о помощи, как Фальстаф число напавших на него сзади молодчиков, оказывавшихся то в клеенчатых плащах, то в куртках из кендальского сукна{39}. Правда, он не может отрицать того, что предложенная Россией вооруженная помощь была Портой отклонена и что последняя обратилась к нему. Он отказался выполнить просьбы Порты.

Тогда Порта снова обратилась к благородному лорду. Она отправила в Лондон сначала г-на Маврогени, а потом Намык-пашу, который умолял о посылке на помощь эскадры военно-морского флота на условиях, что султан будет нести все расходы по содержанию этой эскадры и что он обяжется пожаловать британским подданным в будущем, в виде вознаграждения за эту помощь, новые торговые привилегии и преимущества. Россия была настолько уверена в отказе со стороны благородного лорда, что она даже присоединилась к просьбе турецкого уполномоченного, умолявшего светлейшего лорда о помощи. Он сам говорит нам об этом:

«Чувство справедливости заставляет меня констатировать, что Россия была весьма далека от того, чтобы проявлять какую-либо ревнивую подозрительность в отношении оказания этой помощи со стороны английского правительства; русский посол официально обратился ко мне в момент, когда просьба еще только рассматривалась, сообщив, что он узнал об этой просьбе Турции и что Россия, заинтересованная в поддержании и сохранении Турецкой империи, с удовлетворением встретила бы решение министров о выполнении этой просьбы, если бы они были готовы пойти на это». (Палата общин, 28 августа 1833 года.)

Тем не менее, благородный лорд остался неумолим ко всем просьбам Порты, несмотря на то, что последняя нашла себе столь бескорыстного ходатая в лице самой России. Затем, конечно, Порта уразумела, чего от нее ожидают. Она поняла, что ей суждено сделать волка пастухом. Но она еще колебалась и только через три месяца решилась принять помощь России.

«Великобритания», — сказал благородный лорд, — «никогда не выражала недовольства по поводу того, что Россия оказала эту помощь; напротив, она была рада, что Турция получила действительную поддержку откуда бы то ни было». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Но к какой бы дате ни относились обращенные к лорду Пальмерстону просьбы Порты о помощи, он не мог не сделать следующего признания:

«Нет никакого сомнения в том, что если бы Англия сочла возможным вмешаться, то этим продвижение вторгнувшейся армии было бы приостановлено, и русские войска не были бы призваны в страну». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

Почему же он не «счел возможным» вмешаться и удержать русских?

Прежде всего он ссылается на недостаток времени. Но, по его же собственным словам, конфликт между Портой и Мухаммедом-Али начался еще в октябре 1831 г., между тем как решающее сражение при Конье произошло только 21 декабря 1832 года. Неужели у него не было времени в продолжение всего этого периода? Ибрагим-паша выиграл крупное сражение в июле 1832 г.[319], и с июля до декабря у Пальмерстона опять-таки не было времени. Однако в течение всего этого срока он ожидал со стороны Порты формальной просьбы, которая, согласно его последней версии, последовала только 3 ноября.

«Но», — спросим вместе с сэром Робертом Пилем, — «разве он был настолько неосведомлен о событиях, происходивших в Леванте, что должен был ожидать формальной просьбы?» (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Да и с ноября, когда уже последовала формальная просьба, до конца февраля — выступление России произошло не раньше 20 февраля — протекло четыре долгих месяца. Почему же он ничего не предпринял за это время?

Но у него в запасе имеются еще лучшие оправдания.

Египетский паша был ведь лишь мятежным подданным, а султан — суверенным монархом.

«Так как это была война подданного против его монарха, и этот монарх является союзником короля Англии, то было бы несовместимым с нормами добропорядочности вступать с пашой в какие бы то ни было сношения». (Палата общин, 28 августа 1833 года.)

Итак, задержать армии Ибрагима благородному лорду не позволил этикет. Тот же этикет запретил ему дать инструкции своему консулу в Александрии, чтобы тот употребил свое влияние для воздействия на Мухаммеда-Али. Подобно испанскому гранду, благородный лорд дал бы скорее королеве сгореть дотла, нежели позволил бы себе нарушить этикет и дотронуться до ее юбок. Но, увы! Оказывается, что благородный лорд уже в 1832 г. без согласия султана аккредитовывал консулов и дипломатических агентов при «подданном» султана, что он заключал с Мухаммедом-Али договоры, меняющие существующие торговые и таможенные правила и соглашения и устанавливающие на место них новые. И все это он проделывал, не заботясь о предварительном согласии Порты или о ее последующем одобрении. (Палата общин, 23 февраля 1848 года.)

В соответствии с этим граф Грей, тогдашний шеф благородного виконта, сообщает нам, что

«Англия имела в этот момент обширные торговые сношения с Мухаммедом-Али, порывать которые было не в ее интересах». (Палата лордов, 4 февраля 1834 года.)

Как, торговые сношения с «мятежным подданным»! Но ведь флот благородного лорда был тогда занят на Дуэро и на Тахо, он должен был блокировать Шельду и в качестве повивальной бабки облегчать муки родов конституционных королевств Португалии, Испании и Бельгии. Поэтому благородный лорд не мог тогда послать ни одного корабля. (Палата общин, 11 июля 1833 г. и 17 марта 1834 года.)

А между тем султан все время настаивал именно на оказании помощи военно-морскими силами. Отдавая дань аргументам благородного лорда, предположим, что он действительно не имел в своем распоряжении ни одного корабля. Но крупные авторитеты уверяют нас, что от благородного лорда не требовалось ни одного корабля, от него требовалось всего-навсего одно слово{40}. К числу этих авторитетов принадлежит и адмирал Кодрингтон, уничтоживший турецкий флот при Наварине.

«В свое время», — констатировал он, — «когда дело шло об очищении Мореи, Мухаммед-Али почувствовал, какой вес имеют наши представления. Он получил тогда от Порты распоряжения сопротивляться всем требованиям об эвакуации Мореи и должен был отвечать за это головой. Он и оказал соответствующее сопротивление, но в конце концов благоразумно уступил и очистил Морею». (Палата общин, 20 апреля 1836 года.)

Далее, согласно заявлению герцога Веллингтона,

«если бы во время сессии 1832 или 1833 г. Мухаммеду-Али было бы ясно сказано, что он не должен вести борьбы в Сирии и Малой Азии, войне был бы этим положен конец, и мы не рисковали бы тем, что русский император получит возможность послать в Константинополь флот и армию». (Палата лордов, 4 февраля 1834 года.)

Но имеется еще более надежный авторитет. Это — сам благородный лорд. Он утверждал:

«Хотя правительство его величества и не удовлетворило просьбу султана об оказании помощи военно-морскими силами, однако Англия оказала ему моральную поддержку. Те заявления, которые британское правительство сделало египетскому паше и Ибрагим-паше, командующему его войсками в Малой Азии, существенно содействовали достижению соглашения» (в Кютахье) «между султаном и пашой, что привело к окончанию войны». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Наконец, лорд Дерби, в то время еще лорд Стэнли и коллега Пальмерстона по кабинету, заявил, что он может

«смело утверждать, что дальнейшее продвижение Мухаммеда-Али было остановлено только благодаря недвусмысленному заявлению Англии и Франции, что они не допустят оккупации Константинополя его войсками». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Итак, по словам лорда Дерби и самого лорда Пальмерстона, не русская эскадра и не русские войска в Константинополе, а недвусмысленное заявление британского консула в Александрии заставило Ибрагима приостановить свое победоносное продвижение к Константинополю и привело к заключению соглашения в Кютахье, по которому Мухаммед-Али получил в придачу к Египту еще и сирийский пашалык, Адану и другие территории. Но благородный лорд счел возможным разрешить своему консулу в Александрии сделать это недвусмысленное заявление лишь после того, как турецкая армия была уничтожена, Константинополь наводнен казаками, а Ункяр-Искелесийский договор подписан султаном и положен царем в карман.

Если недостаток времени и военных кораблей не позволил благородному лорду оказать султану помощь, а чрезмерная приверженность к этикету помешала ему остановить пашу, то предписал ли он, по крайней мере, своему послу в Константинополе противодействовать чрезмерному усилению влияния России и стремиться ограничить это влияние более узкими рамками? О нет, наоборот. Чтобы не помешать свободе действий России, благородный лорд позаботился о том, чтобы вообще не иметь в Константинополе посла в наиболее острый период кризиса.

«Ни в одной стране положение и авторитет посла не могли принести такую пользу и ни в один период это положение и этот авторитет не могли быть использованы с таким успехом, как в Турции в продолжение шести месяцев, кончая 8 июля». (Речь лорда Махона в палате общин 20 апреля 1836 года.)

Лорд Пальмерстон сообщает нам, что британский посол сэр Стратфорд Каннинг покинул Константинополь в сентябре 1832 г., что лорд Понсонби, бывший тогда посланником в Неаполе, был назначен на его место в ноябре, что «во время необходимых для переезда приготовлений возникли трудности», хотя военный корабль и ожидал его, что «неблагоприятная погода помешала ему прибыть в Константинополь раньше конца мая 1833 года». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Поскольку русские еще не прибыли, лорду Понсонби было приказано употребить на переезд из Неаполя в Константинополь семь месяцев{41}.

Да и зачем было благородному лорду препятствовать русским оккупировать Константинополь?

«У меня, со своей стороны, было сильное сомнение в том, входило ли вообще в политику русского правительства какое-либо намерение осуществить раздел Оттоманской империи». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)

О, конечно, нет! Россия не хотела раздела империи, она предпочитала удержать ее за собой целиком. Кроме уверенности, которую лорд Пальмерстон черпал в этом сомнении, другую уверенность давало ему «сомнение в том, направлена ли политика России уже в данный момент к немедленному достижению этой цели», а третью «уверенность» он находил в третьем «сомнении», а именно:

«Сомнительно, подготовлена ли русская нация» (подумать только — русская нация!) «к такому перемещению своих сил, центров и правительственной власти в южные провинции, которое было бы необходимым последствием