По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот
не нарушают органической связи между всем художественным целым лирического романа и грустным признанием героя:
Уже никто меня не узнает.
Герой возвращается не только в родительский дом, и не только родительский дом кажется ему каким-то иным, не прежним —
Здесь жизнь сестер,
Сестер, а не моя,
он возвращается на родину, к своей «деревянной Руси», деревня встречает его, как «угрюмого пилигрима». В личной судьбе своей, в отчужденном одиночестве среди родного когда-то села, поэт умеет показать трагический смысл смены поколений:
Опомнись! Чем же ты обижен?
Ведь это только новый свет горит
Другого поколения у хижин,
– сквозь грустное сознание своей ненужности дает почувствовать всепобеждающую силу новой жизни, сквозь рьяное наяривание комсомольской гармоники дает прислушаться к голосу нашей эпохи.
Лирический круг романа расширяется, тема родины осложнена здесь темой революции. Прежняя мягкая незлобивость поэта звучит в этой главе какой-то мудрой, почти пушкинской примиренностью:
Цветите юные! И здоровейте телом.
У вас иная жизнь. У вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
Герой есенинских стихов всегда воспринимался читателями как близкий, родной по крови, – как соотечественник; начиная с этой, второй главы, нельзя уже было не ощущать в нем современника.
V. Ласковый урус
Пью я сухими устами
С. Есенин
Если прежде Есенин повторил чайльд-гарольдовский мотив возвращения после долгих странствований в родные места, то «Персидские мотивы» воспроизводят схему пушкинского «Кавказского пленника», связанного, в свою очередь, в общей массе русских байронических поэм, с т. наз. Восточными поэмами Байрона. Есенинская Персия – это Шираз, осиянный лунным светом, прозрачный и синий воздух, луга в диком цветении, желтая прелесть месяца – далекая и незнакомая страна, «голубая родина Фирдуси»; здесь и непривычный быт чужого народа, непривычные фигуры: чайханщик с круглыми плечами, угощающий красным чаем; меняла, дающий за полтумана по рублю и в то же время – хранитель восточной мудрости; персидские женщины, спрятанные под чадрой; задумчивая пери за замкнутой дверью, за порогом, обсыпанным розами. И надо всем этим миром веют хмельные, как брага, ароматы, звучит флейта Гассана и песня Саади. Налицо – обязательное для байронической поэмы изображение экзотического пейзажа и непривычной жизни чужого народа.
Повторяется и основная ситуация «Кавказского пленника» – любовь чужестранца к туземной женщине. Есенин создает образ героини – прекрасной персиянки, спутницы, возлюбленной и собеседницы героя, обучающей его искусству любви. И так же, как пушкинский герой, предаваясь в забвеньи ласкам черкешенки, обнимает «тайный призрак», в объятиях страстной подруги мыслит о другой, – так и лирический герой Есенина – в дыханьи свежих чар, в ласках лебяжьих рук, в любви своей Шаганэ напрасно пытается забыть о «дальней северянке».
Но прошлое кавказского пленника теряется в романтически-неясных далях, дано, как обобщенная Forgeschichte байронического героя:
Людей и свет изведал он,
И знал неверной жизни цену,
– прошлое же есенинского героя знакомо и близко нам по прежним стихам поэта, и при каждом новом, даже глухом упоминании воскрешается во всем своем конкретном трагизме. Если пушкинский пленник, глядя на уединенный путь, ведущий в Россию, взволнован тяжелою думой о стране, где он
…бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье,
то есенинский урус вспоминает не такую, не отвлеченную родину, а свою деревянную, деревенскую Русь, свои рязанские раздолья:
У меня в душе звенит тальянка,
При луне собачий слышу лай.
О дальней северянке поэт лишь раза два упомянул в своих «Персидских мотивах», о далеком же имени «Россия» не устает вспоминать: любовь к персиянке и любовь к девушке, оставшейся «там, на севере», воспринимаются где-то на втором плане. В ласковом урусе мы узнаем все того же героя «кабацкой Москвы», и сопровождает его все тот же лейтмотив. Вот почему персидские стихи Есенина примыкают к предшествующим его стихам, как новая глава все того же единого романа.
Роман не завершается любовью персиянки. Герой не находит забвенья в этой любви – то ли потому, что,
Слишком много виделось измены,
Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет,
то ли потому, что Русь опять властно позвала его к себе:
Мне пора обратно ехать в Русь.
С этой персидской своей любовью, как с любовью московской, как с мечтою о родимом крае, – он прощается таким же грустно-примиренным прощанием:
Но и все ж вовек благословенны
На земле сиреневые ночи.
VI. Предназначенное расставанье
Но и жить, конечно, не новей.
С. Есенин
Предсмертные стихи
В «Персидских мотивах» нет еще развязки лирического романа Есенина. Однако в них уже совершенно непоправимо прозвучал мотив бездомности, отчаяние отверженного: герой – наш соотечественник, современник и в то же время скиталец. Судьба лирического героя завершена: ему остается лишь снежная замять, залихватский разгон тройки и хохот – до слез – колокольчика, – т. е. не остается ничего. Задача автора – отыскать концовку. И он пишет свои стихи о предназначенном расставаньи; этими стихами, завершающими роман, жизнь лирического героя, завершена была и жизнь поэта. Смерть соединила в одно художника-творца и творимый им образ…
Впрочем, здесь мы уже выходим за пограничную линию искусства.
Валентина Дынник
Примечания
1 «Липа» – подложный документ. (Прим. С. А. Есенина.)
2 Пожалуйста (англ.).
3 Бизнесмены, деловые люди (англ.).
4 Пароход «Париж» (искаж. англ.). – Сост.
5 Здесь и далее по рукописи Есенина воспроизводится русская калька английского слова «cabin» – каюта. – Сост.
6 Мне нравится Америка (искаж. англ.). – Сост.
7 Бизнес (искаж. англ.). – Сост.
8 Настоящее письмо Л. Д. Троцкого было оглашено 18 января 1926 г. в Московском Художественном академическом театре на вечере памяти С. Есенина; напечатано в № 16 (2647) газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК» от 20 января 1926 г.
9 И. И. Ионов – заведующий ленинградским отделением Госиздата.
10 Термин «лирический роман» был употреблен в аналогичном смысле Эйхенбаумом в книге об А. Ахматовой. Однако, думается, наличие явственно-ощутимого, целостного сюжета, каковой мы и пытаемся доказать в своей статье, скорее позволяет применить этот термин к стихам Есенина, нежели к ахматовской лирике, которой более приличествует другое употребленное Эйхенбаумом название – «лирический дневник».
