немедленно стали на мою сторону. Кроме того, пришло известие, что событие вызвало волнение в рейнско-гессенском отряде и большая часть его хочет разойтись по домам. Этого было более чем достаточно для того, чтобы доказать членам временного правительства, с которыми я ежедневно встречался, необходимость дать мне удовлетворение. После того как я самым приятным образом провел 24 часа в тюрьме, ко мне пришли Д’Эстер и Шмитт; Шмитт заявил мне, что я подлежу освобождению без всяких условий и что правительство надеется, что я и в дальнейшем не откажусь принимать участие в движении. Он сообщил кроме того, что издан приказ, воспрещающий отныне доставлять политических заключенных в оковах, и что продолжается следствие о виновниках этого недостойного обращения, а равно об аресте и его причине. После того как правительство, которому г-н Грейнер все еще не прислал никакого отчета, дало мне таким образом всяческое, возможное для него в данный момент, удовлетворение, обе стороны отбросили официальный тон и вместе распили в «Доннерсберге» несколько кружек вина. На следующее утро Чирнер отправился в рейнско-гессенский отряд, чтобы успокоить его, и я дал ему с собой записку в несколько строк. Г-н Грейнер по возвращении в Кайзерслаутерн так ужасно походил на нытика, что получил от своих коллег двойную головомойку.
В это время из Хомбурга начали продвигаться пруссаки, и так как дело стало теперь принимать интересный оборот и я не хотел упустить случай приобрести военный опыт, и так как, наконец, «Neue Rheinische Zeitung» honoris causa {по долгу чести. Ред.} должна была иметь своего представителя в пфальцско-баденской армии, то я тоже опоясался боевым мечом и отправился к Виллиху.
4. УМЕРЕТЬ ЗА РЕСПУБЛИКУ!
«Тридцать шесть престолов сбросить надо,
Чтоб немецкая республика цвела;
Рушьте же их, братья, без пощады,
Смело пулям подставляйте грудь!
Умереть за республику —
Наш великий, славный жребий, духом избранная цель!»
Так распевали волонтеры в поезде, когда я ехал в Нёйштадт, чтобы узнать там, где находится в данный момент главная квартира Виллиха.
Итак, умереть за республику — такова была, или, по крайней мере, должна была быть отныне избранная моим духом цель. Я чувствовал себя довольно странно с этой новой целью. Я вглядывался в лица волонтеров, молодых, красивых, лихих парней. Их вид отнюдь не говорил о том, что в данный момент умереть за республику составляет цель, избранную их духом.
Из Нёйштадта я поехал на реквизированной крестьянской повозке в расположенный между Ландау и Гермерсгеймом Оффенбах, где еще находился Виллих. Сейчас же после Эденкобена я наткнулся на первые сторожевые посты, которые были выставлены крестьянами по приказу Виллиха; они встречались дальше в каждой деревне при въезде или выезде, а также на всех перекрестках дорог, и никого не пропускали без письменного удостоверения инсур-рекционных властей. Уже видно было, что подъезжаешь ближе к месту военных действий. Поздно ночью я приехал в Оффенбах, где немедленно вступил в должность адъютанта при Виллихе.
В тот день — это было 13 июня — небольшая часть отряда Виллиха выдержала блестящее сражение. За несколько дней до этого Виллих получил в виде подкрепления к своему добровольческому отряду один батальон бойцов баденского народного ополчения, батальон Дреер-Обермюллера; около 50 человек из этого батальона он направил против Гермерсгейма, выдвинув их вперед к Бельгейму. За ними в Книттельсгейме находилась еще одна рота добровольческого отряда, а также некоторое количество бойцов, вооруженных косами. Батальон баварцев с двумя орудиями и эскадроном шеволежеров сделал вылазку. Баденцы обратились в бегство, не оказав никакого сопротивления; только один из них, настигнутый тремя конными жандармами, яростно защищался до тех пор, пока, наконец, весь изрубленный сабельными ударами, не упал и не был окончательно добит нападавшими. Когда беглецы прибыли в Книттельсгейм, капитан стоявшей там роты, насчитывавшей менее 50 человек, некоторые из них были вооружены только косами, выступил против баварцев. Он искусно разделил своих людей на несколько групп и так решительно двинулся вперед стрелковой цепью, что баварцы, превосходившие его силами более чем в десять раз, после двухчасового боя были оттеснены в оставленную баденцами деревню; в конце концов, когда прибыли еще некоторые подкрепления из отряда Виллиха, баварцев прогнали и из этой деревни. Потеряв около двадцати убитых и раненых, баварцы отступили в Гермерсгейм. К сожалению, я не могу назвать имя этого храброго и талантливого молодого офицера, так как он, вероятно, еще не находится в безопасности. В его роте было только пять раненых, из них никто не был ранен тяжело. Один из этих пяти, француз-доброволец, был ранен в предплечье раньше, чем сам успел сделать выстрел. Несмотря на это, он все-таки расстрелял все свои шестнадцать патронов, а так как из-за ранения он не мог сам заряжать ружье, то давал его заряжать одному из бойцов, вооруженных косами, лишь бы только иметь возможность стрелять. На следующий день мы отправились в Бельгейм, чтобы осмотреть поле сражения и наметить новые диспозиции. Баварцы осыпали наших стрелков ядрами и картечью, но только посбивали с деревьев сучья, которыми оказалась потом усеяна вся дорога, и попали в дерево, за которым стоял капитан.
Батальон Дреер-Обермюллера был теперь налицо в полном составе, готовый окончательно расположиться в Бельгейме и его окрестностях. Это был прекрасный на вид, хорошо вооруженный батальон; особенно офицеры его со своими клинообразными бородками и смуглыми лицами, полными серьезности и воодушевления, выглядели как настоящие мыслящие каннибалы. К счастью, они не были так опасны — мы постепенно сможем в этом убедиться.
К удивлению своему, я узнал, что нет почти никаких боевых припасов, что у большинства бойцов только по пять-шесть патронов и только у немногих — по двадцать, что запасов не хватает даже для того, чтобы заполнить совершенно пустые патронташи участников вчерашнего сражения. Я тотчас же предложил отправиться в Кайзерслаутерн за боевыми припасами и в тот же вечер собрался в дорогу.
Крестьянские повозки двигались медленно, необходимость реквизировать во время остановок новые повозки, незнание дороги и т. п. тоже вызвали задержку: уже светало, когда я приехал в Майкаммер, приблизительно на полпути до Нёйштадта. Здесь я наткнулся на подразделение народного ополчения из Пирмазенса с четырьмя посланными в Хомбург пушками, которые в Кайзерслаутерне считались уже пропавшими. Через Цвейбрюккен и Пирмазенс, а оттуда по самым скверным горным дорогам им удалось добраться сюда, где они, наконец, вышли на равнину. Господа пруссаки нисколько не торопились преследовать их, хотя наши бойцы из Пирмазенса, возбужденные преодоленными трудностями, ночными переходами и выпитым вином, воображали, будто враг следует за ними по пятам.
Через несколько часов — это было 15 июня — я приехал в Нёйштадт. Все население было на улицах, в том числе солдаты и волонтеры, как в Пфальце называли всех без различия бойцов народного ополчения, носивших блузы. Повозки, пушки и лошади запружали все дороги, ведущие в город. Словом, я попал в гущу отступавшей в полном составе пфальцской армии. Временное правительство, генерал Шнайде, генеральный штаб, канцелярии — все были налицо. Кайзерслаутерн, с его Фрухтхалле, с рестораном «Доннерсберг», с пивными, — «стратегически наиболее удобный пункт Пфальца», — был оставлен, и в данный момент Нёйштадт представлял собой центр пфальцской неразберихи, которая лишь теперь, когда дело дошло до боевых действий, достигла своего апогея. Итак, я разузнал обо всем, забрал с собой возможно больше бочек с порохом, свинцом и готовыми патронами — разве боевые припасы могли еще понадобиться этой армии, которая развалилась, не побывав ни в одном сражении? — и после бесчисленных напрасных попыток достал, наконец, в соседней деревне большую телегу и вечером отправился в обратный путь со своей добычей и с охраной в несколько человек.
Перед отъездом я зашел к г-ну Шнайде и спросил его, не имеет ли он что-нибудь передать Виллиху. Старый гурман передал мне несколько ничего не значащих распоряжений и с важным видом прибавил: «Видите, мы теперь действуем в точности, как Кошут».
Причины, по которым пфальцские повстанцы дошли до того, чтобы действовать в точности, как Кошут, следующие.
В лучшую пору «восстания», т. е. перед наступлением пруссаков» в Пфальце имелось около 5000–6000 бойцов, вооруженных ружьями всякого рода, и от 1000 до 1500 бойцов, вооруженных косами. Эти 5000–6000 возможных бойцов состояли, во-первых, из добровольческих отрядов — Виллиха и рейнско-гессенского — и, во-вторых, из так называемого народного ополчения. В каждом округе был назначен военный комиссар, которому поручено было организовать батальон. Ядром каждого батальона и его инструкторами служили те солдаты из воинских частей данного округа, которые перешли на сторону восстания. Эта система смешения линейных войск с вновь призванными рекрутами, которая в условиях активных военных действий со строгой дисциплиной и непрекращающимся военным обучением могла бы дать наилучшие результаты, погубила здесь все дело. Из-за недостатка оружия батальоны не удавалось организовать; солдаты, которым делать было нечего, теряли всякую дисциплину и военную выправку и большей частью разбегались. Наконец, в некоторых округах было создано подобие батальонов, в других существовали только отдельные вооруженные группы. Бойцы, вооруженные косами, были совершенно ни на что не пригодны; постоянно путаясь под ногами, они не могли быть использованы ни в каком настоящем деле; их частью оставили в качестве временного придатка при соответствующих батальонах в ожидании, пока для них будет получено оружие, частью выделили в особый отряд под командой придурковатого капитана Цинна. Гражданин Цинн, самый настоящий шекспировский Пистоль, какого только можно себе представить, — тот самый, который при бегстве из-под Ландау, под командой героя Бленкера, споткнулся о ножны своей сабли и сломал их, а потом с большим пафосом клялся, что «24-фунтовое зажигательное ядро разорвало их надвое», — этот непревзойденный Пистоль использовался до этого для усмирения реакционных деревень. Он весьма ревностно занимался этим делом, так что крестьяне, хотя и чувствовали большое почтение к нему и его отряду, все же считали необходимым изрядно поколотить его всякий раз, как только он попадался им в руки один. Говорят, что возвращаясь из таких поездок, его люди ломали на куски свои косы, а сам он по приезде в Кайзерслаутерн рассказывал о своих сражениях с крестьянами жуткие истории на манер Фальстафа[100].
Так как
