Собрания не нашлось ни одного, у кого было хотя бы малейшее представление о роли, которую их заставили играть, и что даже до настоящего дня бывшие члены франкфуртского клуба сохранили в неизменном виде свойственные лишь им органы исторического восприятия. Лондон, март 1852 г.

XIV

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПОРЯДКА. РЕЙХСТАГ И ПАЛАТА

Правительства Пруссии и Австрии использовали первые месяцы 1849 г., чтобы пожать плоды успехов, достигнутых в октябре и ноябре 1848 года. Со времени взятия Вены австрийский рейхстаг вел чисто номинальное существование в маленьком провинциальном моравском городке Кремзире {Чешское название: Кромержиж. Ред.}. Там славянские депутаты, являвшиеся вместе с теми, кто их делегировал, главным орудием австрийского правительства, с помощью которого оно смогло выбраться из состояния полной беспомощности, были своеобразно наказаны за свою измену европейской революции. Как только правительство восстановило свою силу, оно стало проявлять величайшее презрение к рейхстагу и его славянскому большинству, а когда первые успехи императорского оружия возвестили о скором окончании венгерской войны, правительство 4 марта распустило рейхстаг и разогнало депутатов с помощью военной силы. Тут только славяне, увидев, наконец, что их одурачили, провозгласили: «Двинемся во Франкфурт и будем продолжать там дело оппозиции, которая здесь стала для нас невозможной!». Но было слишком поздно, и уже тот факт, что у них не нашлось иного выбора, как либо сохранять спокойствие, либо же присоединиться к бессильному Франкфуртскому собранию, — уже один этот факт достаточно показывает их крайнюю беспомощность.

Так закончились в настоящее время и, весьма вероятно, навсегда попытки славян Германии восстановить самостоятельное национальное существование. Разбросанные обломки многочисленных наций, национальность и политическая жизнеспособность которых давным-давно угасли и которые поэтому в течение почти тысячи лет были вынуждены следовать за более сильной, покорившей их нацией, как это было с валлийцами в Англии, басками в Испании, нижнебретонцами во Франции, а в новейшее время — с испанскими и французскими креолами в тех частях Северной Америки, которые недавно захвачены англо-американской расой, — эти умирающие национальности: чехи, каринтийцы, далматинцы и т. д., попытались использовать общее замешательство 1848 г. для восстановления своего политического status quo, существовавшего в 800 г. нашей эры. История истекшего тысячелетия должна была показать им, что такое возвращение вспять невозможно; что если вся территория к востоку от Эльбы и Заале действительно была некогда занята группой родственных славянских народов, то этот факт свидетельствует лишь об исторической тенденции и в то же время о физической и интеллектуальной способности немецкой нации к покорению, поглощению и ассимиляции своих старинных восточных соседей; он свидетельствует также о том, что эта тенденция к поглощению со стороны немцев всегда составляла и все еще составляет одно из самых могучих средств, при помощи которых цивилизация Западной Европы распространялась на востоке нашего континента, что эта тенденция перестанет действовать лишь тогда, когда процесс германизации достигнет границы крупных, сплоченных, не раздробленных на части наций, способных вести самостоятельное национальное существование, как венгры и в известной степени поляки, и что, следовательно, естественная и неизбежная участь этих умирающих наций состоит в том, чтобы дать завершиться этому процессу разложения и поглощения более сильными соседями. Конечно, это не очень-то лестная перспектива для национального честолюбия панславистских мечтателей, которым удалось привести в движение часть чехов и южных славян. Но как могут они ожидать, что история возвратится на тысячу лет назад в угоду нескольким хилым человеческим группам, которые повсюду, в какой бы части занимаемой ими территории они ни жили, перемешаны с немцами и окружены ими, у которых почти с незапамятных времен для всех надобностей цивилизации нет иного языка, кроме немецкого, и у которых отсутствуют первые условия национального существования: значительная численность и сплошная территория? Неудивительно, что волна панславизма, за которым во всех славянских областях Германии и Венгрии скрывалось стремление к восстановлению независимости всех этих бесчисленных мелких наций, повсюду столкнулась с европейскими революционными движениями и что славяне, хотя они и претендовали на роль борцов за свободу, неизменно (за исключением демократической части поляков) оказывались на стороне деспотизма и реакции. Так было в Германии, в Венгрии и даже кое-где в Турции. Изменники народному делу, защитники и главная опора интриг австрийского правительства, они в глазах всех революционных наций поставили себя в положение отверженных. И хотя масса славянского населения нигде не принимала участия в мелких национальных распрях, затеянных вождями панславизма — уже в силу того, что она была слишком невежественна, — тем не менее никогда не забудется тот факт, что в Праге, наполовину немецком городе, толпы славянских фанатиков восторженно подхватили и повторяли клич: «Лучше русский кнут, чем немецкая свобода!». После их первой неудачной попытки в 1848 г. и после урока, данного им австрийским правительством, мало вероятно, чтобы они и в дальнейшем сделали при случае другую подобную попытку. Но если бы они еще раз вознамерились под аналогичными предлогами вступить в союз с контрреволюционными силами, тогда обязанность Германии совершенно ясна. Ни одна страна, находящаяся в состоянии революции и вовлеченная в войну с внешним врагом, не может терпеть Вандеи в своем собственном сердце.

Нам незачем возвращаться к конституции, о которой император {Франц-Иосиф I. Ред.} возвестил одновременно с роспуском рейхстага, поскольку она фактически никогда не вступала в действие и теперь совершенно отменена. С 4 марта 1849 г. абсолютизм в Австрии был во всех отношениях полностью восстановлен.

В Пруссии палаты собрались в феврале, чтобы рассмотреть и утвердить новую конституционную хартию, провозглашенную королем. Они заседали почти шесть недель, вели себя по отношению к правительству достаточно кротко и покорно, но не оказались еще вполне подготовленными к тому, чтобы идти так далеко, как этого хотелось бы королю и его министрам. Поэтому при первом же удобном случае они были распущены.

Таким образом, и Австрия и Пруссия на время отделались от пут парламентского контроля. Правительства сосредоточили теперь в своих руках всю власть и могли применить ее именно там, где им было нужно: Австрия — против Венгрии и Италии, Пруссия — против Германии. Ибо Пруссия тоже готовилась к походу, чтобы восстановить «порядок» в мелких государствах.

Теперь, когда в двух крупных центрах движения в Германии, в Вене и Берлине, контрреволюция одержала верх, оставались только более мелкие государства, где исход борьбы еще не вполне определился, хотя и там чаша весов все более склонялась не в пользу революции. Эти мелкие государства, как мы уже сказали, нашли общий центр во франкфуртском Национальном собрании. Хотя уже давным-давно реакционный характер этого так называемого Национального собрания стал настолько очевидным, что народ во Франкфурте даже поднял против него оружие, все же происхождение его было более или менее революционным. В январе это Собрание заняло необычную для него революционную позицию; его компетенция никогда не была определена, и в конце концов оно пришло к решению, — которое, впрочем, никогда не было признано более крупными государствами, — что его постановления имеют силу закона. При таких обстоятельствах неудивительно, что когда конституционно-монархическая партия увидела себя выбитой из своих позиций оправившимися сторонниками абсолютизма, то либерально-монархическая буржуазия почти всей Германии возложила свои последние надежды на большинство этого Собрания, а представители мелкой буржуазии, ядро демократической партии, под давлением растущих невзгод объединились вокруг его меньшинства — меньшинства, которое действительно составляло последнюю сомкнутую парламентскую фалангу демократии. 6 другой стороны, правительства более крупных государств, и особенно прусское министерство, все яснее понимали несовместимость подобного необычного выборного учреждения с реставрированным в Германии монархическим режимом, и если они не требовали немедленного роспуска этого Собрания, то только потому, что для этого не настало еще время, и потому, что Пруссия рассчитывала предварительно использовать Собрание в своих собственных честолюбивых целях.

Между тем само это жалкое Собрание приходило все в большее замешательство. С его депутациями и комиссарами обходились крайне презрительно как в Вене, так и в Берлине; один из его членов {Роберт Блюм. Ред.}, несмотря на свою парламентскую неприкосновенность, был казнен в Вене как простой бунтовщик. С постановлениями Собрания нигде не считались. Если более крупные державы вообще о них упоминали, то только в нотах протеста, в которых оспаривалось право Собрания принимать законы и постановления, обязательные для их правительств. Представительница Собрания, центральная исполнительная власть, была вовлечена в дипломатическую грызню почти со всеми кабинетами Германии, и ни Собрание, ни центральное правительство, несмотря на все их усилия, не могли заставить Австрию и Пруссию заявить, каковы в конце концов их намерения, планы и требования. Собрание начало, наконец, сознавать, по крайней мере, то, что оно упустило из своих рук всякую власть, что само оно целиком зависит от милости Австрии и Пруссии и что, если оно вообще намерено дать Германии общесоюзную конституцию, ему следует немедленно и со всей серьезностью взяться за дело. Многие из колеблющихся депутатов ясно увидели также, что правительства как нельзя лучше их одурачили. По что могли они поделать теперь в своем беспомощном положении? Единственным шагом, который еще мог бы их спасти, был решительный и быстрый переход на сторону народа; однако успех даже и этого шага представлялся более чем сомнительным. Да и нашлись ли бы настоящие люди в этой беспомощной толпе нерешительных, близоруких, самодовольных существ, которые среди совсем оглушившего их вечного шуму противоречивых слухов и дипломатических нот находили себе единственное утешение и поддержку в неустанно повторяемых уверениях, что они лучшие, величайшие, мудрейшие люди страны и что только они и могли бы спасти Германию? Можно ли было среди этих несчастных созданий, которых один только год парламентской жизни превратил в совершенных идиотов, найти людей, способных принимать быстрые и определенные решения, не говоря уже об энергичных и последовательных действиях?

Австрийское правительство в конце концов сбросило маску. В своей конституции 4 марта оно объявило Австрию нераздельной монархией с общими финансами, единой таможенной системой и единой военной организацией, стирая этим всякие границы и отличия между немецкими и ненемецкими провинциями. Это — было провозглашено наперекор резолюциям Франкфуртского собрания и тем статьям проектируемой общесоюзной конституции, которые были им уже приняты. Это был вызов, брошенный Австрией, и несчастному Собранию не оставалось иного выбора, как только принять его. Оно сделало это с большой дозой бахвальства, на что Австрия, отлично сознавая свою силу и полное ничтожество Собрания, спокойно могла не обращать никакого внимания. И вот, чтобы отомстить Австрии за это оскорбление, достопочтенное представительство немецкого народа, как оно само себя величало, не нашло ничего лучшего, как, связав себя