свойственного ему «тактического» действия в область теории. Но это только одна видимость. В действительности же оно продолжает преподносить «образцы тактики г-на Маркса». На стр. 8 «Разоблачений» читаем: «Партия Шаппера — Виллиха» (г-н Виллих цитирует: Виллиха — Шаппера) «никогда не претендовала на честь иметь собственные идеи. Ей свойственно лишь своеобразное непонимание чужих идей»[390]. Чтобы раскрыть перед публикой свой запас собственных идей, г-н В., в качестве своего новейшего открытия и в качестве опровержения взглядов Энгельса и моих, сообщает, «какие учреждения» «создала» бы мелкая буржуазия, если бы она пришла к власти. В одном, написанном Энгельсом и мной и захваченном саксонской полицией у Бюргерса циркулярном обращении[391], которое было напечатано в самых распространенных немецких газетах и составляет основу кёльнского обвинительного акта, имеется довольно подробное изложение благих пожеланий немецкой мелкой буржуазии. Отсюда взят текст проповеди Виллиха. Пусть читатель сравнит оригинал и копию. Как гуманно со стороны добродетели, что она занимается списыванием у порока, хотя и со «своеобразным непониманием». Ухудшение стиля компенсируется за счет улучшения намерений.
На стр. 64 «Разоблачений» сказано, что Союз коммунистов, по моему мнению, «ставит своей целью образование не правительственной, а оппозиционной партии будущего»[392]. Г-н Виллих в силу своего благородства отбрасывает одну часть фразы: «не правительственной», цепляясь за вторую: «оппозиционной партии будущего». Разорвав таким остроумным образом пополам это предложение, он доказывает, что истинная партия революции, это — партия людей, гоняющихся за местами.
Другая «собственная» идея, произведенная на свет г-ном Виллихом, заключается в том, что практическое противоречие между благородным сознанием и его противниками может быть выражено и теоретически, как «разделение человечества на две породы», Виллихов и Анти-Виллихов, на породу благородных и породу неблагородных. О породе благородных мы узнаем, что их главный отличительный признак состоит в том, «что они ценят друг друга». Быть скучным — такова привилегия благородного сознания, когда оно перестает развлекать нас своими образцами тактики.
Мы видели, как благородное сознание извращает или подтасовывает факты или же выдает смехотворные гипотезы за серьезные тезисы — и все это для того, чтобы объявить фактически чем-то неблагородным, низким все то, что противоречит ему. Мы видели, поэтому, как вся его деятельность сводится исключительно к изобретению низостей. Оборотной стороной этой деятельности является то, что благородное сознание превращает те фактические недоразумения, которые возникают между ним и остальным миром, — как бы они ни казались компрометирующими, — в фактические доказательства своего благородства. Для чистого все чисто, и противник, судящий о благородном сознании по его делам, доказывает этим лишь то, что сам он нечистый. Поэтому благородному сознанию нечего оправдываться, ему остается только выражать свое моральное негодование и удивление относительно противника, который принуждает его оправдываться. Поэтому тот эпизод, в котором г-н Виллих якобы оправдывается, с таким же успехом мог бы не иметь места, как в этом убедится каждый, кто сравнит мои «Разоблачения», добровольные признания Гирша и ответ г-на Виллиха. Я поэтому покажу лишь на некоторых примерах, что собой представляют мужи благородного сознания.
В большей степени, чем моими «Разоблачениями» г-н Виллих был скомпрометирован добровольными признаниями Гирша, хотя первоначальной целью их было прославить его как избавителя от собственных врагов. Он поэтому тщательно избегает касаться добровольных признаний Гирша. Он избегает даже упоминания их. Гирш, как известно, — орудие прусской полиции против партии, к которой я принадлежу. Этому факту г-н Виллих противопоставляет предположение, что Гирш собственно предназначался мной для того, чтобы «взорвать» партию Виллиха.
«Очень скоро он» (Гирш) «стал интриговать вместе с некоторыми сторонниками Маркса, особенно с неким Лохнером, чтобы взорвать Общество. Вследствие этого за ним стали наблюдать. Он был уличен и т. д. По моему предложению его исключили; Лохнер вступился за него и был тоже исключен… Гирш стал интриговать теперь против О. Дица… Интрига была немедленно вновь раскрыта».
О том, что Гирш, по предложению г-на Виллиха, был, как шпион, изгнан из Общества рабочих на Грейт-Уиндмилл-стрит, я сам говорю в «Разоблачениях», стр. 67[393]. Это изгнание не имело никакого значения в моих глазах, так как я узнал, что — как это подтверждает теперь и сам г-н Виллих — причиной его послужили не доказанные факты, а подозрения о каких-то воображаемых интригах Гирша со мной. Я знал, что в этом преступлении Гирш неповинен. Что касается Лохнера, то он требовал доказательств вины Гирша. Г-н Виллих ответил, что неизвестно, на какие средства живет Гирш. А на какие средства живет г-н Виллих? — спросил Лохнер. За это «недостойное» замечание Лохнер был привлечен к суду чести и, так как, несмотря на все увещевания, он не хотел покаяться в этом грехе, то был «исключен». После того как Гирш был исключен, а за ним последовал Лохнер, Гирш стал интриговать
«теперь главным образом против О. Дица вместе с одним очень подозрительным бывшим саксонским полицейским агентом, который выдвинул обвинение против Дица».
Штехан, совершив побег из одной ганноверской тюрьмы, прибыл в Лондон, вступил в виллиховское Общество рабочих и выдвинул против О. Дица обвинение. Штехан не был ни «подозрительным», ни «бывшим саксонским полицейским агентом». Выступить с обвинениями против О. Дица Штехана побудило то обстоятельство, что судебный следователь показал ему в Ганновере ряд его собственных писем, адресованных им в Лондон Дицу, секретарю виллиховского Комитета[394]. Почти одновременно с Штеханом появились Лохнер, Эк-кариус II, только что выпущенный из ганноверской тюрьмы и высланный, Гимпель, которого разыскивали на основании приказа об аресте по делу об участии в шлезвиг-гольштейнских событиях, и Гирш, который в 1848 г. сидел в Гамбурге из-за одного революционного стихотворения и выдавал себя за человека, снова преследуемого полицией. Вместе с Штеханом они составили своего рода оппозицию и совершили грех против святого духа, выступив против вероучения г-на Виллиха на публичных дискуссиях Общества. Все они выражали удивление по поводу того, что ответом на обвинение Штеханом Дица явилось исключение Гирша Виллихом. Вскоре все они вышли из Общества рабочих и образовали вместе с Штеханом отдельное общество, просуществовавшее некоторое время. Со мной они установили связь лишь после своего выхода из общества г-на Виллиха. Благородное сознание выдает свою лживость тем, что извращает хронологию и совершенно игнорирует Штехана, это необходимое, но неудобное промежуточное звено.
Я говорю на стр. 66 «Разоблачений»: «Незадолго до открытия заседаний кёльнского суда присяжных Кинкель и Виллих послали одного портновского подмастерья {А. Геберта. Ред.} в качестве эмиссара в Германию»[395] и т. д.
«Почему», — восклицает с негодованием благородное сознание, — «почему г-н Маркс делает упор на том, что это был портновский подмастерье?»
Я вовсе не «делаю упора» на том, что это был портновский подмастерье, как, например, благородный муж делает упор на том, что Пипер — «домашний учитель у Ротшильда», хотя Пипер в результате кёльнского процесса коммунистов потерял свое место у Ротшильда, став вместо этого членом редакции органа английских чартистов {«People’s Paper». Ред.}. Я просто называю портновского подмастерья портновским подмастерьем. Почему? Ибо я должен был умолчать о его имени и в то же время показать гг. Кинкелю и Виллиху, что я вполне осведомлен о личности их эмиссара. Благородное сознание обвиняет меня поэтому в государственной измене по отношению ко всем портновским подмастерьям и старается заполучить их голоса пиндаровой одой в честь портновских подмастерьев. Щадя добрую славу портновских подмастерьев, благородное сознание великодушно умалчивает о том, что Эккариус — на которого оно указывает как на одного из изгнанных козлищ — является портновским подмастерьем, что нисколько не помешало до сих пор Эккариусу быть одним из крупнейших мыслителей немецкого пролетариата и завоевать себе своими английскими статьями в «Red Republican», «Notes to the People»[396] и в «People’s Paper» авторитет даже среди чартистов. Вот каким способом г-н Виллих опровергает мои разоблачения относительно деятельности посланного им и Кинкелем в Германию портновского подмастерья.
Теперь перейдем к случаю с Хенце. Благородное сознание пытается выпадом против меня прикрыть свою собственную позицию.
«Между прочим он» (Хенце) «ссудил Марксу 300 талеров».
В мае 1849 г. я сообщил г-ну Ремпелю о финансовых затруднениях «Neue Rheinische Zeitung», возраставших вместе с ростом числа подписчиков, ибо расходы приходилось покрывать наличными деньгами, а взносы поступали лишь с опозданием; кроме того, значительный дефицит создался из-за дезертирства почти всех акционеров, вызванного статьями в защиту парижских июньских инсургентов, а также статьями против франкфуртских парламентариев, берлинских соглашателей и членов мартовских союзов[397]. Г-н Ремпель направил меня к Хенце, который ссудил «Neue Rheinische Zeitung» под мое письменное поручительство 300 талеров. Хенце, которого самого тогда преследовала полиция, счел необходимым покинуть Хамм и отправился со мной в Кёльн, где меня ожидало известие о том, что я подлежу высылке из пределов Пруссии. 300 талеров, занятые мной у Хенце, 1500 талеров, внесенных подписчиками, которые я получил через прусскую почту, принадлежавшая мне скоропечатная машина и пр. — все это пошло на погашение долгов «Neue Rheinische Zeitung» наборщикам, печатникам, бумагопродавцам, конторщикам, корреспондентам, персоналу редакции и т. д. Никто не знает этого лучше, чем г-н Хенце, так как он сам одолжил моей жене дорожную сумку для упаковки ее серебра и отправки его в ломбард во Франкфурт, чтобы мы могли раздобыть таким образом средства для наших личных нужд. Бухгалтерские книги «Neue Rheinische Zeitung» хранятся в Кёльне у купца Стефана Наута, и я уполномочиваю благородное сознание получить там официально заверенную выписку из этих книг.
После этого отступления вернемся к делу.
«Разоблачения» не видят ничего загадочного в том, что г-н Виллих был другом Хенце и получал от него денежную помощь. Они находят загадочным (стр. 65[398]), что Хенце, у которого ведь был произведен домашний обыск и были захвачены бумаги, который был уличен в том, что дал в Берлине пристанище Шиммельпфеннигу во время выполнения последним одной тайной миссии, и который «признался» в своем соучастии в деятельности Союза, — что этот самый Хенце в момент, когда кёльнский процесс близился к концу, когда бдительность прусской полиции была доведена до крайнего предела и за каждым сколько-нибудь подозрительным немцем в Германии и Англии следили строжайшим образом, получил разрешение властей поехать в Лондон и там беспрепятственно встречаться с Виллихом, а потом вернулся в Кёльн, чтобы дать «ложное показание» против Беккера. Определенный период времени придает взаимоотношениям гг. Хенце и Виллиха определенный характер, и упомянутые обстоятельства должны были казаться странными самому г-ну Виллиху, хотя он и не знал, что Хенце сносился по телеграфу
