Все мы… / / В тех благих селеньях будем, / / Где протоптан Млечный Путь. — Ср.: «Когда человек умирает, душе его предстоит далекое и многотрудное странствование, чтобы достигнуть светлого неба и водвориться там в блаженных селениях…» (Аф. III, 279); «Млечный путь и мост-радуга в поэтических сказаниях индоевропейских народов представлялись священными дорогами, <которыми> <…> следовали души усопших, устремляясь в пресветлый рай» (Аф. III, 282). Употребленное Есениным слово «протоптан» также имеется на одной из страниц «Поэтических воззрений…», соседствующих с цитированными (Аф. III, 280).
Древняя тень Маврикии. — Речь идет о дубраве Мамре; подробнее см. выше в комментарии к «Октоиху» (с. 316–317*).
Дождиком в нивы златые / / Нас посетил Авраам. — Вероятно, здесь Авраам выступает по воле автора не только как библейский персонаж, живший у дубравы Мамре (см. Быт., гл. XII–XXV), но и как водорожденный бог древних (о нем подробнее в комментарии к «Преображению», с. 331, 333).
Инония (с. 61). — Зн. тр., 1918, 19 (6) мая, № 205, без ст. 61–72, 101–104, 109–172 и с примечанием редакции: «Отрывки из поэмы, имеющей появиться в № 2 журнала „Наш Путь“»; журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 2, май <фактически: 15 июня>, с. 1–8; П18; сб. «Россия и Инония», Берлин, 1920, с. 69–80; П21; Рж. к.; Грж.
Автограф ст. 1–2 поэмы (РГАЛИ) предварен словами: «Посвящаю З.Н.Е.», т. е. З.Н.Райх, в то время — жене поэта. Беловой автограф первоначальной редакции — РГАЛИ.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с исправлением в ст. 89 («Олипий» вместо «Олимпий») по большинству остальных источников. Датируется по Рж. к.
В черновике автобиографии «О себе» (1925) Есенин заметил: «В начале 1918 года я твердо почувствовал, что связь со старым миром порвана, и написал поэму «Инония»…» В.С.Чернявский, часто встречавшийся с поэтом в октябре-декабре 1917 года, вспоминал: «Про свою „Инонию“, еще никому не прочитанную и, кажется, только задуманную, он заговорил со мной однажды на улице, как о некоем реально существующем граде, и сам рассмеялся моему недоумению: „Это у меня будет такая поэма… Инония — иная страна“» (Восп., 1, 220). Беседуя с А.А.Блоком 3 января 1918 года, Есенин, судя по блоковской дневниковой записи, сказал: «Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)» (Восп., 1, 175). Отчетливо перекликаясь со ст. 7–8 «Инонии» (отмечено И.С.Правдиной — сб. «Есенин и русская поэзия», Л., 1967, с. 127–128), данное высказывание косвенно свидетельствует о том, что работа над поэмой была начата Есениным еще до этой встречи с Блоком. Кроме того, звучащие в «Инонии» проклятия Китежу (ст. 41) и Радонежу (ст. 61) имеют не только общий характер. Они говорят также о тогдашнем размежевании Есенина с Н.А.Клюевым, для которого Китеж и Радонеж были неоспоримыми национальными духовными святынями. Одним из поводов к этому послужил выход в свет (между 14 и 20 декабря 1917 года) Ск-2 с апологетической по отношению к Клюеву статьей Иванова-Разумника «Поэты и революция»; о подробностях ситуации и сопутствующих ей обстоятельствах см.: Субботин С.И. «Есенин и Клюев: К истории творческих взаимоотношений». — «О, Русь, взмахни крылами…: Есенинский сборник. Вып. I», М., 1994, с. 104–120. Из всего этого явствует, что зарождение замысла «Инонии» приходится на последние месяцы 1917 года. К тому же и сам Есенин в Рж. к. первоначально датировал поэму не 1918-м, а 1917-м годом. В январе 1918 года она, очевидно, была завершена.
Известно, что Есенин одно время рассматривал «Инонию» как часть более широкого творческого замысла: так, в анонсе Зн. тр. (1918, 7 апреля, № 174) она именовалась отрывком из поэмы «Сотворение мира». Однако никаких более поздних сведений о произведении Есенина с таким заглавием нет.
Спустя несколько лет, пользуясь терминологией своих «Ключей Марии», Есенин попытался так истолковать образ, ставший названием его поэмы: «Образ ангелический, или изобретательный, есть воплощение движения или явления, так же как и предмета, в плоть слова. На чувстве этого образа построена вся техническая предметная изобретательность, а также и эмоциональная. <…> На образе эмоционального ангелизма держатся имена незримого и имматериального, когда они, только еще предчувствуемые, облекаются уже в одежду имени, например, чувство незримой страны „Инония“…» (статья «Быт и искусство», <1920>).
О творческом подъеме поэта на рубеже 1917–1918 годов В.С.Чернявский писал: «В дни, когда он был так творчески переполнен, „пророк Есенин Сергей“ с самой смелой органичностью переходил в его личное «я». Нечего и говорить, что его мистика не была окрашена нездоровой экзальтацией, но это все-таки было бесконечно больше, чем литература; это было без оговорок — почвенно и кровно, без оглядки — мужественно и убежденно, как все стихи Есенина»[11] (Восп., 1, 220). Сходное ощущение осталось от встреч с Есениным (в Москве 1918 года) и у В.П.Полонского: «…он исходил песенной силой, кружась в творческом неугомоне. В нем развязались какие-то скрепы, спадали какие-то обручи, — он уже тогда говорил о Пугачеве, из него ключом била мужицкая стихия, разбойная удаль, делавшая его похожим на древнего ушкуйника, молодца из ватаги Степана Разина. Надо было слышать его в те годы: с обезумевшим взглядом, с разметавшимся золотом волос, широко взмахивая руками, в беспамятстве восторга декламировал он свою замечательную „Инонию“, богоборческую, дерзкую, полную титанических образов, — яростный бунт против старого неба и старого бога. Он искал точку, за которую ухватиться: „Я сегодня рукой упругою / / Готов повернуть весь мир“. Это было в те годы самым сильным его ощущением» (журн. «Новый мир», М., 1926, № 1, январь, с. 154–155). Чтение Есениным «Инонии» на улицах Харькова весной 1920 года описано свидетелями — Л.И.Повицким (Восп., 2, 241) и Э.Кротким (в кн.: «С.А.Есенин: Материалы к биографии», М., 1993, с. 173, 397) — разноречиво.
«Инония» (сравнительно с другими сочинениями поэта) вызвала, пожалуй, наибольшее число откликов при его жизни — ныне их выявлено свыше пятидесяти (причем эти данные вряд ли можно рассматривать как исчерпывающие).
Уже через неделю после публикации отрывков из поэмы появились отзывы, в которых обозначились две противоположные тенденции ее трактовки. Статья И.А.Оксёнова «Слово пророка» была проникнута сочувствием к содержанию «Инонии» и к ее автору: «Не всякому дано сейчас за кровью и пылью наших (все же величайших) дней разглядеть истинный смысл всего совершающегося. И уже совсем немногие способны поведать о том, что они видят, достаточно ярко и для всех убедительно.
К последним немногим, отмеченным Божией милостью счастливцам, принадлежит молодой рязанский певец, Сергей Есенин, выросший за три года в большого народного поэта. <…>
Венцом его поэтической деятельности кажется нам поэма „Инония“ <…>. Пророчески звучит эта поэма. Небывалой уверенностью проникнуты ее строки. Головокружительно высоки ее подъемы» (Зн. бор., 1918, 26 мая, № 56; вырезка — Тетр. ГЛМ; ср. также еще один отклик И.А.Оксёнова — журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 8; подпись: А.Иноков).
Московский рецензент, напротив, иронизировал: «Наши молодые поэты из футуристов друг перед другом щеголяют гиперболами.
Маяковский наряжает облако в штаны. <…>
Сергей Есенин не отстает от них, наоборот, старается перегнать: „До Египта раскорячу ноги <и т. д.>“ <…>
Ну-ка, братцы, Маяковский, Каменский и прочие, чем вы теперь <…> убьете Есенина? Публика ждет очередных гипербол.
Все же развлечение» (газ. «Воскресные новости», М., 1918, 26 (13) мая, № 9; подпись: Перо; вырезка — Тетр. ГЛМ).
Чуть позже — 9 июня 1918 года — Н.И.Колоколов писал Д.Н.Семёновскому: «Есенин подвизается, кажется, в „Знамени труда“. Если не ошибаюсь, именно там появился его вопль „Господи, отелись!“ и обещание „раскорячить ноги до Египта“ или что-то в этом роде… Забавно и — очень грустно. Вот что могут сделать в год-два беззастенчивые захваливания безответственных людей, коих мы в простоте сердечной именуем критиками. Кажется, Есенин начинает подражать… Маяковскому. Нелепый опыт! Я по-своему ценю Маяковского, этого поэта-лешего, вносящего живописный хаос в парнасские сады, но видеть Есенина в роли его подражателя мне не хотелось бы. Впрочем, я все же надеюсь, что когда-нибудь Есенин вынырнет из того омута литературной дешевки, в который упал» (Письма, 318).
Скорее всего, под впечатлением от этого письма Д.Н.Семёновский вскоре так высказался в печати: «Не будем говорить о так называемых „поэтах-народниках“ из „Знамени труда“, к числу которых принадлежат: Н.Клюев, С.Есенин, П.Орешин и другие. Под величавый шаг восставших масс, под пестрый вихрь великих событий, они, подобно канатным плясунам, стремясь обратить на себя внимание, принимают неестественные позы… <…> С.Есенин воображает себя пророком: „…я по библии — пророк Есенин Сергей“ — хочет „выщипать у Бога бороду“. <…> Не об этих фиглярах от поэзии мы будем говорить» (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1918, 15 июня, № 81(166); подпись: Д.С-кий).
В те же дни вышел в свет второй номер журнала «Наш путь», где «Инония» была напечатана полностью в сопровождении статьи Иванова-Разумника «Россия и Инония». Критик, продолжив начатую И.А.Оксёновым апологию поэта-пророка, в то же время использовал поэму Есенина для утверждения собственной социальной и мировоззренческой позиции:
«„Тело, Христово тело, выплевываю изо рта“, — говорит <Сергей Есенин>. И, быть может, многие увидят в последнем только голое „кощунство“, в то время как в нем — лишь разрыв с историческими формами христианства.
Нет, не с Христом борется поэт, а с тем лживым подобием его, с тем „анти-Христом“, под властной рукой которого двадцать веков росла и ширилась историческая церковь. <…>
<…> вся „Инония“ — не богохульство, а богоборчество; всякое же богоборчество есть и богоутверждение нового Слова:
Я иным тебя, Господи, сделаю,
Чтобы зрел мой словесный луг!..
Давно было сказано, что Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. С тех пор, однако, историческое христианство только и делало Бога живых — Богом мертвых. Оно постоянно входило в союз со всем мертвым, чтобы „прободать копьем клыков“ все живое, „всех зовущих и всех дерзающих“. И вот — в грозе и буре мирового вихря объявилась миру новая весть весны: старый мир смятется и сметется, новый мир восстанет и встанет, святое семя будет новым корнем. Пусть мертвые хоронят мертвых,—
Обещаю вам град Инонию,
Где живет Божество живых!
И в этом ином граде все будет по-иному.
<…> В христианстве страданиями одного Человека спасался мир; в Социализме грядущем — страданиями Мира спасен будет каждый человек. Старый путь отвергает новая вера: „Не хочу восприять спасения <и т. д.>“
Это говорит тот самый поэт, который в недавней поэме „Пришествие“
