двенадцать тысяч гульденов свои тюремные воспоминания «демократически-конституционному» королю Баварии, не в состоянии приносить «новые жертвы» и подвергается опасности оказаться побежденным издательской «конкуренцией» обыкновенных, не октроированных газет, выступающих против «Мартовского союза»? Мы предоставляем патриотам судить о том, до какой же степени запущены дела в «Teutsches Volksblatt», если мученик Эйзенман, он же обладатель двенадцати тысяч гульденов, он же депутат, получающий содержание в пять талеров, вынужден взывать к общественной «помощи». Во всяком случае, дела «демократически-конституционных» Эйзенманов весьма и весьма плохи, если они сочиняют попрошайнические письма от имени «Neue Rheinische Zeitung», единственной газеты в Германии, которая преследовала «бесстыдных, отвратительных попрошаек» из среды патриотов и имперско-попрошайнических собраний.
На грязное замечание жадных до барышей, подстегиваемых конкуренцией патриотов о «значении для газеты платных объявлений как источника доходов всего предприятия» мы, разумеется, отвечать не собираемся. «Neue Rheinische Zeitung» всегда отличалась от патриотов во всем и, в частности, в том, что она никогда не смотрела на политическое движение как на аферу или как на источник доходов.
Написано К. Марксом 10 марта 1849 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 243, 11 марта 1849 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ВЕНА И ФРАНКФУРТ
Кёльн, 12 марта. 15 марта рейхстаг намеревался обсуждать в Кремзире составленный комиссией проект конституции. Императорско-королевские бестии военно-полевого суда сочли этот момент подходящим для того, чтобы швырнуть рейхстагу давно заготовленную конституцию «божьей милостью» и положить конец всей кремзирской комедии народного представительства, которую они до сих пор терпели[252].
Весь трюк с октроированной конституцией был подготовлен еще летом прошлого года помазанными и непомазанными контрреволюционерами в Шёнбрунне — Вене, Потсдаме — Берлине, Лондоне (где Меттерних, словно паук-крестовик Священного союза, сидел в центре паутины, которая медленно плелась вокруг восставших за свою свободу народов) и в Париже. То, что этот трюк проделан был сначала потсдамским королем, объясняется исключительно обстановкой в Пруссии, где такой шаг стал возможен раньше, чем в Австрии.
В ноябре официальная Австрия бросила к ногам людей, заседавших в соборе св. Павла, окровавленную голову Роберта Блюма. Милейшая парочка имперских комиссаров-близнецов, Велькер — Мосле, за несколько дней до этого вернулась из передней Виндишгреца и с парадного обеда в Ольмюце, покрытая таким позором, что всякий другой, кроме достопочтенных Велькера — Мосле, скорее пустил бы себе пулю в лоб, чем осмелился бы смотреть кому-нибудь в глаза. Вместо этого сия дипломатическая парочка близнецов еще похвалялась своими странствованиями по окольным путям.
Большинство Национального собрания было «satisfait», было удовлетворено, точно так же, как французская палата при Луи-Филиппе объявляла себя «satisfait», удовлетворенной, даже тогда, когда проделывались самые гнусные низости, когда приводились самые яркие доказательства коррупции.
Пусть даже кровь убитого Роберта Блюма брызнула в лицо людям, заседающим в соборе св. Павла. Правда, они покраснели, но то была не краска стыда или гнева и глубочайшего возмущения, а краска удовольствия и удовлетворения. Конечно, в Австрию послали новых имперских комиссаров. Но они достигли только того, что там с еще большим презрением, чем прежде, стали относиться к так называемым депутатам. Национального собрания и к преданной ими Германии.
«Mocht nix, ‘s is olles Aans!» {«Не беда, все едино!» (венский диалект). Ред.} — таков был и остался девиз этих господ.
Вспомним, что незадолго до государственного переворота прусского правительства Бассерман, Симсон и, конечно, «благородный» г-н Гагерн и другие в качестве имперских комиссаров побывали в Берлине.
И вот опять мы видим имперских комиссаров в Австрии, в Ольмюце, в то время когда здесь, как и в Берлине, рейхстаг разогнан, а народу октроирована конституция «божьей милостью» при помощи хорват, сережан, гуцулов и т. д.
И всюду, где предстоит умерщвление народной свободы, тотчас же появляются, подобно стервятникам, чующим добычу, комиссары так называемой центральной власти. Чутье никогда их не обманывало.
Теперь франкфуртское лягушечье болото должно было бы, наконец, убедиться, что скоро очередь дойдет и до него. Оно само понесет наказание за свои грехи. На памятнике, который будет воздвигнут на месте его бесславной деятельности, путник прочтет: «Погибло по собственной вине, вследствие трусости, профессорского тупоумия и ставшего хроническим убожества, в атмосфере холодно-злорадных насмешек или полного равнодушия со стороны народа».
Но часть этих жалких торгашей еще и теперь осмеливается кичиться «основными правами» франкфуртского изготовления и воображать, что они свершили великое деяние. С «основными правами» они бились как средневековые схоластики, как болтливые прачки, между тем как «основные силы» Священного союза и его пособников все больше сплачивались и все громче и громче издевались над профессорско-филистерской болтовней об основных правах. Одни укрепляли свои «основные права» на клочке бумаги, а другие, господа контрреволюционеры, записывали свои «основные силы» на остро отточенных саблях, пушках и славянских красных епанчах.
Как только немецкий народ в какой-нибудь части германских отечеств пытался воспользоваться своим исконным основным правом — правом восстания против феодальной или филистерски-конституционной тирании, — Франкфурт спешно посылал «имперские войска», чтобы наказать и усмирить народ с помощью расквартирования войск, грабежей, избиений и всевозможных военных эксцессов, а также чтобы поддержать орудия контрреволюции в надлежащем состоянии, т. е. как следует откормить их за счет народа и его «основных прав» и подкрепить их для дальнейших геройских подвигов.
В подобных случаях у франкфуртских господ всегда оказывалась нужная сила, так как они заимствовали ее из арсенала вышеупомянутых «основных сил» наших милостивых отцов народа.
Следовательно, нет ничего удивительного, что франкфуртское лягушечье болото должно бессильно молчать и безмолвно взирать на то, как помазанные господа возвещают свои «основные права», даже если основные права господ «божьей милостью» направлены прямо против него.
Потому-то оно и теперь должно будет столь же спокойно взирать на то, как австрийский Тамерлан {Имеется в виду император Франц-Иосиф I. Ред.} октроировал божьей и Софии милостью своим возлюбленным «подданным», среди которых значительное число немцев, 13 основных прав и одновременно с этим переворотом октроировал еще раз здоровенную пощечину франкфуртским героям. И поделом!
Написано 12 марта 1849 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 244, 13 марта 1849 г.
Перевод с немецкого
ТРИ НОВЫХ ЗАКОНОПРОЕКТА
Кёльн, 12 марта. Прусская королевская власть считает, что наступило, наконец, время предстать во всем своем величии. «Неослабленная» корона[253] божьей милостью даровала нам сегодня три новых законопроекта — о клубах и собраниях, о плакатах[254] и о печати, в которых палатам предлагается обрушить на нас целую серию приятнейших сентябрьских законов.
Завтра мы опубликуем текст этих проектов, а также и их мотивировок в том виде, в каком мы их получили. Мы еще вернемся — и не раз — к этим великолепным продуктам пруссачества. Сегодня мы даем только краткое изложение их.
I. Закон о клубах. «Обо всех собраниях должно быть заявлено за 24 часа до их созыва». Таким образом, запрещаются экстренные собрания по поводу неожиданных важных событий, а ведь именно такие собрания являются наиболее важными. Присутствовать на собрании должно разрешаться всем, следовательно запрещается взимание входной платы для покрытия расходов, связанных с организацией собрания. На собраниях союзов четвертая часть помещения должна предоставляться в распоряжение лиц, не являющихся членами союза. Это значит, что союзы будут вынуждены снимать более обширные и более дорогие помещения и предоставлять возможность платным агентам полиции шумом, криком и скандалами мешать обсуждению вопросов и срывать все собрания. А если все это не принесет желаемых результатов, то «представителю полицейского ведомства» предоставлено право под любым предлогом «немедленно распускать» любое собрание, подобно тому как верховный глава «полицейского ведомства», его величество наш всемилостивейший король, «немедленно распустил» согласительное собрание. Как только полиция объявит собрание распущенным, все присутствующие должны немедленно удалиться, если они не хотят разделить участь берлинских рыцарей соглашения, т. е. если они не хотят быть удаленными из зала при помощи штыков.
Клубы, правда, не должны получать «предварительного разрешения», но зато они должны подавать местным властям столько предварительных заявлений и выполнять такое количество формальностей, что уже по одной этой причине их деятельность становится почти невозможной. Что же касается созыва собраний под открытым небом, демонстраций и т. д., то для них требуется предварительное разрешение полиции. А для того, чтобы положить конец ношению красных лент, кокард и шапок, октроируется еще в заключение новое издание старых постановлений относительно устройства облав на лиц, носящих черно-красно-золотые[255] значки.
Вот как выглядит «право союзов и собраний», которое правдолюбивый и верный своему слову Гогенцоллерн дрожащим голосом гарантировал нам год тому назад!
II. Закон о плакатах. Все плакаты политического содержания, за исключением объявлений о законных, разрешенных собраниях (таким образом, опять все собрания являются лишь милостиво «разрешенными»), запрещаются. Следовательно, правление клуба в бурные времена не имеет права даже посредством плакатов призывать народ к спокойствию; и все это для того, чтобы ни одна жертва не могла ускользнуть из рук геройствующей солдатни! Далее: продажа или раздача печатных изданий на улице также запрещается, если не имеется соответствующего разрешения, которое может быть аннулировано в любой момент! Другими словами: прусская королевская власть хочет осчастливить нас улучшенным изданием закона о crieurs publics[256], который была вынуждена принять во Франции запуганная палата депутатов в самые худшие времена буржуазного деспотизма Луи-Филиппа.
А чем мотивируется этот закон? Тем, что плакаты и продавцы газет будут-де мешать уличному движению, а плакаты, кроме того, портят вид общественных зданий!
III. Закон о печати. Но все это еще ничто в сравнении с миленькими проектами, с помощью которых хотят заткнуть рот печати. Известно, что забота о народе, которую проявляли Гогенцоллерны, начиная с 1830 г., состояла главным образом в стремлении облагородить прусский отечески-патриархальный режим путем соединения его с современной рафинированной системой порабощения на манер Луи-Филиппа. Сохранили розги и прибавили к ним галеры, оставили цензуру и осчастливили нас одновременно перлами сентябрьского законодательства. Одним словом, нам предоставили возможность наслаждаться одновременно преимуществами феодального рабства, бюрократического полицейского строя и современной буржуазной законной жестокости. И все это вместе взятое наименовали «общеизвестным либерализмом Фридриха-Вильгельма IV».
Новый гогенцоллернский законопроект о печати с целым рядом осложняющих его формулировок осчастливил нас непревзойденным синтезом: 1) Code Napoleon {Кодекса Наполеона. Ред.}, 2)
