мы указали на то, что в роспись государственной казны записано было на 27127 талеров (17127 — это была опечатка) меньше, чем было перечислено в казну по отчетам главной государственной кассы. После этого мы в опубликованных правительством отчетах нашли запись, разрешающую загадку, куда девались эти деньги.
Оказывается, что так называемые сбережения в расходах по управлению за 1844 г. в сумме 2000002 талера не были перечислены наличными в кассу государственной казны, а на эту сумму были куплены прусские казначейские обязательства [Staatsschuldscheine]. Так как курс на них был тогда неблагоприятный, то при покупке оказался убыток в 27127 талеров. Прусские министры являются — или были раньше — блестящими финансистами! Это явствует и из данного случая. Следовательно, нам незачем уже спрашивать господ экс-министров, куда девались эти 27127 талеров. Мы можем им только сказать, что их оборотливость обошлась нам на одном этом деле даже не в 27000, а свыше 400000 талеров. Этот упрек относится прежде всего к г-ну Флотвелю, ибо он был тогда министром финансов. Возможно, что он честный человек. Но для страны все равно, приносят ли ей ее министры убыток из-за своей неспособности или по злой воле. Расследование этого вопроса может представлять интерес разве только для родственников этого министра.
В своей докладной записке о государственной казне от 6 апреля 1847 г. тогдашний министр казначейства фон Типе совершенно откровенно заявляет, что в отношении государственной казны установлены следующие два основных правила:
1) что наличность ее всегда должна быть в звонкой монете;
2) что из государственной казны не должны производиться никакие платежи, кроме как в целях вооружения.
Что касается первого правила, то если вообще должна существовать государственная казна, она, конечно, только в том случае имеет смысл, если в ней хранятся наличные деньги или благородные металлы. Правительство, которое не имеет возможности опираться на народ, должно на всякий случай располагать в так называемые трудные времена каким-нибудь резервом. Когда его кредит начинает колебаться и на бирже, оно должно иметь в запасе средство для того, чтобы выйти из этого затруднительного положения, а этого можно достигнуть только при помощи наличных денег или благородных металлов. Золото и серебро во все времена являются ключом к сердцу буржуазии. Обесцененные же государственные бумаги являются самым верным путем к тому, чтобы потерять также и «уважение» биржи. Когда государственный кредит так сильно падает, что появляется нужда в поддержке со стороны государственной казны, нет ничего более унизительного, как предлагать на бирже казначейские обязательства и искать для них покупателей. Кто когда-нибудь наблюдал жизнь крупной биржи, тот знает, какое презрение выражают лица и жесты денежных спекулянтов, когда им предлагают государственные бумаги при падающем государственном кредите. Впрочем, такой спекулянт может быть тайным коммерции советником, и даже весьма «благонамеренным».
Следовательно, приобретение казначейских обязательств было самой неудачной операцией, какую могло предпринять прусское правительство.
Г-н фон Тиле заявляет в указанной выше докладной записке, что он вынужден был принять на 1972875 талеров казначейских обязательств вместо 2000002 талеров наличными деньгами. Мы не придаем никакого значения объяснению, что он якобы был «вынужден» это сделать. Но если отчеты верны, то закупка государственных бумаг произведена была главной государственной кассой. В противном случае вся сумма была бы передана наличными деньгами в государственную казну. Следовательно, г-н Флотвель имел, по-видимому, близкое отношение к этой удачной финансовой операции.
Как мелкобуржуазная скаредность, которая стремится сэкономить кое-что на процентах, но не доросла до крупных финансовых предприятий государственного масштаба, приводит к тому позорному концу, когда получается вдвое больший убыток, — это видно из следующих цифр.
К убытку при покупке по сравнению с номинальной ценой __ 27127 тал. следует прибавить гораздо больший убыток при продаже. С марта до начала июля 1848 г. курс казначейских обязательств колебался между 66 % («покупатели») (4 апреля) и 831/2% («продавцы») (21 марта). А так как курс падает тотчас же, как только в продаже появляется большое количество бумаг, то нужно полагать, что правительство продало свои казначейские обязательства не дороже 70 % их цены. Таким образом, при продаже понесен убыток, который составляет, вероятно, не менее 30 % номинальной стоимости в 1972875 талеров, т. е __ 591840 тал.
Итого __ 618967 тал. убытка. Отсюда надо вычесть проценты за 3 года по 69048 талеров, что составляет 207144 тал.
Итак, чистый убыток, по-видимому, составляет сумму 411823 тал.
Почти 1/4 всей суммы потеряна, и к тому же государственный кредит еще более подорван ввиду падения курса казначейских обязательств.
Мы остановились на этом небольшом образчике мудрости прусских министров финансов и государственной казны а la {вроде. Ред.} Флотвель — Тиле только потому, что он служит прекрасным дополнением к нашей указанной выше статье. Иначе мы не занимались бы подобными мелочами, когда крупные события дают нам столь богатый материал.
Написано К. Марксом 21 февраля 1849 г.
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 229, 23 февраля 1849 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
Кёльн, 22 февраля. В «Oberpostamts-Zeitung»[233] прежний редактор которой был платным агентом Гизо (ср. «Revue retrospective» Ташеро[234]) и бесплатным агентом Меттерниха, как и вся почта Турн-унд-Таксиса — эта система национальных извозчиков, которая угнетающим образом действует на немецкую промышленность, ведет борьбу с железными дорогами и тянет нас назад, эта система, существование которой после мартовской революции совершенно бессмысленно и немедленное уничтожение которой должно быть одним из первых мероприятий будущего германского Учредительного собрания (Собрание в соборе св. Павла {франкфуртское Национальное собрание. Ред.}, как известно, никогда не было учредительным), эта система еще со времени Иосифа II являлась не чем иным, как прибежищем для австрийских шпионов, — в этом имперском органе доносчиков, принадлежащем бывшему князю Турн-унд-Таксис, ответственный редактор Г. Мальтен (которого достаточно ясно охарактеризовала еще старая «Rheinische Zeitung»[235]) заявляет следующее, утверждая при этом, что он перепечатывает парижскую корреспонденцию из газеты, которую мы не читаем[236]:
«К стыду для немцев, мы должны признать, что существуют такие немцы, которые занимаются среди нас агитацией в самой широкой, чтобы не сказать самой бесстыдной форме. Здесь существует особый комитет красных, который в спешном порядке рассылает в провинции всевозможные возмутительные статьи, направленные к подрыву порядка в человеческом обществе. Мало того, что немцы участвуют в этом неблаговидном деле в пользу Франции; им мы обязаны также и тем, что разнузданная пропаганда продолжает раскидывать свои сети по всей Германии. Из бесовского котла той же самой революционной кухни вся немецкая часть долины Рейна наводняется революционными листовками, о которых многое могла бы рассказать «Neue Rheinische Zeitung», предпочитающая, однако, хранить полное молчание по этому вопросу. В южном Бадене низшие слои населения уже в течение нескольких месяцев подвергаются агитации, исходящей из Парижа. Связи здешних демократов с эмигрантами в Швейцарии также являются неоспоримым фактом».
Мы заявляем в ответ на этот гнусный донос: 1) что мы никогда не скрывали наших связей с французскими, английскими, итальянскими, швейцарскими, бельгийскими, польскими, американскими и другими демократами и 2) что «революционные листовки», которыми мы в самом деле «наводняем немецкую часть долины Рейна» (и не только эту область!), мы изготовляем сами здесь, в Кёльне. Для этого нам не требуется помощи из Парижа; мы уже в течение ряда лет привыкли к тому, что наши парижские друзья получают от нас больше, чем мы от них.
Написано 22 февраля 1849 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 229, 23 февраля 1849 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ТРОННАЯ РЕЧЬ
I
Кёльн, 28 февраля. Тронная речь, к великому ужасу и досаде «Kolnische Zeitung» с излишней поспешностью сообщенная вчера вечером читателям «Neue Rheinische Zeitung», оказалась аутентичной. Только одно место было изменено уже ночью — место, относящееся к осадному положению в Берлине. Министерство Бранденбурга выбросило, таким образом, самую суть, притупило острие своей речи.
Первоначальная формулировка этого места, сообщенная нами вчера вечером, гласит:
«Для восстановления законного порядка оказалось необходимым объявить в столице и ее ближайших окрестностях осадное положение. Оно не может быть снято до тех пор, пока находящаяся еще под угрозой общественная безопасность, для ограждения которой необходима была эта мера, не будет прочно охраняться твердыми законами. Проекты таких законов будут представлены вам незамедлительно»[237].
Это место, хотя его и затушевали, выдает весь секрет тронной речи. Попросту говоря, это значит: чрезвычайные осадные положения будут отменены, как только всеобщее осадное положение будет октроировано всему королевству в виде законов и войдет в наши конституционные обычаи. Серия этих «твердых» законов откроется сентябрьским законодательством[238] об ассоциациях и печати {Далее в газете перепечатан текст тронной речи. Ред.}.
II
Кёльн, 1 марта. Прежде всего отметим, что тронная речь встретила полное одобрение «Kolnische Zeitung». По поводу упоминаемых в тронной речи действий правительства она делает некоторые критические замечания, но по поводу самой тронной речи — абсолютно никаких.
«Тронная речь короля — это подлинно конституционная тронная речь», — так начинает эта мудрая газета свою передовую статью, в которой она, в сущности, лишь перефразирует тронную речь.
««Конституционная тронная речь»! Впрочем, тем, кто ждал «задушевной речи короля», скучного нравоучительного сердечного излияния, как некогда в Соединенном ландтаге, или тем, кто ожидал бранденбург-врангелевского бахвальства со звоном шпор и самодовольным покручиванием усов, этот документ должен показаться чрезвычайно «конституционным».
Одно несомненно: Мантёйфель гораздо лучше, чем Кампгаузен, справился со своей задачей, совершенно отказавшись от «талантливой декламации» 1847 года. Буржуазный министр представил буржуазно-плоский, тяжеловесный, скучный и по форме и по содержанию документ. Дворянский министр с величайшим добродушием подчиняется скучной конституционной форме, чтобы, пользуясь этой формой, выражаясь легко и плавно, издеваться над палатами и над всем конституционализмом.
Что касается самого существа тронной речи, то, как мы уже вчера упомянули, место о сохранении осадного положения было затушевано, и поэтому от существа речи почти ничего не осталось. Это было единственное место речи, в котором министерство открыто и честно выступило перед палатами.
Принимать всерьез остальную часть тронной речи способна разве только «Kolnische Zeitung» или берлинская «National-Zeitung». Кто отваживается
