Отчарь — согласно Л.А.Шероновой, новообразование от слова «отец» («Учен. зап. Горьк. гос. пед. ин-та», Горький, 1966, вып. 62, с. 119). В.П.Гарнин возводит это слово к прилагательному «отчарованный» — отчаянный, разбойный (Есенин С. Стихотворения и поэмы / / Библиотека поэта. Малая сер. 4-е изд. Л., 1990, с. 426.). Объяснение Л.А.Шероновой выглядит предпочтительнее, особенно если учесть, что слово «отчарь» могло происходить к звательному падежу слова «отец» (т. е. «отче»).
Облачное древо. — Эта метафора восходит с мифопоэтическим представлением тучи как мирового дерева (Аф. II, 277).
Небесные дщери. — По мнению Б.В.Неймана, автор ведет здесь речь, «разумеется, <о> пресловутых „девах облаков“, „небесных пряхах“, которым Афанасьев посвятил одну из самых поэтических, но фантастических глав <Аф. III, гл. XXIII> своей книги» (сб. «Художественный фольклор», М., 1929, [вып. ] 4/5, с. 213). Согласно А.Н.Афанасьеву, «индусы видели в облаках и тучах… божественных водяных жен, обитающих в воздушном океане… С ними родственны апсарасы — небесные девы, населяющие воздушную область между землею и солнцем… Греческие нимфы… суть облачные девы; они живут в пещерах (=недрах туч), прядут, приготовляют ткани… Одновременно с уподоблением облаков и туч спутанным волосам, возникло представление их куделями, из которых прядутся нити… Отсюда становится вполне понятной связь облачных жен и дев с работами пряденья…» (Аф. III, 119, 120, 128–129). Кроме того, «облачные девы» (в частности, вилы южнославянской мифологии) связаны также с молниями и вихрями. Они, «как девы весенних гроз <…>, пускают из облачных стран острые стрелы-молнии» (Аф. III, 163).
Куделить — прясть пряжу; в переносном смысле — взлохмачивать, таскать за волосы.
Кремник — кремль или кремь (в словаре В.И.Даля оба слова с пометой «стар.»: крепкий и крупный строевой лес.
Огневик — кремень; здесь, очевидно, в переносном смысле — человек твердого закала, крепкой веры. Впрочем, В.В.Коржан, опираясь на А.Н.Афанасьева (Аф. I, 254–256), предположил, что «седой огневик» — это «бог грозы у славян-язычников» (в его кн. «Есенин и народная поэзия», Л., 1969, с. 122).
Он дал тебе пику, / / Грозовый ятаг / / И силой Аники / / Отметил твой шаг. — В этих строках отразилось изображение Аники-воина (героя народных духовных стихов и народной драмы «Царь Максимилиан», похвалявшегося своей силой разорителя церквей и монастырей) на народных лубочных картинках. Непременные атрибуты костюма Аники-воина на них — копье (пика) и кинжал (у Есенина — «ятаг»: от «ятаган»). Соответствующее изображение — Ровинский: Атлас, III, № 751.
О, чудотворец! / / Широкоскулый и красноротый, / / <…> / / Укачай мою душу / / На пальцах ног своих! — Вероятно, это описание также восходит к лубочным картинкам. Святители и чудотворцы на них, как правило, босы (Ровинский: Атлас, III, № 1377, 1440, 1471), иногда широкоскулы (преп. Феодосий тотемский — там же, № 1648(А). Широколицым, красноротым и босым предстает на лубочных картинках из Библии работы мастера Василия Кореня (XVII век) и сам Господь Бог Саваоф (Ровинский: Атлас, III, № 810, листы 1–4, 6, 8, 9, 11–14 и др.).
…приявший в корузлые руки / / Младенца нежного… — Этот образ связан как с новозаветным эпизодом, когда в иерусалимском храме Симеон взял на руки младенца Иисуса (Лк, II, 25–34), так и с соответствующей иконой, где Симеон Богоприимец изображен с Иисусом-младенцем на руках. Одна из икон с таким изображением Симеона принадлежала Н.А.Клюеву (ныне — частное собрание, С.-Петербург), у которого и мог ее видеть Есенин.
И горит на плечах / / Необъемлемый шар!.. — Лубочная картинка с похожим сюжетом описана Д.А.Ровинским следующим образом: «Человек <полунагой и босой>, несущий на плечах своих огромный шар, в котором представлены семь добродетелей, избивающие семь смертных грехов (в лицах); <…> Над человеком <надпись>: „Тяжко есть иго на сын?хъ адамлихъ“» (Ровинский, III, с. 160, поз. 779). Ныне один из ее вариантов воспроизведен в каталоге «Русский рисованный лубок конца XVIII — начала XX века: Из собрания Государственного Исторического Музея, Москва». М., 1992, с. 122, № 73.
Рыжий Иуда / / Целует Христа. — Речь идет об известном евангельском эпизоде (Мф. XXVI, 47–50; Мк. XIV, 43–46; Лк. XXII, 47–48).
Акатуй — рудники близ Нерчинска, место каторжных работ.
Там дряхлое время… / / Сычёною брагой / / Обносит их круг. — Ср. в «Ключах Марии» (1918): «…рай в мужицком творчестве так и представлялся, где <…> дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сычёною брагой».
Сычёный — подслащенный сытой (медовым взваром).
Октоих (с. 41) — Зн. тр., 1918, 7 апреля (25 <марта>), № 174; журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 43–46; Г18; Г20; Триптих; Рж. к.; Грж.
Беловой автограф первой редакции с авторской правкой — Гн.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с исправлением в ст. 11 («бденья» вместо «бдения»). Датируется по Рж. к., где имеется помета рукой Есенина: «1917 август». Авторская дата в наб. экз. (1918) не соответствует действительности, поскольку еще 16 ноября 1917 года Иванов-Разумник отправил Андрею Белому письмо, содержащее полную копию «Октоиха» (Письма, 315).
До публикации поэмы в целом, в конце декабря 1917 года, треть ее текста (ст. 1–8, 13–16, 25–28, 40–49, 67, 87–92) была обнародована Ивановым-Разумником в его статье «Две России» (Ск-2, с. 217, 218, 221, 225, 228–229). Со- и противополагая «две России», персонифицированные для него, с одной стороны, в А.М.Ремизове с его «Словом о погибели Русской земли», а с другой — в Есенине и Клюеве, Иванов-Разумник писал:
«У Ремизова — „злоба кипит в душе, кипит бессильная: ведь полжизни сгорело из-за той России, которая обратилась теперь в ничто…“ И не одинок он теперь в своей злобе — густая толпа злобящихся с ним и за ним. Но беззлобна радость народных поэтов: „Радуйтесь! Земля предстала новой купели!..“ <следуют первые две строфы «Октоиха»>. Ремизов проклинает — и: „не проклинаю я никого, потому что знаю час, знаю предел, знаю исполнение сроков судьбы… Ничто не избежит гибели…“ И отвечает ему поэт (Есенин, в поэме „Октоих“) сильными и полными веры словами <следует отрывок финальной части от слов „Восстань, прозри и вижди“ по строку „Огнем и бурей труб“>. <…> Что ж удивляться тому, что и революция для него <Ремизова> есть лишь „беззаконство“ несметной бесовской силы „из темных ям“? <…> Что ж удивляться и тому, что нет и не может быть взаимного понимания между таким отношением к мировой вести, — и верою в то, что нынешняя и грядущая мировая трагедия есть не беззаконство темной силы, а тяжелый, тернистый светлый путь человеческого освобождения, что светлая победа — впереди, что
ни единый камень,
Через пращу и лук,
Не подобьет под нами
Подъятье Божьих рук. <…>
Так разделилась русская литература, русское общество и вся русская земля; так, быть может, скоро разделится весь мир… И каждый из нас должен твердо знать, за какую правду он готов стоять до конца. И если правда Ремизова мне чужда, темна и враждебна, то правда народных поэтов мне светла, близка и радостна» (Ск-2, с. 217, 221, 229).
В.А.Амфитеатров-Кадашев откликнулся на первую публикацию «Октоиха» статьей «Дождь без портов и теленок с востока» (неидентифицированная газетная вырезка — Тетр. ГЛМ; подпись: В.Кадашев; возможно, напечатана в московской вечерней газете «Новости дня», 8 апреля, 1918, № 11), высказавшись о поэме Есенина в фельетонно-публицистическом духе: «По-моему, <…> поэт гениально прозрел сущность счастливой эпохи, переживаемой нами.
В самом деле, разве дождь не есть образ, наиболее полно выражающий наше время?
Благодеяния советской власти разве не выявляются в дожде декретов?
Счастье жизни в социалистическом отечестве разве не сливается мистически с дождем пуль, свистящих, зря и не зря, по городам и весям государства российского?
Нет, дождь — превосходная аллегория советской России. <…>
Весь пестрый, путаный сумбур русской жизни, вся сложность явления, именуемого социальной революцией, выражена поэтом ясно и исчерпывающе: „Где пляшет, сняв порты, златоколенный дождь“.
Далее В.А.Амфитеатров-Кадашев мимоходом иронизировал и над первой строфой «Октоиха», назвав ее «мадригалом», вызванным «исключительной преданностью» поэта «рогатому скоту». Другие критики, однако, отнеслись к зачину «Октоиха» вполне сочувственно. Откликаясь на Г18, В.С.Рожицын писал: «Могучий зооморфизм, чувство природы и Руси, как огромного живого, животного существа, веет над этой книгой старинным языческим сумраком <…>. Суровая грубость этих образов еще звучней в стихе „Октоих“ <следует первая строфа>. Без душевной раздвоенности, без налета книжной культурности, без раздумья, с варварски-мощным напевным стихом и стихийной ясностью язычника С.Есенин чертит свой стих, рисует Русь, как иконописец Андрей Рублев…» (журн. «Колосья», Харьков, 1918, № 17, с. 7; вырезка — Тетр. ГЛМ).
Эмоционально приподнятые оценки начала поэмы дали также А.Б.Оленин (газ. «Мир», М., 1918. 29 сентября, № 46; вырезка — Тетр. ГЛМ), И.А.Оксёнов (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 7; подпись: А.Иноков), П.Н.Савицкий (журн. «Русская мысль», София, 1921, кн. I/II, с. 215–216; подпись: Петроник).
Некоторые замечания касались поэтики «Октоиха». Так, Н.В.Рыковский посетовал на «небрежные рифмы (деду — кедру; рощ — дождь; дед — звезд и т. д.)» (газ. «Раннее утро», М., 1918, 27 июня, № 117; подпись: Ник. Р-ий; вырезка — Тетр. ГЛМ). О «неправильных рифмах» упомянул в рецензии на Г20 и В.Я.Брюсов (журн. «Художественное слово», М., 1920, кн. 1, с. 57; подпись: В.Б.), назвав здесь же строки «дождь пляшет, сняв порты» и «на долину бед спадают шишки слов» метафорами, «вряд ли жизненными». Через два года Н.Н.Асеев, высказываясь о Триптихе, пожелал «никому под эти шишки не подвертываться», а финальную строфу «Октоиха» привел как пример стихов «ниже среднего уровня» (ПиР, 1922, кн. 8, ноябрь-декабрь, с. 40–41).
Скорее всего, Есенин имел в виду отзыв В.Я.Брюсова, когда в мае 1921 года писал Иванову-Разумнику, подводя некоторые итоги своих творческих исканий, начатых в 1917 году: «Поэтическое ухо должно быть тем магнитом, которое соединяет в звуковой одноудар по звучанию слова разных образных смыслов, только тогда это и имеет значение. Но ведь „пошла — нашла“, „ножка — дорожка“, „снится — синится“ — это не рифмы. Это грубейшая неграмотность… <…> я <…> отказался от всяких четких рифм <…> Так написан был отчасти „Октоих“ и полностью „Кобыльи корабли“».
Со слов И.В.Грузинова известно следующее высказывание Есенина 1921 г.: «Кто о чем, а я о корове. Знаешь ли, я оседлал корову. Я еду на корове. Я решил, что Россию следует показать через корову. Лошадь для нас не так характерна. Взгляни на карту — каждая страна представлена по-своему: там осел, там верблюд, там слон… А у
