этой любезности главного кантона, в готовности, с какой он приходит на помощь его слабой памяти, доказательство «добрососедского отношения» Швейцарии. В самом деле, если бы правительство имперского регента решилось говорить в ноте подобным образом о дебатах в английском парламенте, сухое высокомерие Пальмерстона просто-напросто указало бы ему на дверь! Прусский и австрийский посланники в Лондоне могут ему порассказать, что говорится публично об их соответствующих государствах и нотах, причем никому не приходит в голову, что пребывание этих посланников в Лондоне стало вследствие этого невозможным. Эти школяры хотят преподать Швейцарии урок международного права, а сами не знают даже того, что в дебатах суверенных собраний их касается только то, что постановлено, а отнюдь не то, что там говорится! Эти мастера логики утверждают в той же ноте, что «Швейцария должна знать, что нападки на свободу печати не могут исходить от Германии» (достаточно перепечатать эти строки в «Neue Rheinische Zeitung», чтобы они прозвучали злой иронией!), — и даже решаются посягать на свободу дебатов в государственном органе, являвшемся в то время в Швейцарии верховной властью!

«Никакого спора о принципах в данном случае нет. Речь идет не о праве убежища и не о свободе печати. Швейцария должна знать, что нападки на эти права не могут исходить от Германии. Германия неоднократно заявляла, что не потерпит злоупотребления ими, она утверждала, что право убежища не должно превращаться в промысел для Швейцарии» (что сие значит?), «в военное положение для Германии» (право убежища — военное положение, — что за язык!), «что должна быть разница между приютом для преследуемого и притоном для разбойников».

«Притон для разбойников»! Разве Ринальдо Ринальдини и все разбойничьи атаманы, появлявшиеся у Готфрида Бассе в Кведлинбурге, спустились со своими шайками с Абруцских гор к Рейну, чтобы в подходящий момент разграбить Верхний Баден? Или Карл Моор наступает из Богемских лесов? Не оставил ли Шиндерганнес[63] племянника, который в качестве «племянника своего дяди»[64] хочет из Швейцарии заявить претензии на продолжение своей династии? Да ничего подобного! Струве, сидящий в баденской тюрьме, г-жа Струве и несколько рабочих, которые без всякого оружия перешли границу, — вот «разбойники», имевшие в Швейцарии свой «притон» или будто бы имеющие его там по сию пору. Имперская власть, не удовлетворяясь захваченными в плен людьми, на которых она может выместить свою злобу, настолько потеряла всякий стыд, что через Рейн кидает бранные слова вдогонку тем, кому посчастливилось ускользнуть от ее преследований.

«Швейцария знает, что от нее отнюдь не требуют преследования печати, что речь идет не о газетах и листовках, а об их авторах, которые у самой границы днем и ночью ведут гнусную контрабандную войну против Германии, занимаясь массовым протаскиванием зажигательных сочинений».

«Протаскивание»! «Зажигательные сочинения»! «Гнусная контрабандная война»! Выражения становятся все более изящными, все более дипломатическими, — но разве правительство имперского регента не «вменяет себе в обязанность придерживаться языка прямодушия»?

И в самом деле, язык его отличается замечательным «прямодушием»! Правительство отнюдь не требует от Швейцарии преследования печати; оно говорит не о «газетах и листовках», а только об «их авторах». Деятельности этих последних надлежит положить конец. Но, честное «правительство имперского регента», когда в Германии возбуждают процесс против какой-нибудь газеты, например, против «Neue Rheinische Zeitung», о ком идет тогда речь — о газете, которая находится у всех в руках и уже не может быть изъята из обращения, или же об «авторах», которых сажают в тюрьму и отдают под суд? Это благородное правительство отнюдь не требует преследования печати, оно требует лишь преследования авторов, сотрудничающих в органах печати. Честные люди! Изумительный «язык прямодушия»!

Эти авторы «ведут гнусную контрабандную войну против Германии, занимаясь массовым протаскиванием зажигательных сочинений». Такое преступление «разбойников» поистине непростительно, тем более, что оно совершается «днем и ночью», и тот факт, что Швейцария терпит это, является вопиющим нарушением международного права.

Из Гибралтара в Испанию ввозятся контрабандой целые корабли английских товаров, и испанские попы заявляют, что англичане, «протаскивая евангелические зажигательные сочинения», например библии на испанском языке, изданные библейским обществом, ведут гнусную контрабандную войну против католической церкви. Барселонские фабриканты тоже проклинают гнусную контрабандную войну, которая ведется из Гибралтара против испанской промышленности посредством тайного ввоза английского коленкора. Но стоило бы испанскому посланнику хотя бы раз пожаловаться на это — и Пальмерстон ответил бы ему: thou blockhead {эх, ты, дубина. Ред.}, ведь для того-то мы и взяли Гибралтар! До сих пор все другие правительства обладали достаточным тактом, вкусом и рассудительностью, чтобы не жаловаться в нотах на контрабанду. Но наивное правительство имперского регента говорит столь «прямодушным языком», что совершенно откровенно заявляет, будто бы Швейцария нарушает международное право, если баденские таможенные чиновники плохо выполняют свои обязанности.

«Швейцарии, наконец, небезызвестно, что право других стран сопротивляться такому безобразию не может зависеть от того, хватает ли у швейцарских властей силы или желания помешать ему».

Правительству имперского регента, по-видимому, совершенно «небезызвестно, что право» Швейцарии оставлять в покое тех, кто подчиняется законам страны, хотя бы даже они путем протаскивания и т. д. вели гнусную контрабандную войну и т. д., «не может зависеть от того, хватает ли у немецких властей силы или желания помешать» этой контрабанде. Правительству имперского регента не мешает поразмыслить об ответе Гейне тому гамбуржцу, который надоедал ему своими жалобами по поводу большого пожара:

Свои законы и помпы свои

Пожарные улучшайте[65], —

и тогда ему больше не понадобится выставлять себя на посмешище благодаря прямоте своего языка.

«Спор идет только о фактах», — говорится дальше, и мы, следовательно, наконец, услышим о других значительных фактах, кроме гнусной контрабандной войны. Ждем с нетерпением.

«Высокое правительство главного кантона требует, ссылаясь на свою неосведомленность, чтобы ему было доставлено определенное доказательство действий, которое могло бы подтвердить возводимые против швейцарских властей обвинения».

Каждому ясно, что это вполне разумное требование со стороны высокого правительства главного кантона. И правительство имперского регента, наверное, охотно выполнит это справедливое требование?

Ничуть не бывало! Послушайте только:

«Но состязательная процедура в переговорах между правительствами об общеизвестных вещах не и обычае народов.»

Вот суровый урок международного права для заносчивой маленькой Швейцарии, которая полагает, что может так же дерзко обращаться с правительством имперского регента великой Германии, как некогда маленькая Дания. Ей не мешает помнить о датском перемирии и быть поскромнее; в противном случае ее может постигнуть та же участь.

Когда от соседнего государства требуют выдачи уголовного преступника, то прибегают к состязательной процедуре, как бы ни было «общеизвестно» его преступление. Но состязательная процедура или, вернее, простое доказательство виновности, которого требует Швейцария, прежде чем принять меры, — не против бежавших в эту страну уголовных преступников и не против эмигрантов, нет, против ее собственных чиновников, избранных на основе демократического избирательного права, — такое доказательство «не в обычае народов»! Поистине, «язык прямодушия» ни на минуту не изменяет себе! Нельзя более откровенно признаться в отсутствии каких бы то ни было доказательств.

А затем следует град вопросов, перечисляющих все эти общеизвестные факты.

«Разве кто-нибудь сомневается в занятиях немецких подстрекателей и Швейцарии?»

Конечно, никто, как никто не сомневается также в занятиях г-на Шмерлинга во Франкфурте. Совершенно ясно, что немецкие эмигранты в Швейцарии большей частью чем-нибудь «занимаются». Вопрос лишь в том, чем они занимаются, а этого, очевидно, не знает сам г-н Шмерлинг, — иначе он сказал бы об этом.

«Разве кто-нибудь сомневается в эмигрантской прессе?»

Конечно, никто. Но ведь сам г-н Шмерлинг заявляет, что нападки на свободу печати не могут исходить от Германии. А если бы они имели место, Швейцария, наверное, сумела бы их отразить. Что же в таком случае означает этот вопрос?

Если мы переведем его с «языка прямодушия» на простой человеческий язык, то он может значить только одно: Швейцария должна отменить свободу печати для эмигрантов. A un autre, Monsieur de Schmerling! {Как бы не так, г-н фон Шмерлинг! Ред.}

«Разве Германии следует доказывать перед Европой факты паломничества в Муттенц?»

Конечно, нет, хитроумное «правительство имперского регента»! Подсказать, что эти паломничества были причиной вторжения Струве или причиной какого-нибудь другого предприятия, дающего больше оснований для жалобы против Швейцарии, — доказать это правительству имперского регента было бы ничуть не предосудительно, но, увы, отнюдь не легко.

Главный кантон и на этот раз столь любезен, что делает больше, чем «в обычаях народов», и напоминает г-ну Шмерлингу о том, что паломничества в Муттенц[66] имели отношение как раз к Геккеру, что Геккер был против второго вторжения, что он даже уехал в Америку, чтобы рассеять все сомнения относительно его намерений, что среди паломников были видные члены германского Национального собрания. Главный кантон достаточно деликатен, даже пред лицом неделикатной ноты г-на Шмерлинга, чтобы не упомянуть о втором и решающем доводе, а именно, что «паломники» ведь снова возвратились в Германию и там в любой момент могли быть привлечены к ответственности правительством имперского регента за любое наказуемое деяние, за все свои «происки» в Муттенце. Тот факт, что этого не случилось, лучше всего доказывает, что у правительства имперского регента нет никаких данных для обвинения паломников, что, следовательно, оно тем менее может упрекать в этом отношении швейцарские власти.

«Или собрания в Бирсфельде»?

«Язык прямодушия» — прекрасная вещь. Тому, кто, подобно правительству имперского регента, «вменил себе в обязанность в международных сношениях» придерживаться этою языка, достаточно лишь доказать, что в Бирсфельде происходили собрания вообще или же собрания эмигрантов, чтобы иметь возможность упрекать швейцарские власти в грубом нарушении международного права. Другие смертные должны были бы, конечно, сперва доказать, что именно противоречащего международному праву происходило на этих собраниях. Но ведь это «общеизвестные факты», настолько общеизвестные, что — готов биться об заклад — среди читателей «Neue Rheinische Zeitung» не найдется и трех, которые бы знали, о каких собраниях говорит г-н Шмерлинг.

«А вооружения злоумышленников, имеющих возможность заниматься своими происками вдоль границы, в Рейнфельдене, Цурцахе, Готлибене и Лауфене?»

Слава богу! Наконец-то мы узнаём нечто более определенное о «занятиях» эмигрантов! Мы были несправедливы к г-ну фон Шмерлингу, предположив, что он не знает, чем занимаются эмигранты. Он знает