десяти ног «впился» в них и выпустил вокруг себя такое количество «черной жидкости», что нужно пристально присмотреться и принять энергичные меры, чтобы не потерять из виду действительный «предмет спора», а именно якобы присочиненную фразу. Во втором своем ответе он придерживается того же самого метода. Сперва затевается новый спор с Марксом по поводу значения выражения «classes in easy circumstances», спор, который в лучшем случае не мог кончиться ничем иным, кроме столь желательного для г-на Брентано «затемнения». Затем он опять выпускает черную жидкость по поводу знаменитого придаточного предложения, которое Маркс якобы умышленно выбросил и которое, как мы показали, отлично могло быть выпущено, так как о факте, на который оно косвенно указывало, было уже прямо ясно и определенно сказано в процитированной Марксом ранее фразе из речи Гладстона. А в-третьих, у нашей каракатицы имеется еще в запасе достаточно черной жидкости, чтобы еще раз затемнить предмет спора утверждением, будто Маркс опять выбросил несколько предложений в цитате из «Times», — предложений, которые не имеют решительно никакого отношения к единственному в то время пункту спора, к якобы присочиненной фразе.
Такое же извержение потока черной краски мы видим и в лежащем перед нами самовосхвалении. Сперва, конечно, опять фигурирует «Теория вексельного курса». Затем нам неожиданно преподносится лассалевский «железный закон заработной платы», хотя, как известно, Маркс имеет к нему такое же отношение, какое г-н Брентано к изобретению пороха, и хотя г-ну Брентано должно быть известно, что Маркс в I томе «Капитала» решительно отказался от какой бы то ни было ответственности за какие бы то ни было умозаключения Лассаля[154], а также, что закон заработной платы в том же томе изображается Марксом как функция различных переменных величин, как закон чрезвычайно эластичный и поэтому далеко не железный. А раз пошли в ход такие чернильные излияния, то тут уж нет удержу, тут за волосы притягивается все что угодно: съезд в Галле[155], Либкнехт и Бебель, бюджетная речь Гладстона в 1843 г., английские профессиональные союзы, — все это, чтобы защититься против перешедшего в наступление противника посредством самовосхваления г-на Брентано и его благородных, гуманных принципов, к которым с такой иронией относятся злодеи-социалисты. Можно подумать, что «затемнению» вопроса содействует целая дюжина каракатиц.
И все потому, что г-н Брентано сам знает, что он безнадежно зарапортовался со своим утверждением о «присочиненной» фразе, и у него не хватает мужества честно и открыто отказаться от этого утверждения. «Если бы теперь» Брентано, — употребляя его собственные слова, — «просто признал, что он был введен в заблуждение этой книгой»… именно «Хансардом»…. «то, правда, можно было бы удивляться тому, что он полагался на подобные источники», как на
