Октоих (греч.) — богослужебная книга православной церкви, указывающая чинопоследование для будней и воскресений общественного богослужения. Здесь это слово употреблено метафорически.
Гласом моим пожру Тя, Господи (искаж. церковнослав.) — голосом моим принесу жертву Тебе, Господи. Это парафраза начала шестого ирмоса канона, поемого на глас четвертый: «Пожру Ти со гласом хваления, Господи»; канонический перевод — «Со гласом хваления принесу жертву Тебе, Господи» («Православный молитвослов с краткими катехизическими сведениями», СПб., 1907, с. 117). Сокращение «Ц.О.» раскрыто в копии поэмы рукой Иванова-Разумника (РГБ, ф. Андрея Белого) как «Церк. окт.», т. е. церковный октоих.
При чтении труда А.Н.Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» Есенин скорее всего не прошел мимо места, где говорится о связи слова «жертва» со словом «жр?ти» (греть, гореть), позднее получившем значение «поедать, жрать» (Аф. II, 39). Словами «пожру Тя» (которые можно понять и как «съем Тебя») поэт перефразировал канонический текст, тем самым придав ему определенный богоборческий оттенок, хотя здесь это вряд ли произошло намеренно.
Преполовенье — серединный день между Пасхой и Пятидесятницей (днем Святой Троицы); церковный праздник, связанный, как и Рождество, с водосвятием. В тропаре, посвященном этому празднику, есть слова: «Преполовившуся празднику, жаждущую душу мою благочестия напой водами».
Рождество — здесь: праздник Рождества Христова.
О Дево / / Мария… / / На нивы златые / / Пролей волоса. — В книге А.М.Авраамова «Воплощение: Есенин — Мариенгоф» (М.: Имажинисты, 1921, с. 24) эти строки стоят в ряду цитат из других стихов Есенина, где, по мнению критика, поэт изображает луну или месяц. Возможно, среди источников приведенных строк — одна из лубочных картинок, имеющая такое описание: «Богоматерь, стоящая на лунном серпе, на облаке, в короне и со скипетром в руках, с длинными распущенными волосами. Кругом головы ее (обращенной вправо) сияние» (Ровинский, III, с. 446, поз. 1126).
Плывут корабли. / / В них души усопших / / И память веков. — Ср.: «Воздушный океан, по которому плавают корабли=облака и тучи, отделяют мир живых людей (землю) от царства умерших, блаженных предков (от светлого небесного свода). Души усопших <…> должны были переправляться в страну вечного покоя через шумные волны этого океана, и переплывали их на облачных ладьях и кораблях. Потому фантазия первобытного народа уподобила корабль-облако плавающему в воздушных пространствах гробу» (Аф. I, 574; выделено автором).
Шумит небесный кедр. — Б.В.Нейман справедливо видит здесь «образ мирового дерева», правда, трактуемый им как «домысел» мифологов, «вкоренившийся» в сознание поэта (сб. «Художественный фольклор», М., 1929, [вып. ] 4/5, с. 213). Ср.: Аф. II, 277 и сл. страницы.
И на долину бед / / Спадают шишки слов. — По словам самого Есенина, «мир для него <Бояна, т. е. эпического певца древности> есть вечное, неколеблемое древо, на ветвях которого растут плоды дум и образов» («Ключи Марии», 1918).
Осанна (церк., евр.) — спаси, сохрани; «Осанна в вышних» — слова из Божественной Литургии (песнопение хора: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф <…>; осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне, осанна в вышних». Строка открывает заключительную главку «Октоиха», которую Б.В.Нейман жестко квалифицировал как «лишь ритмическую обработку серии таких народно-поэтических образов или мифологических домыслов, <…> где последовательно, из строфы в строфу идут образы Маврикийского дуба, звездной шубы, кошачьей шапки, дремлющих кедров, желтоклыкого облака и т. д.» (сб. «Художественный фольклор», М., 1929, [вып. ] 4/5, с. 215). Это суждение исследователя, практически не учитывавшего в своей работе ни многозначности есенинских образов, ни их полигенетичности, вряд ли можно признать справедливым.
Холмы поют про рай. / / И в том раю… / / Под Маврикийским дубом / / Сидит мой рыжий дед. — Ср.: «Древняя тень Маврикии / / Родственна нашим холмам» («Иорданская голубица», 1918); «…символическое древо, которое означает „семью“… в Иудее это древо носило имя Маврикийского дуба… Мы есть чада древа, семья того вселенского дуба…» («Ключи Марии», 1918). Этот образ «вселенского дуба», не раз возникающий в сочинениях Есенина того времени, имеет источником не только Библию (см. Быт. XVIII, 1–9), но и книгу «Поэтические воззрения славян на природу»; напр.: «Предание о мировом дереве славяне по преимуществу относят к дубу» (Аф. II, 294; выделено автором).
Употребляемое Есениным название дуба происходит от библейского именования места, где этот дуб рос, — Мамре или Мамврия; впрочем, происхождение есенинской транскрипции этого топонима («Маврикия») не выяснено.
И тот, кто мыслил Девой, / / Взойдет в корабль звезды. — Одним из источников этого образа является изображение Богоматери-Девы на иконе «Неопалимая Купина». Сопричастность Ее трем мирам — земному, небесному (ангельскому) и духовнопрестольному (Божественному) — обозначена тем, что Ее образ помещен в центре трех пространств — трех четырехугольников различных цветов; два из них представляют ромбические фигуры, образующие в сочетании подобие восьмиконечной звезды. Согласно христианской символике, «символ звезды имеет самое непосредственное отношение к изображенной на иконе „Звезде Незаходящей, вводящей в мир Великое Солнце“» (Кокухин Н. Купина неопалимая. — Журн. «Православная беседа», М., 1994, № 4, с. 15). Кроме того, на иконах «Преображение Господне» Фаворский свет, знаменующий обетование грядущих человеческих судеб, почти всегда изображен в виде звезды, окружающей Спасителя, то есть Он, говоря словами Есенина, находится в «корабле звезды» (наблюдения Л.А.Киселевой — см.: «Есенин академический…», М., 1995, с. 170–173). Показательно, что вскоре после «Октоиха» Есенин написал поэму «Преображение».
Пришествие (с. 46). — Зн. тр., 1918, 24(11) февраля, № 141; сб. «Мысль», кн. 1,[7] Пг., 1918, с. 7–11; Зн. тр., 1918, 7 апреля, (25 <марта>), № 174; журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 38–42; П18; Триптих; Рж. к.; П21; Грж.
Беловой автограф (ИРЛИ) являлся наборной рукописью произведения для сб. «Мысль», кн. 1 (указано В.В.Базановым в кн.: Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994, с. 20). Рукопись имеет титульный лист, в центре которого рукой автора написано: «Пришествие / / Сергей Есенин». В его правом верхнем углу — помета другой рукой: «4/XII», очевидно, означающая дату поступления произведения в редакцию упомянутого сборника. Таким образом, рукопись «Пришествия» была зарегистрирована в «Мысли» 4 декабря 1917 г. (год устанавливается однозначно по времени выхода сборника в свет).
От более поздних публикаций текста эта ранняя рукопись поэмы (как и ее публикация в сб. «Мысль») отличается тем, что в пятой главке Есенин рифмовал «Пётро — вётла» и «Пётро — кто-то» с употреблением звательного падежа диалектного варианта имени «Петр» (то есть «Пётра») и диалектной формы множественного числа существительного «ветла» («вётла», а не «вётлы»).
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с уточнением взаимного расположения некоторых строк текста по другим источникам. Датируется по Рж. к., где рукой Есенина проставлено под типографским текстом: «1917 октябрь». В наб. экз. — помета автора: «<19>18», противоречащая факту, что Иванов-Разумник послал текст «Пришествия» Андрею Белому при письме от 9 ноября 1917 г. (сама копия ныне неизвестна). В этом письме критик так отозвался о поэме:
«В ней есть чудесные места, некоторые я твержу уже несколько дней. И снова революция как Крестный путь, как Голгофа. Конец какой чудесный:
Пролей ведро лазури
На ветхое деньми…
Растет мальчик (и откуда что берется); пройдя через большие страдания, быть может, и до Клюева дорастет. Кое в чем он уже теперь равен ему» (Письма, 314).
17 января 1918 г. Андрей Белый просил своего адресата: «Если увидите Есенина, поблагодарите его еще раз за поэму, посвященную мне; она мне очень понравилась; и я часто ее перечитываю» (Письма, 316).
Еще до публикации «Пришествия» Иванов-Разумник обнародовал почти половину текста поэмы (ст. 7-16, 27–32, 35–36, 53–59, 62–65, 90–99, 107–120) в статье «Две России» (Ск-2, с. 218–219, 220, 224, 227). Как и в случае «Октоиха» (см. комментарий выше), критик использовал «Пришествие» для иллюстрации представления позиций «людей двух станов»: «…бесконечно разно чувствуют происходящее в мире две наши России. Для одной — черная бездна революции разверзлась вверху и внизу; и дьявол повесился, и Бога нет — ибо пришел Ангел Зла, пришла революция, и до конца свершит свой путь. Для другой — снова „раздралось небо“, церковная завеса, снова „дьяволы на руках укачали землю“, и Бог безмолвствует — ибо распинается народ, ибо не дадут революции свершить пути до конца, ибо „снова пришествию Его поднят крест“… Как понять друг друга этим людям двух разных миров?» (Ск-2, с. 219–220). Приведя затем финал «Пришествия» (от слов «О верю, верю — будет…» до конца), Иванов-Разумник дал ему такое истолкование: «Нам дана была великая радость — увидеть пришедшую в мир свободу, и нам же дана великая скорбь — крестный путь свободы <…>. Грязь мирового ливня покроет теперь поля — если еще не близко чудо всемирной революции. Свое мы сделали — мы боролись, и впредь до конца будем бороться за свою правду <…>. И если мы погибнем, „дочерпав волю“, то погибнем не напрасно: мы „вытекшей душою удобрим чернозем“, и взойдут на нем весенние семена, которые разбрасывает теперь по всему миру русский вихрь» (Ск-2, с. 227).
Рецензируя сб. «Мысль», М.О.Цетлин констатировал: «Начинается сборник стихотворением Есенина „Пришествие“ (пришествие большевистской революции) <…>. Первые слова сборника — есенинское „Господи, я верую“» (газ. «Новости дня», М., 1918, 13 апреля (31 марта), № 16). Эту же строчку (вместе с тремя последующими) И.А.Оксёнов определил как «пламенную молитву» (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 13, 15 октября, с. 8; подпись: А.Иноков).
О мировоззренческих основах тогдашнего есенинского творчества (с примерами из «Пришествия») говорил в том же 1918 году С.Гордон: «Характерно, что фаталистический оптимизм как бы заглушает чувство трагизма совершающегося. Оно лишь мигами мелькает, — и растворяется в пафосе веры.
— Как взойду я по ней (лестнице) с кровью на отцах и детях <так>,— спрашивает Есенин, но не развивает идейно этого вопрошающего чувства трагедии:
Но долог срок до встречи,
А гибель так близка.
Гибель несет освобождение, а долгий срок до встречи сокращается верой в преображение. <…> Трагедия современности не ослабила в народных поэтах чувства земли-родины. Они видят ее озаренной небесным светом и не раскрывают нам всей сложности трагедии, мысля ее как логическое развитие христианского фатализма. И это не случайно. Люди земли, они крепко стоят на ней: для тех, кто крепко связан с землей, с миром, фатализм является наиболее естественным выражением их мироощущения, и трагедия — такое же явление в ряду прочих мировых явлений, как листопад, осень, смена времен года, рождение, расцвет и смерть…» («Слово и культура: Сб. критич. и философских статей». М., 1918, с. 82).
Характерно, что после берлинского переиздания в 1920 г. «Пришествия»
