Кульман особенно яростно полемизирует против принципиальных противников учения о вере, о смирении и неравенстве, т. е. о «сословных различиях и различиях по рождению». На омерзительном учении о предустановленном рабстве, — учении, которое в кульмановском изложении сильно напоминает взгляды Фридриха Ромера, — на теократической иерархии и, в последнем счёте, на своей собственной священной особе — вот на чём основывает он свой социализм!
«Каждой отраслью труда», — читаем мы на стр. 42, — «руководит искуснейший, который сам участвует в труде, а каждой отраслью в царстве удовлетворения потребностей руководит тот, кто, сам участвуя в потреблении, всего более доволен жизнью. — Но, подобно тому как общество, являясь нераздельным, живёт единым духом, так и всем его строем руководит и управляет только один человек. — И он — мудрейший, добродетельнейший и блаженнейший».
На стр. 34 мы узнаём:
«Если дух человека стремится к добродетели, то человек расправляет свои члены и движет ими, он развивает и образует и формирует всё в себе и вне себя согласно своему желанию. — А если его дух пребывает в хорошем состоянии, то человек должен это состояние ощущать всем своим существом. — Вот почему человек ест и пьёт и наслаждается, вот почему он поет и играет и пляшет, целует и плачет и смеётся».
Правда, мысль, что созерцание бога влияет на аппетит, а духовное блаженство — на половой инстинкт, тоже не составляет частную собственность кульманизма; но мысль эта во всяком случае разъясняет нам некоторые темные места в книге нашего пророка.
Так, например, на стр. 36:
«То и другое» (владение и потребление) «определяется его» (т. е. человека) «трудом. Труд служит масштабом его потребностей». (Так извращает Кульман положение, что коммунистическое общество в целом имеет всегда столько же задатков и сил, сколько и потребностей.) «Ибо труд есть проявление идей и инстинктов. А на них и основываются потребности. — Но так как задатки и потребности людей всегда различны и распределены так, что первые могут развиваться, а вторые удовлетворяться лишь в том случае, если каждый отдельный человек всегда производит для всех и если продукт, произведённый всеми, обменивается и распределяется по заслугам» (?), «то каждый получает за свой труд только стоимость».
Вся эта тавтологическая галиматья, как и следующие за ней положения и ряд других, которых мы, щадя читателя, не приводим, осталась бы для нас, конечно, непроницаемой тьмой, несмотря на прославленную А. Беккером «возвышенную простоту и ясность» «откровения», не будь у нас ключа к ней в практических целях, преследуемых пророком. — Всё сейчас станет совершенно ясно.
«Стоимость», — продолжает вещать господин Кульман, — «определяет самоё себя согласно потребности всех» (?). «В стоимости всегда содержится труд каждого индивида и на это» (?) «он может достать себе всё, что только его душе угодно».
«Видите ли, друзья мои», — читаем мы на стр. 39, — «общество истинных людей всегда рассматривает жизнь… как… школу самовоспитания. И при этом оно желает быть блаженным. — Но нечто подобное» (?) «необходимо должно проявиться и стать видимым» (?), «иначе оно» (?) «невозможно».
Что хотел тут сказать господин Георг Кульман из Гольштейна, утверждая, что «нечто подобное» (жизнь? или же блаженство?) должно «проявиться» и «стать видимым», ибо иначе «оно» «невозможно»; что он хотел сказать, заявляя, что «труд» содержится в «стоимости» и что на это (на что?) можно достать себе всё, что только душе угодно; что он, наконец, имел в виду, говоря о «стоимости», которая определяет самоё себя согласно «потребности», — всего этого опять-таки нельзя понять, если не помнить о главной сути всего откровения, о его практической сути.
Постараемся поэтому дать практическое объяснение.
Как мы узнаём от Августа Беккера, святому Георгу Кульману из Гольштейна сильно не везло на родине. Он поехал в Швейцарию и там увидел совершенно «новый мир» — коммунистические общества немецких ремесленников. Это пришлось ему по душе, — и вот он тотчас же стал прилаживаться к коммунизму и коммунистам. Как рассказывает нам Август Беккер, он всегда «неутомимо работал над дальнейшим усовершенствованием своего учения, чтобы поднять его на высоту великой эпохи», т. е. среди коммунистов он ad majorem Dei gloriam{396} стал коммунистом. Вначале все шло прекрасно.
Но один из существеннейших принципов коммунизма, отличающий его от всякого рода реакционного социализма, заключается в основанном на изучении природы человека эмпирическом убеждении, что различия мозга и умственных способностей вообще не влекут за собой различий желудка и физических потребностей; отсюда следует, что неверное, основанное на наших нынешних порядках положение: «каждому по его способностям» должно — поскольку оно относится к потреблению в узком смысле слова — превратиться в положение: «каждому по его потребностям», иными словами: различие в деятельности, труде, не влечёт за собой никакого неравенства, никакой привилегии в смысле владения и потребления.
С этим наш пророк не мог примириться, ибо стремление быть привилегированным, выделенным, избранным и составляет зуд пророка. «Но нечто подобное необходимо должно проявиться и стать видимым, иначе оно невозможно». Без практических привилегий, без ощущаемого зуда пророк не был бы пророком, он был бы не практическим, а только теоретическим божьим человеком, он был бы философом. — Поэтому пророк должен втолковать коммунистам, что различие деятельности, труда, влечёт за собой различие стоимости и блаженства (или потребления, заработка, удовольствия: всё это одно и то же), а так как каждый сам определяет своё блаженство, как и свой труд, то отсюда вытекает, что он, пророк, — в этом-то и заключается практический смысл откровения — достоин лучшей жизни, чем простой ремесленник{397}.
Теперь все тёмные места в проповеди нашего пророка становятся ясными: что «владение» и «потребление» каждого индивида соответствуют его «труду»; что «труд» человека служит мерилом его «потребностей» и что, следовательно, каждый получает «стоимость» за свой труд; что «стоимость» определяет самоё себя в соответствии с «потребностью», что труд каждого «содержится» в стоимости и что за это каждый может достать себе всё, что его «душе» угодно; наконец, что «блаженство» избранных должно «проявиться и стать видимым», ибо иначе оно «невозможно».
Теперь вся эта бессмыслица становится понятной.
Мы не знаем, как далеко на деле заходит д-р Кульман в своих практических притязаниях по отношению к ремесленникам. Но мы знаем, что его учение есть основной догмат всякого духовного и светского властолюбия, мистический покров всякой ханжески скрываемой жажды наслаждений, прикрашивание всякой низости, что оно является источником бесчисленных извращений.
Мы должны ещё показать читателю тот путь, который, по уверению господина Кульмана из Гольштейна, «ведёт из этого горестного настоящего в радостное будущее». — Путь этот — приятный и усладительный, он подобен весеннему дню в цветущем саду — или же цветущему саду в весенний день.
«Тихо и нежно приходит весна, — тёплой рукою взращивает почки, — и почки становятся цветами, — она кличет жаворонка и соловья — и пробуждает кузнечика в траве. — Пусть так же, как весна, придёт и новый мир» (стр. 114 и сл.).
Наш пророк рисует в поистине идиллических красках переход от нынешней социальной изолированности к жизни в сообществе. — Подобно тому как он превращает реальное общество в «общество идей», чтобы «шествовать в нём, следуя, как за путеводителем, за собственной идеей и рассматривая всё самым подробным образом, поскольку этого требует его время», — подобно этому действительное социальное движение, уже приобретающее во всех цивилизованных странах характер предвестника грозного общественного переворота, он превращает в идиллическое, мирное преображение, в тихую уютную жизнь, при которой все имущие и властвующие метра сего могут преспокойно спать. — Для идеалиста действительность заключается в теоретических абстракциях действительных событии, в их идеальных знаках, а действительные события, это — только «знаки того, что старый мир идёт к гибели».
«Почему Вы», — изливает пророк свой гнев на стр. 118, — «так судорожно хватаетесь за явления сегодняшнего дня, ведь они являются только признаками того, что старый мир идёт к гибели; почему тратите Вы свои силы на такие стремления, которые бессильны удовлетворить Ваши надежды и чаяния?»
«Не разрушать и уничтожать должны Вы преграды, стоящие на Вашем пути, а обойти и покинуть их. — И когда Вы их обойдёте и покинете, они исчезнут сами собой, ибо у них не будет больше пищи».
«Если Вы ищете истину и распространяете свет, ложь и мрак исчезают из Вашей среды» (стр. 116).
«Но многие скажут: «Как можем мы построить новую жизнь, когда ещё существует старый порядок, мешающий нам строить? Не следует ли раньше разрушить его?»» — «Ни в коем случае», — отвечает мудрейший, добродетельнейший и блаженнейший. — «Ни в коем случае. Если Вы живёте совместно с другими людьми в доме, который обветшал и стал для Вас тесен и неудобен, а, между тем, Ваши соседи желают в нём остаться, то Вы не сломаете его и не останетесь жить под открытым небом, а сперва построите себе новое жилище, в которое и переселитесь, когда оно будет готово, предоставив старый дом его участи» (стр. 120).
Далее пророк на целых двух страницах преподносит правила того, как можно прокрасться в новый мир. Затем он становится воинственным.
«Но недостаточно Вам объединиться и отречься от старого мира. — Вам придется прибегнуть и к оружию, чтобы бороться против него и расширить и укрепить Ваше царство, ко не путём насилия, а путём свободного убеждения».
Если, однако, всё же придётся взять в руки действительный меч и подвергнуть риску свою действительную жизнь, чтобы «завоевать царство небесное силою», то в этом случае пророк обещает своему священному воинству бессмертие в русском смысле (русские верят, что они воскреснут в тех местах, где они жили, если будут убиты на войне врагом):
«А те, которые погибли в пути, воскреснут и станут ещё прекраснее, чем были раньше. Поэтому» (поэтому!) «не пекитесь о своей жизни и не бойтесь смерти» (стр. 129).
Значит, — успокаивает пророк своё священное воинство, — даже в борьбе, которая ведётся с действительным оружием в руках, вам придётся рисковать своей жизнью не на самом деле, а только по видимости.
Учение пророка действует успокоительно во всех смыслах, и после образчиков, приведённых из его священного писания, не приходится уже удивляться тому, что оно встретило одобрение со стороны некоторых благодушных ночных колпаков.
Ф. ЭНГЕЛЬС
