Сад Эпикура
Глава первая
Царь Антигон въезжал в Афины через Дипилонские ворота, и пестрая толпа горожан вышла встречать его. Это была поистине царская встреча: Афины, научившиеся раболепствовать, не пожалели для торжеств ни денег, ни сил, хотя еще полвека назад никому бы и в голову не пришло, что гордые и свободолюбивые афиняне станут когда-либо приветствовать царя. Одна эта мысль для афинян показалась бы оскорбительной. Теперь же они без тени смущения радостными возгласами приветствовали Антигона, царя Македонии и своего царя, сына Деметрия Полиоркета, который едва не уморил Афины голодом, когда они восстали против него.
О том, что Антигон навестит Афины, было известно давно: начальник македонского гарнизона в Мунихий[1 — Мунихий — крепость в афинской гавани Пирее, где располагался македонский гарнизон.] Гиерокл оповестил об этом афинян заблаговременно, чтобы они успели приготовить приветственные речи и праздничные наряды, организовать состязания гимнастов и театральные представления в честь царя.
Но царь въехал в город больным, в лихорадке, которая настигла его еще в пути, в Эгейском море.
Поэтому приветственные речи были отменены, а гимнастические и театральные празднества отложены до выздоровления Антигона.
О том, что Антигон болен, Эпикур узнал от своего ученика Колота, так как сам встречать царя не ходил.
— Жаль, — вздохнул Эпикур. — Очень жаль… — Он сидел у ручья в своем саду, опустив руки в прохладную воду.
— Ты жалеешь Антигона? — удивился Колот.
— Нет. Я жалею, что откладываются театральные зрелища. Ведь должны были поставить «Брюзгу» моего покойного друга Менандра[2 — Менандр — выдающийся поэт-комедиограф, живший в 342–292 годах до н. э.]. Менандр когда-то сам читал мне эту комедию, и мы славно смеялись. Да-а, уже двенадцать лет прошло с той поры, как Менандр утонул, купаясь в Пирейской бухте, — проговорил Эпикур со вздохом. — Его жизнь, как жизнь огня, погасила вода.
— Жизнь огня, учитель? — переспросил Колот. — Такое сравнение мог бы сделать и Зенон.
Эпикур поднялся, покачал укоризненно головой.
— Ты опять о Зеноне, — недовольно заметил он. — Мне иногда кажется, что ты, Колот, более ученик Зенона, чем мой. Ты чаще бываешь в Стое[3 — Стоя Пойкиле — Пестрый, или Расписной, портик — знаменитая колоннада на афинской площади, агоре, где философ Зенон Китийский вел беседы со своими учениками.], чем со мной. Смотри, как бы к твоему имени не прибавилось, еще одно: Перебежчик…
— Не прибавится, — ответил Колот. — Хотя мне иногда кажется…
— Что? — спросил Эпикур.
— Что ты слишком суров ко мне, учитель, — сказал Колот, желая, однако, сказать совсем другое: что Эпикуру и Зенону следовало бы быть более друзьями, чем врагами, отчего и тот и другой только выиграли бы. Увы, они враги, хотя мудрость каждого из них достойна восхищения. Конечно, сам Колот все-таки выбрал Эпикура, выбрал радость, свободу, дружбу — к ним пролагает путь философия Эпикура. Там же, у Зенона, суровая необходимость, терпение, самоотречение во имя служения человеческой общине и закону.
— Зенон, конечно, тоже был в толпе встречающих? — спросил Колота Эпикур.
— Да, учитель.
— Еще бы! — усмехнулся Эпикур.
Это «еще бы» означало лишь то, что Зенон Китийский был единственным из афинских философов, кого царь Антигон отметил особым вниманием: навещая Афины, Антигон не раз слушал Зенона и приглашал его с собой на гуляния.
Однажды Зенон сопровождал царя к кифареду[4 — Кифаред — исполнитель музыкальных произведений на кифаре, струнном инструменте.] Аристоклу. Рассказывают, что на попойке у Аристокла Антигон назвал Зенона Китийского своим учителем.
— Где остановился Антигон? — спросил Эпикур.
— В доме Антипатра. Гиерокл привел из Пирея солдат и поставил их вокруг дома.
— Напрасная предосторожность, — сказал Эпикур. — Антигон здесь в большей безопасности, чем в Македонии: преданность афинян царю поразительна.
— Тебя это возмущает, учитель?
— А тебя, Колот?
Колот улыбнулся и не ответил: он знал, что Эпикур не одобряет его пристрастия к разговорам о власти, об усовершенствовании общественного устройства. Эпикур считает, что такие разговоры вредны, так как отвлекают от главного — от размышлений о высшем благе. Высшее же благо — свобода от телесных страданий и душевных тревог. А тот, кого волнуют дела царей, не может достичь безмятежности духа…
Колот выбрал Эпикура ради этой свободы. Чтобы навсегда уйти от постыдного страха перед жизнью, перед смертью и богами.
Теперь об этом толкуют не только в саду Эпикура: боги неверны и воля их темна. Молитвы и жертвы напрасны, ибо порождают ложные надежды. Человеку следует надеяться только на себя и на своих друзей. Но для этого и сам он обязан быть мудрым, и друзья — преданными ему. А в основу того, что связывает их, должно быть положено наслаждение. Наслаждение жизнью. Но этому во все времена, как и теперь, препятствует страх. Страх перед богами, страх перед смертью, перед болезнями, лишениями, нищетой. Страх перед худшим. Худшее же — сам страх, который, подобно тени, преследует человека и на пиру, и на смертном одре.
Сильные стремятся подавить в себе страх и говорят: «Не боюсь богов, не боюсь смерти, не боюсь превратностей судьбы» — и совершают подвиги бесстрашия: бросаются навстречу смерти, презирают ее, играют в опасные игры со своей судьбой. Но и для них существуют боги, остаются смерть, страдания.
Слабые говорят: «Лучше бы не родиться» — и пытаются молитвами, жертвами, покорностью и тысячами других ухищрений оградить себя от худшего, но оно все равно находит их, как бы они ни прятались.
Весь род человеческий осужден жить в пещере под Пниксом[5 — Пникс — холм в предместье Афин. В пещере под Пниксом держали осуж денных на смерть.]. Кто выпустит его на свободу? Кто, наконец, объявит перед всем миром, что высшее благо — наслаждение? Тот, кто докажет, что пуст Олимп[6 — Олимп — наивысший горный массив в Греции (2917 м). По древнегреческой мифологии, место пребывания богов.] и нет царства Аида[7 — Аид — бог подземного мира и царства мертвых.].
Увы, путь этот тернист и долог. Но и то уже благо, что он существует. И кто решится ступить на этот путь, легко его найдет: всюду бродят толпы, а на этом пути безлюдье.
Эпикур купил этот сад за восемьдесят мин серебра. Это было все его состояние. И он не пожалел отдать его за сад и за дом, стоящий в глубине сада над оврагом, по которому протекает чистый ручей, ныряющий затем под каменную ограду и бегущий дальше, к Илиссу. Сад, дом и ручей — это все, что нужно человеку. Нельзя жить без пищи, без воды, без крыши над головой. Но и большего человеку не надо, хотя он может иметь большее. Истинные же мудрецы всегда довольствовались малым. В Абдере он видел крестьянскую лачугу, в которой несколько лет прожил Демокрит, создавая самое значительное из своих произведений «Великий мирострой». В горах близ Эфеса ему показывали пещеру, где многие годы ютился Гераклит, отказавшийся ради философии от высшей власти и мирской суеты. Подобно Гераклиту, пренебрег возможностью принять высшую власть и сицилиец Эмпедокл, прыгнувший затем в кратер вулкана Этны, когда ему надоела жизнь. Учитель великого Перикла Анаксагор жил в бедности. Говорят, что у него не было даже масла, чтобы налить в светильник. И гордый элеец Зенон отказывался от приглашений в Афины, предпочитая оставаться в своем городе, хотя в Афинах его ждала громкая слава. Диоген из Синопа скитался бездомным и называл себя собакой. О Диогене ему, Эпикуру, много рассказывал Навсифан. Эпикур и сам мог бы повидать Диогена, когда б еще ребенком не уехал вместе с родителями на злополучный Самос. Правда, восемнадцатилетним юношей Эпикур посетил Афины — это было вскоре после смерти Александра Македонского, — но Диогена тогда уже не было в Афинах. В тот же год Диоген умер в Коринфе. Тогда же умер в Халкиде Аристотель…
Умерли все великие. Там, где учил Аристотель, учит теперь Стратон. Там, где учил Платон, учит теперь Кратет. А в Пестрой Стое, где некогда басилевс допрашивал обвиненного в непочитании отеческих богов Сократа, теперь философствует кривошеий Зенон Китийский, прозванный Египетской Лозой из-за смуглой кожи, худобы и высокого роста.
Сами великие Афины утратили свое былое величие. Александр Македонский начал, а его последователи продолжают разрушать и развращать Афины. Нет ни ораторов, подобных Демосфёну, ни государственных мужей, подобных Перйклу, ни мудрецов, подобных Платону или Аристотелю. Афины наводнены чужестранцами.
На агоре идет бойкая торговля. Один македонский царь сменяет другого. Духовные силы эллинского народа гаснут. Аристократов, торговцев, менял, ремесленников, земледельцев, рабов — всех подавил страх перед грядущим. Никто не чувствует себя хозяином в своем отечестве. По прихоти царей каждый может стать нищим, превратиться в изгнанника. Нет мудрости, которая предотвратила бы всеобщее падение, нет страсти, которая всколыхнула бы силы, нет утешения, которое залечило бы душевные раны. Никто в Элладе не может сказать: «Мне хорошо».
Демохар, племянник Демосфена, был, наверное, последним, кто сумел поднять афинских демократов против македонского полководца Деметрия Полиоркета, когда тот уехал на Кипр. Увы, Деметрий вернулся, а Демохар изгнан. Потом афиняне еще раз попытались восстать против македонского властителя во время его отсутствия, но едва не поплатились за это жизнью. Деметрий, узнав, что Афины восстали, быстро возвратился с войсками в Пирей и осадил Афины, решив уморить бунтовщиков голодом. Афины сдались. С той поры в Пирее стоит македонский гарнизон. С той поры на агоре не слышно голосов в защиту свободы и демократии. С той поры над воротами сада Эпикура прибита доска с выжженными на ней словами:
СТРАННИК, ЗДЕСЬ ТЕБЕ БУДЕТ ХОРОШО:
ЗДЕСЬ УДОВОЛЬСТВИЕ — ВЫСШЕЕ БЛАГО.
Прибил эту доску к воротам Метродор. Метродор из Лампсака[8 — Лампсак — город Малой Азии на берегу Геллеспонта.], сын Афинея и Санды, один из друзей Эпикура, а вернее, самый близкий его друг.
Вот уже двадцать пять лет Метродор не расстается с ним. Дольше его с Эпикуром живет только Гермарх. Гермарх из Митилены, сын бедного отца, который в юности, подобно Эпикуру, скитался по городам и странам, учительствуя, и на одном из перекрестков дорог повстречал Эпикура. С тех пор они — друзья, с тех пор они вместе. Вместе приехали в Афины и первыми поселились в доме, купленном Эпикуром. А через три года пришел Метродор. Целый день он простоял у калитки сада Эпикура, не решаясь войти. И когда б Эпикур сам не позвал его, стоял бы, наверное, у калитки еще невесть сколько.
— Войди, — сказал ему тогда Эпикур, увидев его. — Войди, если ты ко мне.
Метродор вошел и смущенно остановился перед Эпикуром.
— Теперь назови себя и скажи, что тебе надо, — предложил Эпикур.
— Я из Лампсака, — ответил Метродор, подняв на Эпикура прекрасные глаза. — Я пришел, чтобы спросить тебя: правда ли, что ты все знаешь?
— Нет, — ответил Эпикур. — Но все, что я знаю, — правда.
— Но ты знаешь, как возник и развился этот мир?
— Да.
— И как появилось все живое?
— Да.
— И как родилась душа?
— И
