ни был такой поэт-Амфитрион влиятелен и ловок, едва ли удастся ему отличить у себя истинного друга от льстеца.

434 Обычай заставлять гостей через силу пить вино, который Гораций в шутку называет пыткою, устрояемою для отыскания истинной дружбы, скорее ведет к противоположным результатам, напоминающим басню о вороне и лисице.

438 В противоположность льстецам, Гораций припоминает как тонкого и неподкупного критика бывшего друга своего Квинтилия Вара, которого смерть он оплакал (в «Одах», 1, 24).

450 Как Херил выставлен Горацием представителем несчастных стихокропателей, так в глазах его идеалом критики является Аристарх, известный александрийский исправитель текста Гомеровых поэм.

451 Излишняя снисходительность друзей ведет пиесу к падению на театре, а самого писателя ко всеобщему осмеянию. Все бегут от него, как от зараженного прилипчивой или страшного болезнию; жертвы гневной Дианы (iracunda Diana) лунатика.

457 Желая представить болезненное (не здравое) и не произвольное состояние экзальтированного поэта, декламирующего про себя, Гораций говорит, что он рыгает стихами. Если безумец при этом упадет в яму, как птицелов, засмотревшийся на дрозда, или как наш Метафизик Хемницера, то Гораций советует не выручать его, злобно утверждая, что не должно стеснять поэтических вольностей.

465 Эмпедокл из Агригента в Сицилии (в половине IV века до Р. X.) государственный муж, философ и поэт, проповедовавший переселение душ, тем самым подал, вероятно, повод к дошедшему до нас анекдоту о его кончине, согласно которому он, ища бессмертия и новой метаморфозы, бросился в жерло Этны. Мало заботясь о достоверности предания, Гораций пользуется им, чтобы выставить ненасытное самолюбие, не останавливающееся ни перед чем, ни даже перед смертию, лишь бы она была громка и общеизвестна.

470 Гораций иронически спрашивает о причине такого болезненного стихокропания.

471 Опоганить (так перевели мы глагол mingere) прах умершего считалось великим преступлением, тем более прах отца. Место, пораженное молнией, считалось священным, и боги карали безумием сего осквернителя.

ДОПОЛНЕНИЕ

I Зевс

Шум и гам, — хохочут девы,

В медь колотят музыканты,

Под визгливые напевы

4 Скачут, пляшут корибанты.

В кипарисной роще Крита

Вновь заплакал мальчик Реи,

Потянул к себе сердито

8 Он сосцы у Амальтеи.

Юный бог уж ненавидит,

Эти крики местью дышат,

Но земля его не видит,

12 Небеса его не слышат.

106

II

Сны и тени, —

Сновиденья,

В сумрак трепетно манящие,

Все ступени

Усыпленья

6 Легким роем преходящие,

Не мешайте

Мне спускаться

К переходу сокровенному,

Дайте, дайте

Мне умчаться

12 С вами к свету отдаленному.

Только минем

Сумрак свода,

Тени станем мы прозрачные,

И покинем

Там у входа

18 Покрывала наши мрачные.

107

III К Сикстинской мадонне

Вот сын ее, — он тайна Иеговы, —

Лелеем девы чистыми руками.

У ног ее земля под облаками,

4 На воздухе нетленные покровы.

И, преклонясь, с Варварою готовы

Молиться ей мы на коленях сами

Или, как Сикст, блаженными очами

8 Встречать того, кто рабства сверг оковы.

Как ангелов, младенцев окрыленных,

Узришь и нас, о дева! не смущенных:

11 Здесь угасает пред тобой тревога.

Такой тебе, Рафаэль, вестник бога,

Тебе и нам явил твой сон чудесный

14 Царицу жен — царицею небесной.

108

IV Восточный мотив

С чем нас сравнить с тобою, друг прелестный?

Мы два конька, скользящих на реке,

Мы два гребца на утлом челноке,

Мы два зерна в одной скорлупке тесной,

Мы две пчелы на жизненном цветке,

8 Мы две звезды на высоте небесной.

109

V Шопену

Ты мелькнула, ты предстала,

Снова сердце задрожало, —

Под чарующие звуки

То же счастье, те же муки,

Слышу трепетные руки, —

6 Ты еще со мной. —

Час блаженный, час печальный,

Час последний, час прощальный,

Те же легкие одежды,

Ты стоишь, склоняя вежды, —

И не нужно мне надежды:

12 Этот час — он мой.

Ты руки моей коснулась,

Разом сердце встрепенулось;

Не туда, в то горе злое,

Я несусь в мое былое, —

Я на все, на все иное

18 Отпылал — потух.

Этой песне чудотворной

Так покорен мир упорной;

Пусть же сердце, полно муки,

Торжествует час разлуки,

И, когда загаснут звуки, —

24 Разорвется вдруг.

110

VI Романс

Злая песнь! как больно возмутила

Ты дыханьем душу мне до дна,

До зари в груди дрожала, ныла

4 Эта песня, эта песнь одна.

И поющим отдаваться мукам

Было слаще обаянья сна,

Умереть хотелось с каждым звуком,

8 Сердцу грудь казалася тесна.

Но с зарей потухнул жар напевный,

И душа затихнула до дна;

В озаренной глубине душевной

12 Лишь улыбка уст твоих видна.

111

VII Музе

Пришла и села. Счастлив и тревожен,

Ласкательный твой повторяю стих;

И если дар мой пред тобой ничтожен,

4 То ревностью не ниже я других.

Заботливо храня твою свободу,

Непосвященных я к тебе не звал,

И рабскому их буйству я в угоду

8 Твоих речей не осквернял.

Все та же ты, заветная святыня,

На облаке, незримая земле,

В венце из звезд, нетленная богиня,

12 С задумчивой улыбкой на челе.

112

ВЫПУСК ВТОРОЙ

* * *

Не смейся, не дивися мне

В недоуменье детски-грубом,

Что перед этим дряхлым дубом

4 Я вновь стою по старине.

Не много листьев на челе

Больного старца уцелели;

Но вновь с весною прилетели

8 И жмутся горленки в дупле.

113

I

День проснется — и речи людские

Закипят раздраженной волной,

И помчит, разливаясь, стихия

4 Все, что вызвано алчной нуждой.

И мои зажурчат песнопенья,

Но в зыбучих струях ты найдешь

Разве ласковой думы волненья,

8 Разве сердца напрасную дрожь.

114

II Добро и зло

Два мира властвуют от века,

Два равноправных бытия:

Один объемлет человека,

4 Другой — душа и мысль моя.

И как в росинке чуть заметной

Весь солнца лик ты узнаешь,

Так слитно в глубине заветной

8 Все мирозданье ты найдешь.

Не лжива юная отвага:

Согнись над роковым трудом,

И мир свои раскроет блага,

12 Но быть не мысли божеством.

И даже в час отдохновенья,

Подъемля потное чело,

Не бойся горького сравненья

16 И различай добро и зло.

Но если на крылах гордыни

Познать дерзаешь ты, как бог,

Не заноси же в мир святыни

20 Своих невольничьих тревог.

Пари, всезрящий и всесильный,

И с незапятнанных высот

Добро и зло, как прах могильный,

24 В толпы людские отпадет.

115

III

Ты был для нас всегда вон той скалою,

Взлетевшей к небесам;

Под бурями, под ливнем и грозою

4 Невозмутимый сам.

Защищены от севера тобою,

Над зеркалом наяд

Росли мы здесь веселою семьею, —

8 Цветущий вертоград.

И вдруг вчера, — тебя я не узнала:

Ты был как божий гром…

Умолкла я, — я вся затрепетала

12 Перед твоим лицом.

«О, да! Скала молчит; но неужели

Ты думаешь: ничуть

Все бури ей, все ливни и метели

16 Не надрывают грудь?

Откуда же — ты помнишь — это было,

Вдруг землю потрясло,

И что-то в ночь весь сад пробороздило

20 И следом все легло.

И никому не рассказало море,

Что кануло ко дну, —

А то скала свое былое горе

24 Швырнула в глубину».

116

IV

С гнезд замахали крикливые цапли,

С листьев скатились последние капли,

Солнце, с прозрачных сияя небес,

4 В тихих струях опрокинуло лес.

С сердца куда-то слетела забота,

Вижу, опять улыбается кто-то; —

Или весна выручает свое,

8 Или и солнышко всходит мое.

117

V

О, этот сельский день и блеск его красивый

В безмолвии я чту,

Не допустить до нас мой ищет глаз ревнивый

4 Безумную мечту.

Лелеяла б душа в успокоенье томном

Неведомую даль,

Но так нескромно все в уединенье скромном,

8 Что стыдно мне и жаль.

Пойдем ли по полю мы, чуждые тревоги,

И радует ходьба,

Уж кланяются нам обоим вдоль дороги

12 Чужие все хлеба.

Идем ли под вечер, избегнувши селений,

Где все стоит в пыли,

По солнцу движемся, — гляжу, а наши тени

16 За ров и в лес ушли.

Всю ночь со всем уже, что мучило недавно,

Перерывает связь,

А звезды, с высоты глядя на нас так явно,

20 Мигают, не стыдясь.

118

VI Ласточки

Природы праздный соглядатай,

Люблю, забывши все кругом,

Следить за ласточкой стрельчатой

4 Над вечереющим прудом.

Вот понеслась и зачертила, —

И страшно, чтобы гладь стекла

Стихией чуждой не схватила

8 Молниевидного крыла.

И снова то же дерзновенье

И та же темная струя, —

Не таково ли вдохновенье

12 И человеческого я?

Не так ли я, сосуд скудельный,

Дерзаю на запретный путь,

Стихии чуждой, запредельной,

18 Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

119

VII Осень

Как грустны сумрачные дни

Беззвучной осени и хладной,

Какой истомой безотрадной

4 К нам в душу просятся они.

Но есть и дни, когда в крови

Золотолиственных уборов

Горящих осень ищет взоров

8 И знойных прихотей любви.

Молчит стыдливая печаль,

Лишь вызывающее слышно,

И, замирающей так пышно,

12 Ей ничего уже не жаль.

120

VIII Бабочка

Ты прав. — Одним воздушным очертаньем

Я так мила.

Весь бархат мой с его живым миганьем —

4 Лишь два крыла.

Не спрашивай: откуда появилась?

Куда спешу?

Здесь на цветок я легкий опустилась,

8 И вот — дышу.

На долго ли без цели, без усилья,

Дышать хочу?

Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья

12 И улечу.

121

IX На книжке стихотворений Тютчева

Вот наш патент на благородство,

Его вручает нам поэт;

Здесь духа мощного господство,

4 Здесь утонченной жизни цвет.

В сыртах не встретишь Геликона,

На льдинах лавр не расцветет,

У чукчей нет Анакреона,

8 К зырянам Тютчев не придет.

Но муза, правду соблюдая,

Глядит: а на весах у ней

Вот эта книжка небольшая

12 Томов премногих тяжелей.

122

X Полонскому

Спасибо! Лирой вдохновенной

Ты мне опять напомнил дни,

Когда, не зная мысли пленной,

Ты вынес, отрок дерзновенный,

6 Свои алмазные огни.

А я, по-прежнему смиренный,

Забытый, кинутый в тени,

Стою коленопреклоненный,

И, красотою умиленный,

10 Зажег вечерние огни.

123

XI Графу Льву Николаевичу Толстому

При появлении романа «Война и мир»

Была пора, своей игрою,

Своею ризою стальною

Морской простор меня пленял,

Я дорожил и в тишь и в бури

То негой тающей лазури,

6 То пеной у прибрежных скал.

Но вот, о море! властью тайной

Не все мне мил твой блеск случайный

И в душу просится мою;

Дивясь красе жестоковыйной,

Я перед мощию стихийной

12 В священном трепете стою.

124

XII A. H. Майкову

На сочувственный отзыв о переводе Горация

Кто сам так пышно в тогу эту

Привычен лики облачать,

Кому ж, как не тебе, поэту,

4 И тень Горация встречать?

На Геликон ступя несмело,

От вас я блеска позайму,

Гордясь, что сам, хоть неумело,

8 Но вам обоим руку жму.

125

XIII

Учись у них — у дуба, у березы;

Кругом зима. Жестокая пора!

Напрасные на них застыли слезы,

4 И треснула, сжимался, кора.

Все злей метель и с каждою минутой

Сердито рвет последние листы,

И за сердце хватает холод лютый;

8 Они стоят, молчат; молчи и ты!

Но верь весне. Ее промчится гений,

Опять теплом и жизнию дыша,

Для ясных дней, для новых откровений

12 Переболит скорбящая душа.

126

XIV Смерти

Я в жизни обмирал и чувство это знаю,

Где мукам всем конец и сладок томный хмель;

Вот почему я вас без страха ожидаю,

4 Ночь безрассветная и вечная постель.

Пусть головы моей рука твоя коснется

И ты сотрешь меня со списка бытия,

Но пред моим судом, покуда сердце бьется,

8 Мы силы равные, и торжествую я.

Еще ты каждый миг моей покорна воле,

Ты тень у ног моих, безличный призрак ты.

Покуда я дышу, ты мысль моя — не боле,

12 Игрушка шаткая тоскующей мечты.

127

XV

С бородою седою верховный я жрец,

На тебя возложу я душистый венец,

И нетленною солью горящих речей

4 Я осыплю невинную роскошь кудрей.

Эту детскую грудь рассеку я потом

Вдохновенного слова звенящим мечом,

И раскроет потомку минувшего мгла,

8 Что на свете всех чище ты сердцем была.

128

XVI

Ты так любишь гулять;

Отчего ты опять

Робко жмешься?

Зори — нет их нежней,

И таких уж ночей

6 Не дождешься.

«Милый мой, мне невмочь,

Истомилась всю ночь,

Тосковала.

Я бежала к прудам,

А тебя я и там

12 Не сыскала.

Но уж дальше к пруду

Ни за что не пойду,

Хоть брани ты.

Там над самой водой

Странный, черный, кривой

18 Пень ракиты.

И не вижу я пня,

И хватает меня

Страх напрасный,

Так и кажется мне,

Что стоит при луне

24 Тот ужасный».

129

XVII

Я видел твой млечный, младенческий волос,

И слышал твой сладко вздыхающий голос.

И первой зари я почувствовал пыл;

Налету весенних порывов подвластный,

Дохнул я струею и чистой и страстной

6 У