И если режиссеры считают «Пугачева» не совсем сценичным, то автор заявляет, что переделывать его не намерен: пусть театр, если он желает ставить «Пугачева», перестроится так, чтобы его пьеса могла увидеть сцену в том виде, как она есть.
15
1922 г.
Есенин в кафе «Домино» познакомил меня с Айседорой Дункан. Мы разместились втроем за столиком. Пили кофе. Разглядывали надписи, рисунки и портреты поэтов, находящиеся под стеклянной крышкой столика. Показывали Дункан роспись на стенах «Домино».
Разговор не клеился. Была какая-то неловкость. Эта неловкость происходила, вероятно, потому, что Дункан не знала русского языка, а Есенин не говорил ни на одном из европейских языков.
Вскоре начали беседу о стихах. И время от времени обращались к Айседоре Дункан, чтобы чем-нибудь показать внимание к ней: по десять раз предлагали то кофе, то пирожное.
В руках у Есенина был немецкий иллюстрированный журнал. Готовясь поехать в Германию, он знакомился с новейшей немецкой литературой.
Он предложил мне просмотреть журнал, и мы вместе стали его перелистывать. Это был орган немецких дадаистов.
Есенин, глядя на рисунки дадаистов и читая их изречения и стихи:
– Ерунда! Такая же ерунда, как наш Крученых. Они отстали. Это у нас было давно.
Я возразил:
– У нас и теперь есть поэтические группы, близкие к немецким дадаистам: фуисты, беспредметники, ничевоки. Ближе всех к немецким дадаистам, пожалуй, ничевоки.
Уходя из «Домино», Есенин попросил меня дать ему только что вышедшую книжку стихов известной беспредметницы, сказав, что «Серафические подвески» у него уже есть.
В творчестве Есенина наступил перерыв. Он выискивал, прислушивался, весь насторожившись. Он остановился, готовясь сделать новый прыжок.
За границей прыжок этот был им сделан: появилась «Москва кабацкая».
Для «Москвы кабацкой» он взял некоторые элементы у левых эротических поэтов того времени, разбавил эти чрезмерно терпкие элементы Александром Блоком, вульгаризировал цыганским романсом.
Благодаря качествам, которые Есенин придал с помощью Блока и цыганского романса изысканной и малопонятной левой поэзии того времени, она стала общедоступней и общеприемлемей.
16
Перед отъездом за границу Есенин спрашивает А. М. Сахарова:
– Что мне делать, если Мережковский или Зинаида Гиппиус встретятся со мной? Что мне делать, если Мережковский подаст мне руку?
– А ты руки ему не подавай! – отвечает Сахаров.
– Я не подам руки Мережковскому, – соглашается Есенин, – я не только не подам ему руки, но я могу сделать и более решительный жест… Мы остались здесь. В трудные для родины минуты мы оставались здесь. А он со стороны, он издали смеет поучать нас!
17
1923 г.
По возвращении из-за границы Есенин перевез свое небольшое имущество в Богословский переулок, в комнату, где он обитал раньше.
Здесь он в первый раз читал своим друзьям «Москву кабацкую».
Комната долгое время оставалась неприбранной: в беспорядке были разбросаны его американские чемоданы, дорожные ремни, принадлежности туалета, части костюма.
На окне бритва и книги: «Антология новейшей русской поэзии» на английском языке и Илья Эренбург – «Гибель Европы».
Есенин по адресу Эренбурга:
– Пустой. Нулевой. Лучше не читать.
18
Вечером мы у памятника Пушкина. Берем извозчика, покупаем пару бутылок вина и направляемся к Зоологическому саду, в студию Коненкова.
Чтобы ошеломить Коненкова буйством и пьяным видом, Есенин, подходя к садику коненковского дома, заломил кепку, растрепал волосы, взял под мышку бутылки с вином. И, шатаясь и еле выговаривая приветствия, с шумом ввалился в переднюю.
После вскриков удивления и объятий, после чтения «Москвы кабацкой» Коненков повел нас в мастерскую.
Сергей хвалил работы Коненкова, но похвалы эти были холодны.
Вдруг он бросается к скульптору, чтобы поцеловать ему руки.
– Это гениально! Это гениально! – восклицает он, показывая на портрет жены скульптора.
Как почти всегда, он и на этот раз не мог обойтись без игры, аффектации, жеста.
Но работа Коненкова, столь восторженно отмеченная Есениным, была, пожалуй, самой лучшей из всех его вещей, находившихся в мастерской.
19
«Стойло Пегаса».
Сергей показывает правую руку: на руке что-то вроде черной перчатки – чернила.
– В один присест написал статью об Америке, для «Известий». Это только первая часть. Напишу еще ряд статей.
Ряда статей он, как известно, не написал. Больше не упоминал об этих статьях.
20
Есенин передавал мне, что, будучи в Италии, он посетил Максима Горького.
Читал ему «Черного человека».
Поэма произвела на Горького большое впечатление. Горький прослезился.
21
Осень.
У Есенина наступает временный перерыв в творчестве.
Он хочет заняться редактированием и переделкой старой литературы для широких читательских масс.
Встретив меня в «Стойле Пегаса», сообщает:
– Я начинаю работать над Решетниковым. Подготовляю Решетникова для государственного издательства.
22
Осень.
Ранним утром я встречаю Есенина на Тверской: он несет целую охапку книг – издания Круга. Так и несет, как охапку дров. На груди. Обеими руками.
Без перчаток. Холодно.
Вечером того же дня в «Стойле Пегаса» он говорит мне:
– Я занимаюсь просмотром новейшей литературы. Нужно быть в курсе современной литературы. Хочу организовать журнал. Буду издавать журнал. Буду работать, как Некрасов.
23
1924 г.
Летний день. Нас четверо. Идем к одному видному советскому работнику. Хлопотать о деле.
Жарко. Есенин не пропускает ни одного киоска с водами. У каждого киоска он предлагает нам выпить квасу.
Я нападаю на него:
– У тебя, Сергей, столько раз повторяется слово «знаменитый», что в собрании сочинений оно будет на каждой странице. У Игоря Северянина лучше: тот раза два или три написал, что он гений, и перестал. А знаешь, у кого ты заимствовал слово «знаменитый»? Ты заимствовал его, конечно бессознательно, из учебника церковной истории протоиерея Смирнова. Протоиерей Смирнов любит это словечко!
Дальше я привожу из Есенина целый ворох церковнославянских слов.
Он долго молчит. Наконец не выдерживает, начинает защищаться.
В ожидании приема у советского работника продолжаем прерванный разговор.
– Раньше я все о мирах пел, – заметил Есенин, – все у меня было в мировом масштабе. Теперь я пою и буду петь о мелочах.
24
Лето. Пивная близ памятника Гоголю.
Есенин, обращаясь к начинающему поэту, рассказывает, как Александр Блок учил его писать лирические стихи:
– Иногда важно, чтобы молодому поэту более опытный поэт показал, как нужно писать стихи. Вот меня, например, учил писать лирические стихи Блок, когда я с ним познакомился в Петербурге и читал ему свои ранние стихи.
– Лирическое стихотворение не должно быть чересчур длинным, – говорил мне Блок. – Идеальная мера лирического стихотворения 20 строк. Если стихотворение начинающего поэта будет очень длинным, длиннее 20 строк, оно безусловно потеряет лирическую напряженность, оно станет бледным и водянистым.
Учись быть кратким! В стихотворении, имеющем от 3 до 5 четверостиший, можно все сказать, что чувствуешь, можно выразить определенную настроенность, можно развить ту или иную мысль.
Это на первых порах. Потом, через год, через два, когда окрепнешь, когда научишься писать стихотворения в 20 строк, – тогда уже можешь испытать свои силы, можешь начинать писать более длинные лирические вещи.
Помни: идеальная мера лирического стихотворения – 20 строк.
25
Есенин редко бывал в театре. И не потому, чтобы он отрицал театральное искусство, а потому, что он был слишком лирик. А еще и потому, что почти все вечера он проводил в кабаках.
В кино он бывал чаще, чем в театре, и опять-таки не потому, что искусство кино он любил больше театрального искусства, а потому, что в кино пойти проще и удобнее.
Из заграничных писем Есенина, из бесед с ним об искусстве Европы и Америки ясно, что современное эстрадное искусство и мюзик-холлы он ненавидел. Он был глубоко убежден, что мюзик-холлы и Изы Кремер – вырождение и гибель искусства. По его мнению, подобное искусство – это только средство зарабатывать деньги.
В теоретических спорах о театральном искусстве театр Мейерхольда предпочитал он Камерному. Он мечтал у Мейерхольда поставить одну из своих пьес. По традиции же, по жизненным привычкам Есенин тяготел к Московскому Художественному театру.
Изредка, но торжественно, совершив предварительно обряд омовения головы, направлялся он в Художественный театр, и, конечно, не на Чехова, которого он терпеть не мог, а на какую-либо из обстановочных и декоративных пьес, например на «Феодора Иоанновича».
26
Ни о ком из русских и иностранных писателей Есенин не отзывался с таким презрением, как об Антоне Чехове. К Чехову он относился как к одному из своих злейших личных врагов. Он выискивал все самое отвратительное и язвительное, чтобы бросить в Чехова.
Откуда у Есенина такая ненависть к Чехову?
Очень может быть, что он ненавидел Чехова за повесть «Мужики», ненавидел Чехова, как типичного представителя русской интеллигенции.
27
Брюсовский пер., д. 2а, кв. 26.
Вечер. Есенин на кушетке, в цветном персидском халате, в туфлях. Берет с подоконника «Голубые пески» Всеволода Иванова. Перелистывает. Бросает на стол. Снова, не читая, перелистывает и с аффектацией восклицает:
– Гениально! Гениальный писатель!
И звук «г» у него, как почти всегда, по-рязански.
28
Иван Рукавишников выступает в «Стойле Пегаса» со «Степаном Разиным».
Есенин стоит близ эстрады и внимательно слушает сказ Ивана Рукавишникова, написанный так называемым напевным стихом.
В перерывах и после чтения «Степана Разина» он повторяет:
– Хорошо! Очень хорошо! Талантливая вещь!
29
«Стойло Пегаса». Я прочел книгу Александра Востокова «Опыт о русском стихосложении», изданную в 1817 году. Встретив Есенина, я делился с ним прочитанным, восторгался редкой книгой.
Книга была редкой не только по содержанию, но и по внешнему виду: на ней был в качестве книжного знака фамильный герб одного из видных декабристов.
Я привел Есенину мнение Пушкина о Востокове: «Много говорили о настоящем русском стихе. А.X. Востоков определил его с большою ученостью и сметливостью».
Я сообщил ему, что первого русского стихотворца звали тоже Сергеем: Сергей Кубасов, сочинитель Хронографа, по свидетельству Александра Востокова, первый в России написал в XVI веке русские рифмованные стихи.
Темами нашей беседы в дальнейшем, естественно, были: формы стиха, эволюция русского стиха. Между прочим Есенин сказал:
– Я давно обратил внимание на переносы в стихе. Я учился и учусь стиху на конкретном стихотворном материале. Переносы предложения из одной строки в другую в первый раз я заметил у Лермонтова. Я всегда избегал в своих стихах переносов и разносок. Я люблю естественное течение стиха. Я люблю совпадение фразы и строки.
Я ответил, что в стихах Есенина в самом деле мало переносов и разносок, в особенности если иметь в виду его песенную лирику; в этом отношении он походит на наших русских песнетворцев и сказочников: по мнению Востокова, переносы и разноски заимствованы нашей искусственной книжной поэзией от греков и римлян.
В одной из моих тетрадок сохранилась выдержка из книги Востокова, относящейся к нашему разговору. Привожу ее полностью:
«Свойственные греческой и римской поэзии, а с них и в новейшую нашу поэзию вошедшие разноски слов (inversions) и переносы из одного стиха в другой (enjambements) в русских стихах совсем непозволительны: у русского песнетворца или сказочника в каждом стихе полный смысл речи заключается и
