со всеми ее необходимыми проявлениями, этот доктринерский социализм в сущности лишь идеализирует современное общество, дает лишенную теневых сторон картину его и старается осуществить свой идеал наперекор действительности этого же общества. И вот в то время как пролетариат уступает этот социализм мелкой буржуазии, а борьба между различными социалистическими вождями обнаруживает, что каждая из так называемых систем есть претенциозное подчеркивание одного из переходных моментов социального переворота в противоположность другим, — пролетариат все более объединяется вокруг революционного социализма, вокруг коммунизма, который сама буржуазия окрестила именем Бланки. Этот социализм есть объявление непрерывной революции, классовая диктатура пролетариата как необходимая переходная ступень к уничтожению классовых различий вообще, к уничтожению всех производственных отношений, на которых покоятся эти различия, к уничтожению всех общественных отношений, соответствующих этим производственным отношениям, к перевороту во всех идеях, вытекающих из этих общественных отношений.
Рамки нашего изложения не позволяют нам подробнее остановиться на этом вопросе.
Мы видели: подобно тому как в партии порядка неизбежно встала во главе финансовая аристократия, так в «партии анархии» — пролетариат. В то время как различные классы, объединившиеся в революционную лигу, группировались вокруг пролетариата, в то время как департаменты становились все менее надежными и само Законодательное собрание все ворчливее встречало притязания французского Сулука, — подошли долго откладывавшиеся и задерживавшиеся дополнительные выборы депутатов вместо изгнанных монтаньяров 13 июня.
Правительство, презираемое своими врагами, оскорбляемое и унижаемое на каждом шагу своими мнимыми друзьями, видело лишь одно средство выйти из этого невыносимого и шаткого положения — мятеж. Мятеж в Париже дал бы предлог объявить осадное положение в Париже и департаментах и таким образом распоряжаться выборами. С другой стороны, друзья порядка должны были бы пойти на уступки правительству, одержавшему победу над анархией, если не хотели сами выступить в роли анархистов.
Правительство взялось за работу. В начале февраля 1850 г. оно провоцирует народ, срубая деревья свободы[50]. Тщетно! Если деревья свободы и потеряли свои места, то правительство само потеряло голову и в испуге отступило перед своей собственной провокацией. Национальное собрание встретило ледяным недоверием эту неуклюжую попытку Бонапарта освободиться. Не больший успех имело и удаление с июльской колонны венков иммортелей[51]. Это вызвало в одной части армии революционные демонстрации и дало Национальному собранию повод к более или менее скрытому вотуму недоверия министерству. Напрасно правительственная пресса грозила отменой всеобщего избирательного права и вторжением казаков. Напрасно Опуль бросил в Законодательном собрании прямой вызов членам левой, напрасно звал он их на улицу и заявил, что правительство приготовилось встретить их как следует. Опуль не добился ничего, кроме призыва к порядку со стороны председателя, и партия порядка с молчаливым злорадством позволила одному депутату левой осмеять узурпаторские вожделения Бонапарта. Напрасно, наконец, правительство предсказывало революцию на 24 февраля. Правительство добилось лишь того, что народ никак не отметил 24 февраля.
Пролетариат не дал спровоцировать себя на мятеж, он намеревался произвести революцию.
Провокации правительства, лишь усилив всеобщее недовольство существующим порядком, не помешали избирательному комитету, находившемуся всецело под влиянием рабочих, выставить следующих трех кандидатов для Парижа: Дефлотта, Видаля и Карно. Дефлотт был сослан в июне и амнистирован в результате одной из бивших на популярность бонапартовских выходок; он был другом Бланки и принимал участие в выступлении 15 мая. Видаль известен как коммунистический писатель, как автор книги «О распределении богатств»[52]; он был секретарем Луи Блана в Люксембургской комиссии. Карно, сын организовавшего победу члена Конвента, наименее скомпрометированный член партии «National», министр просвещения во временном правительстве и Исполнительной комиссии, был благодаря своему демократическому законопроекту о народном образовании живым протестом против закона иезуитов об образовании. Эти три кандидата представляли три заключивших между собой союз класса: во главе — июньский инсургент, представитель революционного пролетариата; рядом с ним — доктринер-социалист, представитель социалистической мелкой буржуазии; наконец, третий кандидат — представитель партии буржуазных республиканцев, демократические формулы которой в столкновениях с партией порядка приобрели социалистический смысл и давно утратили свое собственное значение. Это была всеобщая коалиция против буржуазии и правительства, как и в феврале. Но на этот раз пролетариат стоял во главе революционной лиги.
Наперекор всем усилиям противников победили социалистические кандидаты. Даже армия голосовала за июньского инсургента и против своего же военного, министра Лаита. Партия порядка была поражена, как громом. Департаментские выборы не принесли ей утешения: они дали большинство монтаньярам.
Выборы 10 марта 1850 года/ Это была кассация июня 1848 года: те, кто ссылал и убивал июньских инсургентов, вернулись в Национальное собрание, но согбенные, в сопровождении сосланных, с их принципами на устах. Это была кассация 13 июня 1849 года: Гора, которую Национальное собрание изгнало, вернулась в Национальное собрание, но она вернулась уже не как командир революции, а как ее передовой горнист. Это была кассация 10 декабря: Наполеон провалился в лице своего министра Лаита. Парламентская история Франции знает лишь один подобный случай: провал Оссе, министра Карла X, в 1830 году. Наконец, выборы 10 марта 1850 г. были кассацией выборов 13 мая, которые дали большинство партии порядка. Выборы 10 марта явились протестом против большинства 13 мая. 10 марта было революцией. За избирательными бюллетенями скрываются булыжники мостовой.
«Голосование 10 марта — это война», — воскликнул Сегюр д’Агессо, один из наиболее крайних членов партии порядка.
С 10 марта 1850 г. конституционная республика вступает в новую фазу, в фазу своего разложения. Различные фракции большинства снова объединены друг с другом и с Бонапартом; они снова спасают порядок; Бонапарт снова — их нейтральная личность. Если они вспоминают о своем роялизме, то лишь потому, что отчаялись в возможности буржуазной республики; если он вспоминает, что он — претендент, то только потому, что отчаивается в возможности остаться президентом.
На избрание июньского инсургента Дефлотта Бонапарт, по команде партии порядка, ответил назначением на пост министра внутренних дел Бароша — Бароша, который был обвинителем Бланки и Барбеса, Ледрю-Роллена и Гинара. На избрание Карно Законодательное собрание ответило принятием закона об образовании, на избрание Видаля — удушением социалистической печати. Трубными звуками своей печати партия порядка пытается заглушить свой собственный страх. «Меч свят», — восклицает один из ее органов. «Защитники порядка должны начать наступление против партии красных», — заявляет другой орган. «Между социализмом и обществом идет поединок не на жизнь, а на смерть, беспрестанная, беспощадная война; в этой отчаянной войне один из двух должен погибнуть; если общество не уничтожит социализма, социализм уничтожит общество», — кричит третий петух порядка. Воздвигайте баррикады порядка, баррикады религии, баррикады семьи! Надо покончить со 127000 парижских избирателей! Варфоломеевская ночь для социалистов! И партия порядка одно мгновение действительно верит, что победа ей обеспечена.
Неистовее всего ее органы обрушиваются на «парижских лавочников». Лавочники Парижа избрали июньского инсургента своим представителем! Это значит: второй июнь 1848 г. невозможен; это значит: второе 13 июня 1849 г. невозможно; это значит: моральное влияние капитала сломлено, буржуазное Собрание представляет только буржуазию; это значит: крупная собственность погибла, так как вассал ее — мелкая собственность — ищет себе спасения в лагере лишенных собственности.
Партия порядка прибегает, разумеется, к своему неизбежному трафаретному приему: «Больше репрессий!» — кричит она. — «Удесятерить репрессии!» Но ее репрессивная сила уменьшилась в десять раз, тогда как сопротивление увеличилось в сто раз. Разве самое главное орудие репрессии, армия, не нуждается в репрессии? И партия порядка говорит свое последнее слово: «Надо сломать железное кольцо легальности, в котором мы задыхаемся. Конституционная республика невозможна. Мы должны бороться своим настоящим оружием; с февраля 1848 г. мы боролись с революцией ее же оружием и на ее же почве, мы приняли ее учреждения; конституция — крепость, которая защищает осаждающих, а не осажденных! Во чреве троянского коня мы прокрались в священный Илион, но, не в пример нашим предкам, грекам{14}, мы не завоевали вражеского города, а сами попали в плен».
В основе конституции лежит всеобщее избирательное право. Уничтожение всеобщего избирательного права — вот последнее слово партии порядка, последнее слово буржуазной диктатуры.
Всеобщее избирательное право признало право буржуазии на эту диктатуру 4 мая 1848 г., 20 декабря 1848 г., 13 мая 1849 г., 8 июля 1849 года. Всеобщее избирательное право осудило само себя 10 марта 1850 года. Господство буржуазии как вывод и результат всеобщего избирательного права, как категорический акт суверенной воли народа — вот смысл буржуазной конституции. Но что за смысл имеет конституция с того момента, как содержание этого избирательного права, этой суверенной волн народа, не сводится более к господству буржуазии? Разве не прямая обязанность буржуазии регулировать избирательное право так, чтобы оно хотело разумного, т. е. ее господства? Разве всеобщее избирательное право, каждый раз уничтожая существующую государственную власть и каждый раз снова воссоздавая ее из себя, не уничтожает тем самым всякую устойчивость, не ставит ежеминутно на карту все существующие власти, не подрывает авторитета, не грозит возвести в авторитет самое анархию? Кто еще станет сомневаться в этом после 10 марта 1850 года?
Отвергая всеобщее избирательное право, в которое она драпировалась до сих пор, из которого она черпала свое всемогущество, буржуазия открыто признается: «Наша диктатура до сих пор существовала по воле народа, отныне она будет упрочена против воли народа». И вполне последовательно она ищет себе теперь опоры не во Франции, а вне ее, за границей, в нашествии.
Вместе с призывом к нашествию этот второй Кобленц[53], избравший своей резиденцией самое Францию, возбуждает против себя все национальные страсти. Нападая на всеобщее избирательное право, он дает всеобщий предлог для новой революции, а революции нужен именно такой предлог. Всякий частный предлог разъединил бы фракции революционной лиги и заставил бы выступить наружу их различия. Но всеобщий предлог оглушает полуреволюционные классы, он позволяет им обманывать себя насчет определенного характера грядущей революции, насчет последствий их собственных поступков. Всякая революция нуждается в банкетном вопросе. Всеобщее избирательное право — вот банкетный вопрос новой революции.
Но, отказываясь от единственно возможной формы своей объединенной власти, от самой могучей и самой полной формы своего классового господства, от конституционной республики, и бросаясь назад, к низшей, неполной, более слабой форме, к монархии, соединенные буржуазные фракции сами произнесли себе приговор. Они напоминают того старика, который, желая вернуть себе юношескую свежесть, достал свое детское платье и попытался напялить
