Царское Село, канцелярия по постройке Феодоровского собора.
Мурашеву М. П., 1917
М. П. МУРАШЕВУ*
1917 г. Петроград
Драгой Мишель! Буду у тебя в 8 ? часов. Поговорим кой о чем, а если ты занят, то позвони по № 448-71.* Сергей.
Иванову-Разумнику, 6 февраля 1917
ИВАНОВУ-РАЗУМНИКУ*
6 февраля 1917 г. Царское Село
1917. Понедельник. 6 февр.*
Очень собираюсь к Вам, но помираю от зубной боли.* Жалею, что вчера не мог зайти,* провалялся, как с белены, и, словно тёлку, забирает ломота быквико?в.*
Если Вы будете свободны на прощеный день, то загляну к Вам,* а к этому времени или вырву корни, или запломбирую.
Если «Скифы» еще печатаются,* то поправьте, Разумник Васильевич, стих<отворение> «Синее небо» в третьей строфе 3 строку так: «Нежно под трепетом ангельских крыл», а последние две строчки* Вечная правда и гомон лесов Радуют душу под звон кандалов.*
Почитающий Вас Сергей Есенин.
На конверте: Здесь
Колпинская 20
Разумнику Васильевичу
Иванову
Мурашеву М. П., 18 февраля 1917
М. П. МУРАШЕВУ*
18 февраля 1917 г. Царское Село
Драгой Мишель! Будь добродетелен, пришли мне ту записку (в письме). Я поеду, получу* и заеду к тебе.
Относительно стихов поговорим после.* На днях сдурил и обрил свою голову,* уж очень иссушил кожу. Полечу маленько. Будь здрав.
Твой Сергей.
На обороте: Петроград
Театральная пл.
д. 2, кв. 23
М. П. Мурашову
Ширяевцу А. В., 30 марта 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
30 марта 1917 г. Петроград
Рукой С. А. Есенина:
Христос Воскресе! дорогой наш брат Александр.
Кланяются тебе совместно любящие тебя Есенин, Клюев, Клычков и Пимен Карпов.*
Рукой Н. А. Клюева:
Христос Воскресе, дорогая Запевка.* Целую тебя в сахарны уста и кланяюсь низко. Н. Клюев.
Рукой С. А. Есенина:
С красным звоном,* дорогой баюн Жигулей и Волги. Цвети крепче.
Сергей Есенин.
Рукой П. И. Карпова:
Пимен Карпов — привет!
На обороте: Ташкент
[Туркестан]
Новая, 56
Александру Абрамову
Ширяевцу А. В., конец мая — начало июня 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
Конец мая — начало июня 1917 г. Петроград
Дорогой Шура, очень хотел приехать к тебе* под твое бирюзовое небо,* но за неимением времени и покачнувшегося здоровья пришлось отложить.
Очень мне надо с тобой обо многом переговорить или списаться. Сейчас я уезжаю домой, а оттуда напишу тебе обстоятельно.* Но впредь ты меня предупреди, получишь ли ты эту открытку* Твой Сергей.
Кузьминское п. отд.
Село Константиново
Рязанск. губ. и уез.
С. Есенину
На обороте: Ташкент
Новая 56
Александру Васильевичу
Абрамову
Ширяевцу А. В., 24 июня 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
24 июня 1917 г. Константиново
1917. Июнь 24. Хе-хе-хо, что ж я скажу тебе, мой друг, когда на языке моем все слова пропали,* как теперешние рубли.* Были и не были. Вблизи мы всегда что-нибудь, но уж обязательно сыщем нехорошее, а вдали все одинаково походит на прошедшее, а что прошло, то будет мило, еще сто лет назад сказал Пушкин.*
Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но все-таки они* люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены.* Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы.* Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева* Византию* и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит,* а они все романцы, брат, все западники,* им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина.*
Тут о «нравится» говорить не приходится,* а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это «Ты». Им все нравится подстриженное, ровное и чистое, а тут вот возьмешь им да кинешь с плеч свою вихрастую голову, и боже мой, как их легко взбаламутить.
Конечно, не будь этой игры, весь успех нашего народнического движенья был бы скучен, и мы, пожалуй, легко бы сошлись с ними. Сидели бы за их столом рядом, толковали бы, жаловались на что-нибудь, а какой-нибудь эго-мережковский приподымал бы свою многозначительную перстницу и говорил: гениальный вы человек, Серг. Ал. или Ал. Вас., стихи ваши изумительны, а образы, какая образность, а потом бы тут же съехал на университет, посоветовал бы попасть туда и довольный тем, что все-таки в жизни у него несколько градусов больше при универс<итетской> закваске, приподнялся бы вежливо встречу жене* и добавил: «Смотри, милочка, это поэт из низов…» А она бы расширила глазки и, сузив губки, пропела: «Ах, это вы самый, удивительно, я так много слышала, садитесь». И почла бы удивляться, почла бы расспрашивать, а я бы ей, может быть, начал отвечать и говорить, что корову доят двумя пальцами, когда курица несет яйцо, ей очень трудно, и т. д. и т. д.
Да, брат, сближение наше с ними невозможно. Ведь даже самый лучший из них, Белинский, говоря о Кольцове, писал «мы», «самоучка», «низший слой» и др.,* а эти еще дурее.
Но есть, брат, среди них один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен,* и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя.
На остальных же просто смотреть не хочется, с ними нужно не сближаться, а обтесывать, как какую-нибудь плоскую доску, и выводить на ней узоры, какие тебе хочется. Таков и Блок, таков Городецкий, и все и весь их легион.*
Бывают, конечно, сомнения и укоры в себе, что к чему и зачем все это, но как только взглянешь и увидишь кого-нибудь из них, так сейчас же оно, это самое-то, и всплывает. Люботно?* уж больно потешиться над ними, а особенно когда они твою блесну на лету хватают, несмотря на звон ее железный. Так вот их и выдергиваешь, как лещей или шелесперов.*
Я очень и очень был недоволен твоим приездом туда.* Особенно твоими говореньями с Городецким. История с Блоком мне была передана Миролюбовым с большим возмущением,* но ты должен был ее так не оставлять* и душой своей не раскошеливаться перед* ними.* Хватит ли у них места вместить нас? Ведь они одним хвостом подавятся, а ты все это делал.
В следующий раз мы тебя поучим наглядно, как быть с ними, а пока скажу тебе об издательствах: Аверьянов сейчас купил за 2 ? тыс. у Клюева полн<ое> соб<рание>* (выш<едшие> кн<иги>) и сел на них. Дела у него плохи, и издатель он шельмоватый. «Страда» — это просто случайные сборники под редакц<ией> Ясинского,* а остальные журналы почти наполовину закрыты.
Мой план: обязательно этой осенью сделать несколько вечеров,* а потом я выпускаю книгу в одном издат<ельстве>* с платой по процентам и выпущу сборник «пятерых» — тебя, меня, Ганина, Клюева и Клычкова.* (О Клычкове поговорим еще,* он очень и близок нам, и далек по своим воззрениям.) Но все это выяснится совсем там, в сентябре. Стихи посылай в «Скифы», нов<ый> сборн<ик>, и «Заветы»* на имя Разумника Васильевича Иванова, Царское Село, Колпинская, 20. Это не редакция там, а его квартира. Ему посылать лучше, он тебя знает, и я ему о тебе говорил. А пока всего тебе доброго. Твой Сергей. Константиново.
Мурашеву М. П., 21 ноября 1917
М. П. МУРАШЕВУ*
21 ноября 1917 г. Петроград
Дорогой Миша! Посылаю тебе билет, но извини, что не мог зайти сам к тебе. Занят по горло,* а телефон твой не работает. Любящий тебя Сергей.
Мурашеву М. П., ноябрь — декабрь 1917
М. П. МУРАШЕВУ*
Ноябрь (?) — декабрь (?) 1917 г. Петроград
Дорогой Миша. Заглядывал к тебе Есенин и скорбно повернул обратно.
—— Дело в том, что Чернявскому очень нужна его рукопись.* У него недавно умер в семье старший брат.* Сейчас ему нужны деньги, и он хочет статью эту напечатать. Сергей. 225-31.* Скоро зайду.
Ширяевцу А. В., 16 декабря 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
16 декабря 1917 г. Петроград
Дорогой мой Шура! Прости, пожалуйста, за молчание. Всё дела житейские мучают, а как освободишься, так и липнешь к памяти о друзьях, как к меду.
Сейчас сидит у меня П. Орешин.* Кланяется тебе и просит стихов для одного сборника,* а главное, что я хочу сказать тебе, это то, что собери все свои стихи и пошли Разумнику. Он издаст твою книгу. Об условиях я уже сговорился, и ты получишь за 80 стр. не менее 700 рублей. Это, родной, не слова, поэтому я поторопил бы тебя.*
Скоро выходит наш сборник «Поэты революции»,* где есть несколько и твоих стихов.* Гонорар получишь по выходе.*
Пиши, родной, мне, не забывай. Ведь издалека тебе очень много надо, а я кой в чем пригожусь. Твой Сергей. Литейный, 33, кв. 11.*
Стихов! Ради Бога, Разумнику стихов.* Вывери* «Запевку»* и всё, что можешь.
На обороте: Ташкент Туркестанской обл. Новая ул. 56 Александру Васильевичу Абрамову (Ширяевцу)
Иванову-Разумнику, конец декабря 1917
ИВАНОВУ-РАЗУМНИКУ*
Конец декабря 1917 г. Петроград
Уж очень мне понравилась, с прибавлением не, клюевская «Песнь Солнценосца» и хвалебные оды ей* с бездарной «Красной песней».*
Штемпель Ваш «первый глубинный народный поэт», который Вы приложили к Клюеву* из достижений его «Песнь Солнценосца», обязывает меня не появляться в третьих «Скифах».* Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк.
Это я если не такими, то похожими словами уже говорил Вам когда-то при Арсении Авраамове.*
Клюев,* за исключением «Избяных песен», которые я ценю и признаю,* за последнее время сделался моим врагом.* Я больше знаю его, чем Вы, и знаю, что заставило написать его «прекраснейшему»* и «белый свет Сережа, с Китоврасом схожий».*
То единство, которое Вы находите в нас, только кажущееся.
«Я яровчатый стих»*
и
«Приложитесь ко мне, братья»* противно моему нутру,* которое хочет выплеснуться из тела и прокусить чрево небу,* чтоб сдвинуть не только государя с Николая на овин, а.*…
Но об этом говорить не принято, и я оставлю это для «лицезрения в печати», кажется, Андрей Белый ждет уже.*..
В моем посвящении Клюеву я назвал его середним братом* из чисел 109, 34 и 22.* Значение среднего в «Коньке-горбунке»,* да и во всех почти русских сказках —
«так и сяк».*
Поэтому я и сказал: «Он весь в резьбе молвы», — то есть в пересказе сказанных. Только изограф, но не открыватель.*
А я «сшибаю камнем месяц»,* и черт с ним, с Серафимом Саровским, с которым он так носится,* если, кроме себя и камня в колодце небес, он ничего не отражает.
Говорю Вам это не из ущемления «первенством» Солнценосца и моим «созвучно вторит»,* а из
