ослепительного солнца. Потом отнял руку от глаз и осмотрел площадь. То, что он увидел, было ужасно: у фонтана неподвижно и в безжизненных позах лежали люди — добыча чумы. Гулко стекала в бассейн вода из чаши фонтана. Черные птицы, нахохлившись, сидели у воды. Пробежала собака, отпрянув в сторону от первого же трупа, оказавшегося у нее на пути. И тогда Эпикур вдруг почувствовал, что он проходит сквозь смерть, которая лежит у него под ногами, клубится невидимо в белом свете дня, обволакивает его тишиной, от которой звенит в ушах. Эпикур пошел быстрее, намеренно сильно стуча палкой по камням мостовой.
Он был уже у харчевни Тимолита, когда с крыши дома его кто-то окликнул:
— Эй, прохожий! — остановил его голос с крыши. — Ты откуда?
Эпикур остановился и поглядел вверх.
Человек сидел на краю крыши, свесив босые ноги, и улыбался Эпикуру. Он был молод. Бородка, которой еще ни разу не касались ножницы цирюльника, не могла спрятать алость его губ. Юноша улыбался Эпикуру, но глаза его были грустны.
— Ты откуда? — повторил он.
— Из Пирея, — ответил Эпикур.
— И что там? — спросил юноша. — Там тоже чума?
— Да, — ответил Эпикур. — И нет кораблей, на которых можно было бы уплыть.
— И ты поэтому вернулся?
— Нет. Я возвращаюсь к своим друзьям, которых оставил здесь.
— А я остался возле отца, — сказал юноша. — Он болен. Но не чумой, — поспешно добавил он. — Он болен давно, и ему нельзя двигаться. Потревожить его — значит убить… Он приказал мне уйти из Афин, но я сижу здесь. Ты первый человек, которого я вижу идущим в город…
— Ты увидишь еще многих людей, — сказал юноше Эпикур. — Все живые вернутся. Чума не бывает вечной.
— Да! — обрадовался словам Эпикура юноша. — Спасибо тебе. А теперь скажи мне, кто ты?
— Я Эпикур, философ. Мой дом в саду у Северной стены. Если хочешь узнать больше обо мне, приходи в мой сад.
— Я слышал о философе Эпикуре, — ответил юноша. — Говорят, что в твоем саду собираются для пьяных оргий… — Он замолчал, настороженно глядя на Эпикура.
— Я мог бы рассердиться на тебя и молча уйти, — сказал на это Эпикур. — Но я дам тебе на прощанье один совет: не доверяй своим ушам, а доверяй своим глазам. Прощай.
Ничего не изменилось на агоре. Разве что больше стало разрушенных лавок, прибавилось мусора: должно быть, грабители продолжали свои налеты и прошлой ночью. По-прежнему стояла стража у Булевтерия и у дома Антипатра, где остановился Антигон. Антигон был болен и не покинул Афины.
— От кого охраняете? — спросил Эпикур у стражника, проходя мимо дома Антипатра.
— Не подходи, — ответил стражник, — держись подальше! — и выставил вперед копье.
— У меня за спиной более страшное оружие, — сказал Эпикур. — Против него твое оружие — игрушка. Я говорю о чуме. Чуму копьем не остановишь.
— Зато можно остановить чумных. Вот проколю я тебя, тогда увидишь, какая это игрушка! — захохотал стражник. — Не проткнуть ли этого старикашку? — обратился он к другим стражникам.
— У кого в руках копье, у того все мысли на острие его, — сказал Эпикур. — И это пострашнее чумы.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил стражник.
Эпикур пошел дальше, не оборачиваясь.
— Эй, что ты хотел этим сказать? — заорал ему вслед стражник. — Что страшнее чумы? Эй, старикашка! Что ты хотел сказать?
— Отложи копье в сторону, сам поймешь, — ответил Эпикур.
Увидев Расписную Стою, Эпикур замедлил шаг и подумал, не обойти ли ее стороной. Но потом он рассудил, что это удлинило бы его путь к дому и, значит, отняло бы у него почти час времени. «Потерять час времени на ходьбу или на разговор с Зеноном Китийским — не все ли равно? — спросил он себя и ответил: — Все равно». К тому же совсем не обязательно было вступать в разговор с Зеноном, которого могло и не быть в Стое.
Эпикур направился к Стое и увидел Зенона. Зенон сидел на прежнем месте, на краю скамьи под фреской Полигнота[45 — Полигнот (V в до н. э.) — известный древнегреческий художник. Прославился своими стенными росписями общественных зданий в Афинах и Дельфах. Стоя Пойкиле, Расписная Стоя, — знаменитая колоннада на афинской агоре — была также расписана Полигнотом.], изображавшей Марафонскую битву, и смотрел на Эпикура.
— Хайре! — первым поприветствовал Эпикура Зенон. — Поднимись сюда. Ты первый человек, которого я вижу сегодня.
— Это неправда, — ответил Эпикур, размышляя над тем, следует ли ему подниматься к колоннаде по ступенькам лестницы, у начала которой он остановился. — Первым человеком, которого ты сегодня увидел, Зенон, был ты сам. Или ты не человек? И вот вывод: если ты человек, то ты лжешь, Зенон, а если ты говоришь правду, то ты не человек.
— Стоит ли нам упражняться в искусстве софистов[46 — Уже в IV веке до н. э. софистами называли тех, кто упражнялся в бесплодном красноречии, в словесных уловках. Само же слово «софист» означает: мудрец, учитель.], Эпикур? Поднимись. Тебе сделать это легче, чем мне спуститься: очень болят ноги. Не к дождю ли? — Зенон посмотрел в небо.
Эпикур поднялся по лестнице, подошел к Зенону и сел рядом с ним.
— Не понимаю, почему ты здесь торчишь, — сказал он, садясь. — Объясни мне, Зенон. Сидел бы лучше дома. Это и безопаснее, и разумнее: ведь никто сюда, пока не кончится чума, не придет.
— Вот ты пришел, — ответил Зенон. — Разве ты никто? — теперь улыбнулся Зенон, потому что и сам не устоял перед софистической игрой. — Но почему ты вернулся один, Эпикур? — спросил он, помолчав. — Где Колот, где Метродор и Полиэн?
— Метродора и Колота мы скоро увидим, — ответил Эпикур. — Они идут следом. Полиэн уплыл на Эвбею.
— Молодые отстали от тебя, старика?
— Они отстали ровно настолько, чтобы иметь время обдумать решение одной задачи до встречи со мной, — ответил Эпикур. — Твои же ученики, Зенон, кажется, и вовсе не придут к тебе. Зачем ты здесь сидишь?
— Чтобы боги видели меня, — ответил Зенон.
— Зачем ты богам? — усмехнулся Эпикур.
— Я любим богами, потому что свят и праведен перед ними, Эпикур. И вот я сижу здесь, в центре обезлюдевшего города, как укор тем силам, которые творят зло и которые подвластны богам…
— Я допускаю присутствие богов в мире, — ответил Эпикур, — но мир объясним и без них. Ты написал в своих «Беседах», что только мудрецы свободны, а все прочие люди — рабы. Свободны же мудрецы потому, что действуют всегда самостоятельно. Но несколькими строчками ниже ты написал: «Мудрец обращается к богам и молит их о благах». Я правильно воспроизвел твою мысль, Зенон?
— Правильно. И что же из этого следует?
Перед ними лежала пустынная площадь покинутого людьми великого города. Светило солнце, разогревая камни площади, по которым прошли тысячи и тысячи уже исчезнувших людей. Их унесли болезни, войны, голод, время — четыре извечных врага человечества.
И хотя люди существуют на земле давно, они, кажется, еще ничему толком не научились: продолжаются войны, свирепствуют болезни, накатываются волнами голодные годы и время неумолимо, как и тысячу лет назад. В борьбе с этими врагами человек должен положиться только на себя. А он выдумал богов, небесных и подземных, и молится им, молится, теряя время и разум. Боги — пожиратели времени и разума. Они пожирают время жизни и свет разума. И ничего не дают взамен, разве что мудрецов, подобных Зенону…
Об этом Эпикур Зенону не сказал. Он поднялся со скамьи и постучал о гранитный пол палкой.
— Что это значит? — спросил Зенон.
— Небесные боги тебя видят, — ответил, усмехаясь, Эпикур, — а подземные не видят и не слышат. Я постучал об пол, чтобы призвать их сюда. Потолкуй с ними, а я ухожу.
Метродор и Колот стояли за крайними колоннами портика. И когда Эпикур спустился на площадь, подошли к нему.
— Ты можешь и дальше упрекать нас в том, что мы дурно вели себя у Кериба, — сказал Колот, — хотя я не понимаю, какова тут вина Метродора, что ты и ему не позволил идти рядом с тобой. Но домой мы должны вернуться вместе, Эпикур, чтобы не возбуждать напрасных разговоров…
— Я простил вас, — сказал Эпикур. — Я рад, что дальше мы пойдем вместе. Поторопимся же, друзья, а то Зенон накличет на меня гнев богов или швырнет в меня своей палкой: я его сильно разозлил…
— Хайре, Зенон! — поприветствовал Зенона Колот.
Зенон отвернулся и не ответил.
Глава шестая
У ворот их уже ждали. Здесь были Идоменей, Гермарх, Никанор, Леонтей, Маммария и еще несколько человек, друзей Эпикура, скрывавшихся в его саду от чумы.
— А я тебя уже оплакивала, глупая, — сказала Маммария и хотела было обнять Эпикура, но он выставил вперед свой посох и не дал ей подойти.
— Пусть никто не подходит к нам, — сказал друзьям Эпикур. — Мы прошли по дорогам, где нынче бродит чума. И кто знает, не принесли ли мы ее на ногах или на одежде. Болезнь передается даже с дыханием, вы это знаете. Поэтому расступитесь и пропустите нас. Мы поднимемся в сторожку на винограднике, сожжем там свою одежду и сделаем все другое, что необходимо. Пусть кто-нибудь из слуг принесет в сторожку для нас хитоны и гиматии, а также одеяла, чтобы мы могли устроить там себе ложа для ночлега. Мы останемся в сторожке три дня и три ночи. И если за это время ничего с нами не случится, мы спустимся к вам. Скажите также Федрии, что нам необходима пища. Пусть принесет.
— И вино пусть не забудет, — сказал Колот. — Эй, Федрия, вина нам принеси побольше…
— Как Леонтия, как мой сын и моя дочь? — спросил, обращаясь к встречавшим, Метродор.
— Все ли живы и здоровы? — спросил Эпикур.
— Все живы, — ответил Идоменей. — И все здоровы пока, кроме брата твоего. Он совсем плох.
— Запасы наши в кладовых быстро тают, — сообщила прибежавшая Федрия. — Что будем делать? А в городе, говорят, все лавки заперты…
— Никому в город не ходить, — сказал Эпикур. — Пищу экономить. Всем давать поровну. Сыр и мед только женщинам и детям…
— Мой дом сожгли, — пожаловалась Маммария. — Я смотрела с холма, как он горел. Скифы сказали, что все мои слуги разбежались, после того как умер от чумы один из них…
— Пойдемте, — сказал Метродору и Колоту Эпикур. — Я устал, друзья. Одежду и пищу пусть принесут не в сторожку, а оставят шагах в пятнадцати от нее. Мы сами все перенесем. Ты поняла, Федрия?
— Я все поняла, Эпикур, — ответила ключница.
Они пошли по тропе, которая пролегала вдоль ограды, — это была едва приметная тропа, протоптанная детьми, — раздвигая посохами кусты крапивы и дикой мяты, разросшейся между вязами. Так было ближе до сторожки и безопаснее для обитателей сада: теперь по этой тропе никто не ходил, детей вместе с женщинами поселили в домах, запретив им оттуда выходить.
Они разделись шагах в тридцати от сторожки и закопали одежду. Затем обмылись у бассейна, в который огородник Ликон привозил воду из пруда для полива капусты.
