Очень удачно я его написал в экономическом отношении (черновик — 10 листов больших, и 10 листов беловых написал), только уж очень резко я обличал пороки развратных людей мира сего.
Надеюсь на тебя, как на друга и даже больше чем друга (если не понравится, то я не буду тебя считать больше друга, потому что это = + равенству и единству), что ты мне все простишь, и мы снова будем жить по-прежнему и даже должны лучше.
Глубоко любящий тебя С. Есенин
На конверте: Рязань.
Хлебная ул. д. Ивана Фрол.
Фролова
для Учительницы
Марии П. Бальзамовой
Бальзамовой М. П., 9 февраля 1913
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ*
9 февраля 1913 г. Москва
Дорогая Маня! Благодарю за ответ. Ты просишь объяснения слов «чего —… ждем».* Здесь очень все ясно. Ведь ты знаешь, что случилось с Молотовым* (герой романа Помялов<ского>). Посмотри, какой он идеалист и либерал, и чем он кончает. Эх, действительно что-то скучно, господа!* Жениться, забыть все свои порывы, изменить убеждениям и окунуться в пошлые радости семейной жизни.* Зачем, зачем он совершил такой шаг. (А Помяловского я теперь не признаю, хотя и не признавал, он слишком снисходительно относится к его поступкам.)
Вот и с нами, пожалуй, может случиться сие.
——
Начинаю так, чтобы больше тебе написать.*
Ты ошибаешься, что я писал драму в прозе.* Нет, я писал, как обыкновенно, стихами. Теперь меня опять заставляют его переписать.* Есть немного ошибок со стороны логики, это вещь неважная. Читала ли ты когда в «Русском слове» статьи Яблоновского*? Я с ним говорил по телефону относительно себя, он просил меня прислать ему все мои вещи. У меня теперь много. Теперь у меня есть еще новый друг, некто Исай Павлов,* по убеждениям сходен с нами (с Панфиловым и мною), последователь и ярый поклонник Толстого, тоже вегетарианец.* Он увлекается моими твореньями, заучивает их наизусть, поправляет по своему взгляду и наконец отнес Яблоновскому. Вот я теперь жду, что мне скажут.* Панфилову, я думаю, тебе не следует писать после всего этого.* Но ты, впрочем, как хочешь, я не знаю…
Стихотворение тебе я уже давно написал, но как-то написать в письме было неохота.* Я, признаться сказать, не люблю писать письма, читать их люблю.* Я не знаю, почему такое сегодня я вышел из рамок, обыкновенно я всегда стараюсь как бы поскорее отделаться от письма. Потому и грешен, иногда совершенно упускаю из виду нарочно разные деловые вопросы. Панфилов и то наконец примирился со мной. Он страстно любит писать письма. Ну да ладно. Вот тебе стихотворение*: Ты плакала в вечерней тишине, И слезы горькие на землю упадали, И было тяжело и так печально мне, И все же мы друг друга не поняли. Умчалась ты в далекие края, И все мечты мои увянули без цвета, И вновь опять один остался я Страдать душой без ласки и привета. И часто я вечернею порой Хожу к местам заветного свиданья, И вижу я в мечтах мне милый образ твой, И слышу в тишине тоскливые рыданья.
Больше, хоть убей, не могу дописать письма, да, к счастию, уже половина 1-го.
Засиделся с тобою, а завтра что?
Ну, пожелаю доброй ночи и приятных снов.
На конверте: Рязань.
Хлебная улица.
Д. И. Ф. Фролова
Калитинку
Е. В. Б. учительнице
Марии Парьменовной*
Бальзамовой.
Панфилову Г. А., февраль-марта 1913
Г. А. ПАНФИЛОВУ*
Вторая половина февраля — начало марта (?) 1913 г. Константиново
Дорогой Гриша! Прости, что долго не писал. (Забудем прошлое, уставим общий лад.*) Гриша, сейчас я нахожусь дома.* Каким образом я попал, объяснить в этом письме не представляется возможности. Но зато все это знает Павлов. Знаешь, Гриша, ты пиши поскорее ему письмо.* Он просил меня об этом. Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно и на все тяжело и обидно.
Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!… Никак не вывернешься.
Не знаю, что и писать, и голова тяжела, как свинец.
Отовсюду по роже скользит влага. Удрученное состояние. Скоро поеду в Рязань.*
Слушай, ты пропиши Павлову, что я писать пока ему погожу. Но я, скажи ему, весьма всем доволен и очень рад, что его духовный перелом увенчался смиренным Раскаянием.* Я нисколько на это не сетую.
Все остальное я объясню тебе после.
Присылай наклейку. Я купил Надсона за 2 р. 25 к.,* как у Хитрова, только краска коричневая.
С. Е.
Спроси его, как конкурс?*
Панфилову Г. А., 16 марта — 13 апреля 1913
Г. А. ПАНФИЛОВУ*
Между 16 марта и 13 апреля 1913 г. Москва
Дорогой Гриша! Извини, что запоздал ответом. Вопрос о том, изменился ли я в чем-либо, заставил меня подумать и проанализировать себя. Да, я изменился. Я изменился во взглядах, но убеждения те же и еще глубже засели в глубине души. По личным убеждениям я бросил есть мясо и рыбу,* прихотливые вещи, как-то вроде шоколада, какао, кофе не употребляю и табак не курю. Этому всему будет скоро 4 месяца. На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня — человек слова и дела, как Христос. Все остальные, кроме Будды, представляют не что иное, как блудники, попавшие в пучину разврата. Разумеется, я и имею симпатию и к таковым людям, как,* напр<имер>, Белинский, Надсон, Гаршин и Златовратский и др., но как Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Некрасов — я не признаю. Тебе, конечно, известны цинизм А. П<ушкина>, грубость и невежество М. Л<ермонтова>, ложь и хитрость А. К<ольцова>, лицемерие, азарт и карты, и притеснение дворовых Н. Н<екрасовым>.* Гоголь — это настоящий апостол невежества, как и назвал его Б<елинский> в своем знаменитом письме.* А про Некрасова можешь даже судить по стихотвор<ению> Никитина «Поэту обличителю».* Когда-то ты мне писал о Бодлере и Кропоткине, этих подлецах, о которых мы с тобой поговорим после.* Жаль, что не приходится нам увидеться, мы бы поговорили чередом, а не как в письмах. На пасху я поеду домой и не теряю надежды съездить к тебе,* хотя бы на один день. Недавно я устраивал агитацию среди рабочих, письмом.* Я распространял среди них ежемесячный журнал «Огни»* с демократическим направлением. Очень хорошая вещь. Цена годовая 65 к. Ты должен обязательно подписаться. После пасхи я буду там помещать свои вещи.*
Уж ты, брат, постарайся, напиши другую наклеечку. Если ты ее посылал в том письме, то, значит, ей и капут, она, вероятно, уже сгинула.* Жаль, что я не люблю писать письма. Я бы все вылил, что чувствовал. Гриша, напиши, что ты там затевал творить.* Очень мне интересно знать, что бы это было.
——
Вот тебе стихотворение нашего современного поэта Корецкого, очень хорошее по мысли*: Наклонившись над жалкой фиалкой, Ты сегодня спросила меня: «Отчего такой хмурой и жалкой Она стала в сиянии дня?» О Дитя! Так и сердце поэта Расцветает, где сумрак ночной, Там, где много и красок и света, Бесполезно блистать красотой.
——
Любящий т<ебя> С. Е.
Панфилову Г. А., 23 апреля 1913
Г. А. ПАНФИЛОВУ*
23 апреля 1913 г. Москва
Москва. 23 апреля 13 года. Милый Гриша, извиняюсь перед тобой за свое неисполненное обещание.* Условия, Брат, условия помешали. Точки и запятые стали на пути и заградили дорогу. Тебе странными покажутся эти слова, но, к сожалению, увы! — это правда.
Итак, я бросил есть мясо, рыбы тоже не кушаю, сахар не употребляю, хочу скидавать с себя все кожаное, но не хочу носить названия «Вегетарианец». К чему это? Зачем? Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина, к чему я буду унижать свое достоинство. Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне.* То же хотел доказать Христос, но почему-то обратился не прямо непосредственно к человеку, а ко Отцу, да еще небесному,* под которым аллегорировал все царство природы. Как не стыдны и не унизительны эти глупые названия? Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами. Разве я при воле не могу быть Христом,* разве ты тоже не пойдешь на крест, насколько я тебя знаю, умирать за благо ближнего. Ох, Гриша! Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды. Условия, как я начал, везде должны быть условия, и у всего должны причины являться следствием. Без причины не может быть следствия, и без следствия не может быть причины.* Не будь сознания в человеке по отношению к «я» и «ты», не было бы Христа и не было бы при полном усовершенствовании добра губительных крестов и виселиц. Да ты посмотри, кто распинает-то? Не ты ли и я, и кого же опять, меня или тебя. Только больные умом и духом не могут чувствовать это. Войдя в мое положение или в чье-либо другое, проверь себя, не сделал бы ли ты того, что сделал другой, поставь себя в одинаковые условия и в однородную степень понимания, и увидишь доказательство истинных слов: Я есть ты. Меня считают сумасшедшим и уже хотели было везти к психиатру, но я послал всех к Сатане и живу, хотя некоторые опасаются моего приближения. Ты понимаешь, как это тяжело, однако приходится мириться с этим и отдавать предпочтение и молиться за своих врагов.* Ведь я сделал бы то же самое на месте любого моего соперника по отношению к себе, находясь в его условиях. Да, Гриша, люби и жалей людей — и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей. Не избегай сойти с высоты,* ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления. Только можно понимать человека, разбирая его жизнь и входя в его положение. Все люди — одна душа.* Истина должна быть истиной, у нее нет доказательств, и за ней нет границ, ибо она сама альфа и омега.
В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение. Нельзя человеку познать Истину, не переходя в условия и не переживая некоторые ступени,* в которых является личное единичное сомнение. Нет истины без света, и нет света без истины, ибо свет исходит от истины, а истина исходит от света. Что мне блага мирские? Зачем завидовать тому, кто обладает талантом, — я есть ты, и мне доступно все, что доступно тебе. Ты богат в истине, и
