окна фасада

Зарею вечерней горят.

Мне жаль и фонтана ночного,

Мне жаль и жуков заревых,

Мне жаль соловья заревого

И ночи цветов распускных.

Поверь мне: туман не коснется

Головки-малютки твоей,

Поверь, — ни одна не сомнется

Из этих упругих кудрей.

Поверь, что природа так гибко

Твоим покорится очам,

Поверь мне, что эта улыбка

Царица и дням и ночам.

Сопутники вечера — что ж вы?

Ответствуйте милой моей! —

Поверь мне, что узкой подошвы

Роса не коснется твоей.

1842

«Перлы восточные — зубы у ней…»

Перлы восточные — зубы у ней,

Шелк шемаханский — коса;

Мягко и ярко, что утро весной,

Светят большие глаза.

Перси при каждом вдыханьи у ней

Так выдаются вперед,

Будто две полные чаши на грудь

Ей опрокинул Эрот.

Если же с чувством скажет: «Люблю» —

Чувство и слово лови:

К этому слову — ты слов не найдешь,

Чувства — для этой любви!

1842

«Как ум к ней идет, как к ней чувство идет…»

Как ум к ней идет, как к ней чувство идет,

Как чувство с умом в ней умеет сродниться,

Умеет родное найти — и на нем

Так ярко и тонко всегда отразиться.

Сквозь ставень окна серебристым лучом

Так в спальню прекрасной луна проникает,

На стол упадет — и, нашедши на нем

Алмаз позабытый, с алмазом играет.

1842

«Утром курится поляна…»

Утром курится поляна,

Вьется волнистый туман,

И на развивы тумана

Весело смотрит Титан.

Шире грудей колыханье,

Локон свивается вновь, —

Слаще младое дыханье

И непорочней любовь…

Утро, как сон новобрачной,

Полно стыда и огня, —

Всё, что вечор было мрачно,

Ясно в сиянии дня.

1842

«В руке с тамбурином, в глазах с упоеньем…»

В руке с тамбурином, в глазах с упоеньем,

Ты гнешься и вьешься, плывешь и летишь…

Так чуткая травка под грезы Эола,

Под сонную арфу качается в тишь.

Так в теле, так в членах, объятых забвеньем,

Одно безусталое сердце стучит

В тот час, как при звездах недвижных, холодных

Одна яркой искрою к бездне летит.

1842

«Я узнаю тебя и твой белый вуаль…»

Я узнаю тебя и твой белый вуаль,

Где роняет цветы благовонный миндаль,

За решеткою сада, с лихого коня,

И в ночи при луне, и в сиянии дня;

И гитару твою далеко слышу я

Под журчанье фонтана и песнь соловья…

Днем и ночью гляжу сквозь решетку я вдаль —

Не мелькнет ли в саду белоснежный вуаль?

1842

«Мы ехали двое… Под нею…»

Мы ехали двое… Под нею

Шел мерно и весело мул.

Мы въехали молча в аллею,

И луч из-за мирты блеснул.

Все гроздья по темной аллее

Зажглися прощальным огнем —

Горят всё светлее, алее,

И вот мы в потемках вдвоем.

Не бойтесь, синьора! Я с вами —

И ручку синьоры я взял,

И долго, прильнувши устами,

Я ручку ее целовал.

1842

«За красавицу соседку…»

За красавицу соседку,

За глаза ея —

Виноградную беседку

Не забуду я.

Помню ветреной смуглянки

Резкий, долгий взор —

Помню милой итальянки

Утренний убор…

Жаркой груди половину,

Смоль ее кудрей —

И плетеную корзину

На руке у ней.

И прозрачной тени сетку

На лице ея —

Виноградную беседку

Не забуду я!

1842

Горный ключ

(Офелии)

С камня на камень висящий,

С брошенных скал на утес

Много кристалл твой блестящий

Пены жемчужной унес.

Был при деннице румян ты,

Был при луне бледен ты,

Гордо носил бриллианты,

Скромно — цветы и листы.

Много твой шум отдаленный

Чуждых людей приманил,

Много про чудо вселенной

Странник в дому говорил.

Тучи несут тебе воду,

Чуждые люди дары,

Сила дарует свободу,

Шелест и прелесть игры.

Чадо тревожной неволи,

Что же мне бросить в поток?

Кубок ли звонкий, кольцо ли,

Розы ли юной шипок?

Розу увядшую, друг мой,

Кинул я с желтым листком;

Чувство, и зренье, и слух мой

Гибнут с последним цветком.

1842

«Безмолвные поля оделись темнотою…»

Безмолвные поля оделись темнотою,

Заря вечерняя сгорела, воздух чист,

В лесу ни ветерка, ни звука над водою,

Лишь по верхам осин лепечет легкий лист,

Да изредка певец природы благодатной

За скромной самкою, вспорхнув, перелетит

И под черемухой, на ветке ароматной,

Весенней песнию окрестность огласит.

И снова тихо всё. Уж комары устали

Жужжа влетать ко мне в открытое окно:

Всё сном упоено…

1842

«Когда кичливый ум, измученный борьбою…»

Когда кичливый ум, измученный борьбою

С наукой вечною, забывшись, тихо спит,

И сердце бедное одно с самим собою,

Когда извне его ничто не тяготит,

Когда безумное, но чувствами всесильно,

Оно проведает свой собственный позор,

Бестрепетностию проникнется могильной

И глухо изречет свой страшный приговор:

Страдать весь век, страдать бесцельно, безвозмездно,

Стараться пустоту наполнить — и взирать,

Как с каждой новою попыткой глубже бездна,

Опять безумствовать, стремиться и страдать, —

О, как мне хочется склонить тогда колени,

Как сына блудного влечет опять к отцу! —

Я верю вновь во всё, — и с шепотом моленья

Слеза горячая струится по лицу.

1842

К Морфею

На ложе, свежими цветами испещренном,

В пурпуровом венце, из мака соплетенном,

Довольно спать тебе, красавец молодой.

Проснись, молю тебя, скорей глаза открой

И дай коснуться мне целебного фиала,

Чтоб тихо я уснул, чтоб сердце не страдало.

Люблю душистый сок твоих целебных трав,

Люблю твои уста, люблю твой кроткий нрав,

Диану полную над детской колыбелью,

В которой ты лежишь, предавшийся безделью,

И ложа тесноту, и трепетную тень,

И страстные слова, и сладостную лень.

1842

«Когда не свищет вихрь в истерзанных снастях…»

Когда не свищет вихрь в истерзанных снастях

А вольно по ветру летает легкий флаг,

Когда над палубой нависнет пар недужный

И волны, пеною окаймлены жемчужной,

Так дружно к берегу бегут, а ты в тени

Приморских яворов лежишь, — тогда взгляни —

Как пена легкая начнет приподыматься

И в формы стройные Киприды округляться.

1842

Бюст

Когда — из мрамора иль гипса — предо мною

Ты в думы погружен венчанной головою, —

Верь, не вотще глаза устремлены мои

На изваянные кудрей твоих струи,

На неподвижные, изваянные думы,

На облик гения торжественно-угрюмый,

Как на пророчество великого певца —

На месяц, день и год печального конца!

Нет! мне не верится, что жил ты между нами,

Что — смертный — обладал небесными дарами,

Что ты так мало жил, что ты не умирал —

И никому даров небес не завещал!

1842

«Как на черте полночной дали…»

Как на черте полночной дали

Тот огонек,

Под дымкой тайною печали

Я одинок.

Я не влеку могучей силой

Очей твоих,

Но приманю я взор твой милый

На краткий миг.

И точка трепетного света

Моих очей —

Тебе печальная примета

Моих страстей.

1842

Элегия

Мечту младенчества в меня вдохнула ты;

Твои прозрачные, роскошные черты

Припоминают мне улыбкой вдохновенья

Младенческого сна отрадные виденья…

Так! вижу: опытность — ничтожный дар земли —

Твои черты с собой надолго унесли!

Прости! — мои глаза невольно за тобою

Следят — и чувствую, что я владеть собою

Не в силах более; ты смотришь на меня —

И замирает грудь от сладкого огня.

1842

Сонет

(Офелии)

С тех пор, как бог в тебе осуществил

Передо мной создание поэта,

Не знаю сам, за что я полюбил

Игривое созвучие сонета.

Не знаю сам, зачем он сердцу мил:

Быть может, звук знакомого привета

Он тех же рифм чредой изобразил —

И ложною мечтой душа согрета.

А может быть, он схож с тобою в том,

Что изо всех стихов его стихом,

Как и тобой, владеть всего труднее,

Иль, наконец, причудливый, как ты,

Смиряясь, он для чувства красоты,

Чем затруднял, становится милее.

1842

Хронос

Я тоскую и беспечен,

Жизнь бесстрастная томит,

Скучный день мой бесконечен,

Ночь бессонна, как Аид.

Час за часом улетает,

Каждый бой часов растет,

Где двенадцать ударяет,

Там и первый настает.

1842

Странная уверенность

Скорей, молись, затягивай кушак!

Нас ждет ямщик и тройка удалая,

Коней ждет корм, а ямщика кабак,

А нас опять дорога столбовая.

Да кой же черт? хоть путь нам и далек,

Не даром же прогоны в вечность канут!

Не может быть… Есть в мире уголок,

Где и про нас хоть мельком упомянут.

1842

Возвращение

Вот застава — скоро к дому,

Слава богу, налегке!

Мой привет Кремлю родному,

Мой привет Москве-реке!

Не увижу ли, не встречу ль

Голубых ее очей?

Догадаюсь ли, замечу ль

По сиянью их лучей

Долгой тайны нетерпенье,

Пламень в девственной крови,

Возрожденье, упоенье

И доверчивость любви?

1842

Ее окно

Как здесь темно,

А там давно

Ее окно

Озарено…

Колонны в ряд

Между картин

Блестят, горят

Из-под гардин!

Вон, вон она

Наклонена!

Как хороша!

Едва дыша,

Любуюсь я…

Она моя,

Моя, моя!

1842

«Сорвался мой конь со стойла…»

Сорвался мой конь со стойла,

Полетел, не поскакал…

Хочет воли, ищет пойла,

Хвост и гриву раскидал.

Отпугните, загоните!

Чья головка там видна?

Посмотрите, посмотрите,

Паша смотрит из окна!

1842

«Как много, боже мой, за то б я отдал дней…»

Как много, боже мой, за то б я отдал дней,

Чтоб вечер северный прожить тихонько с нею

И всё пересказать ей языком очей,

Хоть на вечер один назвав ее своею,

Чтоб на главе моей лилейная рука,

Небрежно потонув, власы приподнимала,

Чтоб от меня была забота далека,

Чтоб счастью одному душа моя внимала,

Чтобы в очах ее слезинка родилась —

Та, над которой я так передумал много, —

Чтобы душа моя на всё отозвалась —

На всё, что было ей даровано от бога!

1842

Утес

Моря не было там, а уж я тут стоял,

Великан первобытной природы.

Еще ветер зеленые рощи ласкал,

Еще по степи конь быстроногий скакал,

Где теперь разбегаются воды.

Раз, я помню, вздрогнула земля подо мной,

Я взглянул чрез леса и чрез нивы:

Вижу, море идет темно-синей стеной,

Ближе, ближе — и, всё затопив, предо мной

Раскидало седые заливы.

Во всю ночь эту шум не давал мне уснуть,

Снились горы шипящие пены..

Но давно я привык. Станет ветер ли дуть

Иль корма бороздить свой невидимый путь —

Я привык и не жду перемены.

1842

«Поверьте мне: с надеждой тайной…»

Поверьте мне: с надеждой тайной

Стиху я верю своему;

Быть может, прихотью случайной

Дано значение ему.

Так точно, в час осенней тучи,

Когда гроза деревья гнет,

Листок бесцветный и летучий

Вас грустным лепетом займет.

1842

«Ночь тиха. По тверди зыбкой…»

Ночь тиха. По тверди зыбкой

Звезды южные дрожат;

Очи матери с улыбкой

В ясли тихие глядят.

Ни ушей, ни взоров лишних.

Вот пропели петухи,

И за ангелами в вышних

Славят бога пастухи.

Ясли тихо светят взору,

Озарен Марии лик…

Звездный хор к иному хору

Слухом трепетным приник.

И над Ним горит высоко

Та звезда далеких стран:

С ней несут цари востока

Злато, смирну и ливан.

1842 или 1843

Блудница

Но Он на крик не отвечал,

Вопрос лукавый проникая,

И на песке, главу склоняя,

Перстом задумчиво писал.

Во прахе, тяжело дыша,

Она, жена-прелюбодейка,

Золотовласая еврейка

Пред ним, грешна и хороша.

Ее плеча обнажены,

Глаза прекрасные закрыты,

Персты прозрачные омыты

Слезами горькими жены.

И понял Он, как ей сродно,

Как увлекательно паденье:

Так юной пальме наслажденье

И смерть — дыхание одно.

1843

Горы

(Ода)

Стою у каменной стремнины,

Мне этот воздух незнаком,

Но сердце радуют картины

Своим пестреющим венком:

Внизу — гулливые долины,

И речка блещет серебром…

Где стадо мелкое теснится,

Тропинка желтая пылится.

И нив златая полоса,

И дым белеющих селений,

Благоуханные леса

С немолчным хором песнопений,

И виноградная лоза,

Царица мудрая растений;

Тут мостик легкою дугой

Прыгнул через поток живой.

Над белым паром водопада

Зубцом причудливым скала

В предел пытующего взгляда

Чело на небо унесла.

Там воздух — вольности отрада,

Стезя широкая орла…

Кругом, куда ни кинешь взоры, —

Венцом синеющие горы.

Мне так легко, — я жизнь познал,

И грудь так сладко дышит ею,

Я никогда не постигал,

Что нынче сердцем разумею:

Зачем Он горы выбирал,

Когда являлся Моисею,

И отчего вблизи небес

Доступней таинства чудес!

1843

«В небесах летают тучи…»

В небесах летают тучи,

На листах сверкают слезы;

До росы шипки грустили,

А теперь смеются розы.

После грома воздух чище

И свежее дышат люди;

Под ресницей орошенной

Как-то легче жаркой груди.

На природе с каждой каплей

Зеленеет вся одежда,

В небе радуга сияет,

Для души горит надежда.

1843

«Мы с тобой не просим чуда…»

Мы с тобой не просим чуда:

Только истинное чудно;

Нет для духа больше худа,

Как увлечься безрассудно.

Нынче, завтра — круг волшебный

Будет нем и будет тесен;

Оглянись — и мир вседневный

Многоцветен и чудесен.

Время жизни скоротечно,

Но в одном пределе круга

Наши очи могут вечно

Пересказывать друг друга.

1843

«Ночь. Не слышно городского шума…»

Ночь. Не слышно городского шума.

В небесах звезда — и от нее,

Будто искра, заронилась дума

Тайно в сердце грустное мое.

И светла, прозрачна дума эта,

Будто милых взоров меткий взгляд;

Глубь души полна родного света,

И давнишней гостье опыт рад.

Тихо всё, покойно, как и прежде;

Но рукой незримой снят покров

Темной грусти. Вере и надежде

Грудь раскрыла, может быть, любовь?

Что ж такое?