морализирующими фразами сводит на нет все различие между ними и клянется в заключение, что обанкротившаяся 24 февраля политика «сохраняет государства и одна только способна покончить с революциями».
Если точно сформулировать вопрос, на который хочет ответить г-н Гизо, то он сводится к следующему: почему в Англии буржуазное общество развивалось в форме конституционной монархии дольше, чем во Франции?
Для характеристики знакомства г-на Гизо с ходом буржуазного развития в Англии может послужить следующее место:
«При королях Георге I и Георге II направление умов изменилось; внешняя политика перестала быть главным предметом их интереса; преобладающей заботой правительства и общественного мнения стали внутренняя администрация, сохранение мира, финансовые, колониальные и торговые вопросы, развитие парламентского режима и парламентская борьба» (стр. 168).
Г-н Гизо находит в правлении Вильгельма III только два достойных упоминания момента: сохранение равновесия между парламентом и короной и сохранение европейского равновесия путем борьбы против Людовика XIV. И вот при Ганноверской династии внезапно «направление умов изменилось», неизвестно как и почему. Мы видим здесь, как г-н Гизо применяет самые затасканные фразы французских парламентских прений к английской истории и думает, что этим он объясняет ее. Точно таким же образом г-н Гизо, будучи министром, воображал, что он удерживает на своих плечах равновесие между парламентом и короной, а также и европейское равновесие, в то время как в действительности он делал не что иное, как распродавал в розницу все французское государство и все французское общество финансистам-ростовщикам парижской биржи.
Что войны против Людовика XIV были чисто торговыми войнами с целью уничтожения французской торговли и французского морского могущества, что при Вильгельме III господство финансовой буржуазии получило свое первое освящение в результате учреждения банка и образования государственного долга[127], что для мануфактурной буржуазии в результате последовательного проведения покровительственной системы были созданы условия дальнейшего подъема, обо всем этом г-н Гизо даже не дает себе труда сказать. Для него имеет значение только политическая фразеология. Он даже не упоминает о том, что при королеве Анне господствующие партии только тем и смогли сохранить себя и конституционную монархию, что путем государственного переворота удлинили срок парламентских полномочий до семи лет и таким образом почти совершенно уничтожили влияние народа на правительство.
При Ганноверской династии Англия уже настолько ушла вперед в своем развитии, что смогла вести торговую войну против Франции в современной форме. Англия сама воевала с Францией лишь в Америке и Ост-Индии, а на материке довольствовалась тем, что нанимала для войны против Франции иностранных государей, как, например, Фридриха II. И в то время как внешняя война лишь принимает иную форму, г-н Гизо заявляет, что «внешняя политика перестает быть главным предметом интереса» и на ее место становится «забота о сохранении мира». Насколько «развитие парламентского режима и парламентская борьба стали преобладающей заботой правительства и общественного мнения», об этом можно судить по имевшим место при министерстве Уолпола скандалам с подкупами, которые, правда, похожи, как две капли воды, на скандалы, стоявшие в порядке дня при министерстве Гизо.
Объяснение того, почему английская революция приняла, по его мнению, более благоприятный оборот, чем французская, г-н Гизо видит главным образом в двух причинах: во-первых, в том, что английская революция носила насквозь религиозный характер и, следовательно, никоим образом не порывала со всеми традициями прошлого, и, во-вторых, в том, что она с самого начала выступала не как разрушительная, а как консервативная сила, что парламент защищал старые существующие законы от посягательств короны.
В отношении первого пункта г-н Гизо забывает, что свободомыслие, так пугающее его во французской революции, было ввезено во Францию именно из Англии. Локк был его отцом, а у Шефтсбери и Болингброка оно уже приняло ту остроумную форму, которая получила впоследствии во Франции столь блестящее развитие. Итак, мы приходим к любопытному выводу, что то самое свободомыслие, которое, по мнению г-на Гизо, послужило причиной крушения французской революции, было одним из важнейших продуктов носившей религиозный характер английской революции.
В отношении второго пункта г-н Гизо совершенно забывает, что французская революция в самом своем начале была столь же консервативной и даже гораздо более консервативной, чем английская. Абсолютизм, особенно в той форме, в какой он выступил под конец во Франции, был и там новшеством, и против этого новшества восстали парламенты, защищая старые законы, us et coutumes {обычаи и порядки. Ред.} старой сословной монархии. И если первым шагом французской революции было воскрешение почивших со времен Генриха IV и Людовика XIII Генеральных штатов, то английская революция не может противопоставить этому ни одного примера столь же классического консерватизма.
По мнению г-на Гизо, главным результатом английской революции является то, что король был лишен возможности править против воли парламента и палаты общин в парламенте. Вся революция сводится якобы к тому, что сначала обе стороны, корона и парламент, переступали отведенные им границы и заходили слишком далеко, пока не установили, наконец, при Вильгельме III правильного равновесия и не нейтрализовали друг друга. Что подчинение королевской власти парламенту означало ее подчинение господству определенного класса, об этом г-н Гизо считает излишним упомянуть. Он поэтому не испытывает также потребности подробнее исследовать, каким образом этот класс приобрел достаточную власть, чтобы в конце концов превратить корону в свою служанку. Для г-на Гизо вся борьба между Карлом I и парламентом ведется только вокруг чисто политических преимуществ. Для чего эти преимущества нужны были парламенту и представленному в нем классу, об этом мы не узнаем ни слова. Не больше внимания уделяет г-н Гизо прямым посягательствам Карла I на свободную конкуренцию, создававшим все более невыносимые условия для торговли и промышленности Англии, или зависимости Карла I от парламента, которая, в силу его постоянной финансовой нужды, становилась тем сильнее, чем больше он пытался противостоять парламенту. Поэтому для г-на Гизо вся революция объясняется лишь злой волей и религиозным фанатизмом нескольких смутьянов, которые не захотели довольствоваться умеренной свободой. Столь же мало г-н Гизо способен раскрыть связь между религиозным движением и развитием буржуазного общества. И республика, разумеется, также представляется ему просто делом рук нескольких честолюбцев, фанатиков и злонамеренных лиц. О том факте, что в это же самое время в Лиссабоне, Неаполе и Мессине тоже предпринимались попытки ввести республику[128] и притом, как и в Англии, тоже по голландскому образцу, даже не упоминается. Хотя г-н Гизо ни на мгновение не упускает из виду французскую революцию, он ни разу не приходит к тому простому выводу, что переход от абсолютной монархии к конституционной повсюду совершается лишь после жестоких битв и после прохождения через республиканскую форму правления и что даже и тогда старая династия, будучи неприемлемой, должна уступить место боковой узурпаторской линии. Поэтому он может сообщить нам о падении английской реставрированной монархии лишь самые тривиальные общие места. Он даже не указывает на ближайшие причины этого падения: страх созданных реформацией новых крупных землевладельцев перед восстановлением католицизма, при котором они, разумеется, должны были бы вернуть все награбленные ими бывшие церковные земли, в результате чего семь десятых всей земельной площади Англии переменило бы своих владельцев; опасение, с которым занимающаяся торговлей и промышленностью буржуазия относилась к католицизму, совершенно не подходившему для ее деятельности; беззаботность, с которой Стюарты ради своей собственной выгоды и выгоды придворной знати продавали интересы всей английской промышленности и торговли французскому правительству, т. е. правительству единственной страны, конкуренция которой была тогда опасной для англичан и во многих отношениях успешной, и т. д. И так как г-н Гизо повсюду опускает важнейшие моменты, то он ничего не может дать, кроме крайне неудовлетворительного и банального повествования о чисто политической стороне событий.
Великая загадка для г-на Гизо, — которую он в состоянии объяснить только особенной рассудительностью англичан, — загадка консервативного характера английской революции, объясняется длительным союзом между буржуазией и большей частью крупных землевладельцев, союзом, составляющим существенное отличие английской революции от французской, которая путем парцеллирования уничтожила крупное землевладение. Этот связанный с буржуазией класс крупных землевладельцев, — возникший, впрочем, уже при Генрихе VIII, — находился, в отличие от французского феодального землевладения 1789 г., не в противоречии, а, наоборот, в полном согласии с условиями существования буржуазии. Земельные владения этого класса представляли на деле не феодальную, а буржуазную собственность. Эти землевладельцы, с одной стороны, поставляли промышленной буржуазии необходимые для существования мануфактур рабочие руки, а с другой стороны, были способны придать сельскому хозяйству направление, соответствующее состоянию промышленности и торговли. Отсюда общность интересов землевладельцев с интересами буржуазии, отсюда их союз с ней.
С консолидацией конституционной монархии в Англии для г-на Гизо прекращается английская история. Все дальнейшее ограничивается для него приятной игрой в качели между тори и вигами, т. е. представляется ему чем-то вроде тех великих словесных турниров, которые происходили между г-ном Гизо и г-ном Тьером. В действительности же именно с консолидацией конституционной монархии начинается в Англии грандиозное развитие и преобразование буржуазного общества. Там, где г-н Гизо видит только тишину и спокойствие мирной идиллии, там в действительности развертываются самые острые конфликты, самые глубокие перевороты. Впервые при конституционной монархии мануфактура развилась неслыханным до того образом, чтобы затем уступить место крупной промышленности, паровой машине и гигантским фабрикам. Исчезают целые классы населения, вместо них появляются новые классы, с новыми условиями существования и с новыми потребностями. Зарождается новая, более могущественная буржуазия; в то время как старая буржуазия ведет борьбу с французской революцией, новая завоевывает себе мировой рынок. Она становится настолько всемогущей, что еще до того, как билль о реформе передал непосредственно в ее руки политическую власть, она заставляет своих противников издавать законы почти только в ее интересах и в соответствии с ее потребностями. Она завоевывает себе прямое представительство в парламенте и использует его для уничтожения последних остатков реальной силы, сохранившейся за землевладением. Наконец, в данный момент буржуазия занята тем, что разрушает до основания то пышное здание английской конституции, которое вызывает такое восхищение у г-на Гизо.
И в то время как г-н Гизо поздравляет англичан с тем, что у них отвратительные исчадия французской общественной жизни, республиканизм и социализм, не смогли потрясти основ единоспасающей монархии, в это самое время в Англии классовые противоречия в обществе достигают такой остроты, как ни в одной другой стране; здесь буржуазии, исключительной по своему богатству и производительным силам, противостоит
