изнывал.

Они расстались — и только

Встречались в виденьи ночном;

Давно они умерли оба —

И сами не знали о том.

1857

«Когда я про горе свое говорил…»

Когда я про горе свое говорил,

То каждый зевал да молчанье хранил;

Когда же в стихи я его нарядил,

То много великих похвал заслужил.

1857

«Как луна, светя во мраке…»

Как луна, светя во мраке,

Прорезает пар густой,

Так из темных лет всплывает

Ясный образ предо мной.

Все на палубе сидели,

Гордо Рейн судно качал,

Поздний луч младую зелень

Берегов озолочал.

И у ног прекрасной дамы

Я задумчиво сидел;

Бледный лик ее на солнце

Ярким пламенем горел.

Струн томленье, хоров пенье,

Жизнь как праздник хороша! —

Небо тихо голубело,

Расширялася душа.

Чудной сказкою тянулись

Замки, горы мимо нас

И светились мне навстречу

В паре ясных женских глаз.

1847

«Во сне я милую видел:…»

Во сне я милую видел:

Во взоре забота, испуг.

Когда-то цветущее тело

Извел, обессилил недуг.

Ребенка несла, а другого

Вела злополучная мать.

Во взоре, походке и платье

Нельзя нищеты не признать.

Шатаясь, брела она к рынку,

И тут я ее повстречал.

Она посмотрела, — и тихо

И горестно я ей сказал:

«Пойдем ко мне в дом. Невозможно

И бледной и хворой бродить:

Я стану усердной работой

Тебя и кормить и поить.

Детей твоих стану лелеять,

Всю нежность на них обратя,

Но прежде всего — на тебя-то,

Бедняжка, больное дитя!

Тебе никогда не напомню

Ничем о любви я своей

И если умрешь ты — я буду

Рыдать на могиле твоей».

1857

«Как цвет, ты чиста и прекрасна…»

Как цвет, ты чиста и прекрасна,

Нежна, как цветок по весне;

Взгляну на тебя — и тревога

Прокрадется в сердце ко мне.

И кажется, будто б я руки

Тебе на чело возложил,

Молясь, чтобы бог тебя нежной,

Прекрасной и чистой хранил.

1843

«Хотел я с тобою остаться…»

Хотел я с тобою остаться,

Забыться, моя красота;

Но было нам дожно расстаться,

Ты чем-то была занята.

Тебе я сказал, что связала

Нам души незримая связь,

Но ты от души хохотала,

И ты мне присела, смеясь.

Страданья прибавить сумела

Ты чувсвам влюбленным моим

И даже польстить не хотела

Прощальным лобзаньем своим.

Не думай, что я застрелюся,

Как мне и ни горек отказ;

Всё это, мой друг, признаюся,

Со мною бывало не раз.

1847

«Ах, опять всё те же глазки…»

Ах, опять всё те же глазки,

Что так нежно улыбались,

И опять всё те же губки,

Что так сладко целовались!

Этот голос, мне когда-то

Дорогой, не изменился;

Только сам уже не тот я,

Измененным воротился.

Вновь меня объемлют страстно

Бледно-розовые руки,

Но лежу у ней на сердце,

Полон холода и скуки.

1847

«По бульварам Саламанки…»

По бульварам Саламанки

Воздух благорастворенный.

Там, в прохладный летний вечер,

Я гуляю с милой донной.

Я рукой нетерпеливой

Обнял стройное созданье

И блаженным пальцем слышу

Гордой груди колыханье.

Но по липам слышен шорох,

Полный чем-то невеселым,

И ручей в низу плотины

Злобно грезит сном тяжелым.

Ах, сеньора, чует сердце:

Скоро буду я в изгнаньи;

По бульварам Саламанки

Не ходить нам на гуляньи.

1847

Горная идиллия

На горе стоит избушка,

Где живет старик седой;

Там сосна шумит ветвями,

Светит месяц золотой.

Посреди избушки кресло;

Все в резьбе его края.

Кто на них сидит, тот счастлив,

И счастливец этот — я.

На скамье сидит малютка,

Подпершись под локоток.

Глазки — звезды голубые,

Ротик — розовый цветок.

И малютка эти звезды

Кротко на меня взвела

И лилейный пальчик хитро

К розе рта приподняла.

Нет, никто нас не увидит,

Мать так пристально прядет,

И отец под звуки цитры

Песнь старинную поет.

И малютка шепчет тихо,

Тихо, звуки затая;

Много тайн немаловажных

От нее разведал я.

«Но как тетушка скончалась,

И ходить нельзя уж нам

На стрелковый праздник в Гослар;

Хорошо бывает там.

Здесь, напротив, так пустынны

Гор холодных вышины,

И зимой мы совершенно

Будто в снег погребены.

Я же робкая такая,

Как ребенку, страшно мне;

Знаю, ночью злые духи

Бродят в нашей стороне.»

Вдруг малютка приумолкла,

Как бы слов страшась своих,

И ручонками прикрыла

Звезды глазок голубых.

Пуще ветр шумит сосною

Прялка воет и ревет,

И под звонкий голос цитры

Песнь старинная поет:

«Не страшись, моя малютка,

Покушений власти злой;

День и ночь, моя малютка,

Серафимы над тобой!»

1847

«Желтеет древесная зелень…»

Желтеет древесная зелень,

Дрожа, опадают листы…

Ах, всё увядает, всё меркнет

Все неги, весь блеск красоты.

И солнце вершины лесные

Тоскливым лучом обдает:

Знать, в нем уходящее лето

Лобзанье прощальное шлет.

А я — я хотел бы заплакать,

Так грудь истомилась тоской…

Напомнила эта картина

Мне наше прощанье с тобой.

Я знал, расставаясь, что вскоре

Ты станешь жилицей небес.

Я был — уходящее лето,

А ты — умирающий лес.

1847

Посейдон

Солнце лучами играло

Над морем, катящим далеко валы;

На рейде блистал в отдаленьи корабль,

Который в отчизну меня поджидал;

Только попутного не было ветра,

И я спокойно сидел на белом песке

Пустынного брега.

Песнь Одиссея читал я — старую,

Вечно юную песнь. Из ее

Морем шумящих страниц предо мной

Радостно жизнь подымалась

Дыханьем богов

И светлой весной человека,

И небом цветущим Эллады.

Благородное сердце мое с участьем следило

За сыном Лаэрта в путях многотрудных его;

Садилось с ним в печальном раздумье

За радушный очаг,

Где царицы пурпур прядут,

Лгать и удачно ему убегать помогало

Из объятия нимф и пещер исполинов,

За ним в киммерийскую ночь, и в ненастье,

И в кораблекрушенье неслось,

И с ним несказанное горе терпело.

Вздохнувши, сказал я: «Злой Посейдон,

Гнев твой ужасен,

И сам я боюсь

Не вернуть в отчизну!»

Едва я окончил, —

Запенилось море,

И бог морской из белеющих волн

Главу, осокою венчанную, поднял,

Сказавши в насмешку:

«Что ты боишься, поэтик?

Я нимало не стану тревожить

Твой бедный кораблик,

Не стану в раздумье о жизни любезной тебя

Вводить излишнею качкой.

Ведь ты, поэтик, меня никогда не сердил:

Ни башенки ты не разрушил у стен

Священного града Приама,

Ни волоса ты не спалил на глазу

Полифема, любезного сына,

И тебе не давала советов ни в чем

Богиня ума — Паллада Афина.»

Так воззвал Посейдон

И в море опять погрузился,

И над грубою остротой моряка

Под водой засмеялись

Амфитрита, женщина-рыба,

И глупые дщери Нерея.

1842

Эпилог

Будто на ниве колосья

Зреют, колеблясь, в душе человека

Помыслы;

Но между них прорываются ярко

Помыслы нежно-любовные, словно

Алые да голубые цветы.

Алые да голубые цветы!

Брезгают вами жнецы, как травой бесполезной,

Нагло затем вас молотят дубины,

Даже бездомный прохожий

Вдоволь насытит и взоры и сердце,

Да, покачав головой,

Даст вам название плевел прекрасных.

Но молодая крестьянка

Вас на венок

Ищет заботливо,

Вами убрать золотистые кудри,

И в этом уборе спешит в хоровод,

Где дудки да песни отрадно манят,

Иль под развесистый вяз,

Где голос любезного слаще манит

Дудок и песен.

(1857?)

«Ты вся в жемчугах и в алмазах…»

Ты вся в жемчугах и в алмазах,

Вся жизнь для тебя — благодать,

И очи твои так прелестны, —

Чего ж тебе, друг мой, желать?

К твоим очам прелестным

Я создал целую рать

Бессмертием дышащих песен,

Чего ж тебе, друг мой, желать?

Очам твоим прелестным

Дано меня было терзать,

И ты меня ими сгубила, —

Чего ж тебе, друг мой, желать?

(12 апреля 1874)

«Дитя, мы детьми еще были…»

Дитя, мы детьми еще были,

Веселою парой детей;

Мы лазили вместе в курятник,

К соломе, и прятались в ней.

Поем петухами, бывало,

И только что люди идут, —

Кукуреку! — им сдается,

Что то петухи так поют.

На нашем дворе ухитрились

Мы ящики пышно убрать.

В них жили мы вместе, стараясь

Достойно гостей принимать.

Соседская старая кошка

Нередко бывала у нас;

Мы кланялись ей, приседая,

Твердя комплименты подчас.

Спешили ее о здоровье

С любезным участьем спросить,

С тех пор приходилось всё то же

Не раз старой кошке твердить.

Мы чинно сидели, толкуя,

Как старые люди, тогда

И так сожалели, что лучше

Всё в наши бывало года.

Что веры с любовью и дружбой

Не знает теперешний свет,

Что кофе так дорог ужасно,

А денег почти что и нет.

Промчалися детские игры,

И всё пронеслось им вослед —

И вера с любовью и дружбой,

И деньги, и время, и свет.

1857? 1882

«Не глумись над чертом, смертный…»

Не глумись над чертом, смертный,

Краток жизни путь у нас,

И проклятие навеки —

Не пустой народный глас.

Расплатись с долгами, смертный,

Долог жизни путь у нас,

И занять тебе придется,

Как ты делывал не раз.

(2 июня 1888)

«Трубят голубые гусары…»

Трубят голубые гусары,

Верхом из ворот выходя,

А с розовым вновь я букетом

К тебе, дорогое дитя.

Вот дикое было хозяйство!

Военщина, земский погром…

И даже немало постою

Бывало в сердечке твоем.

(29 декабря 1890)

«Уж вечер надвинуться хочет…»

Уж вечер надвинуться хочет,

Туман над волнами растет,

Таинственно море рокочет

И что-то, белеясь, встает.

Из волн поднимается фея

И села со мной у зыбей.

Вздымаются груди, белея

Под легким покровом у ней.

Она обняла, охватила,

Больнее мне всё и больней.

«Меня ты не в меру сдавила,

Прекрасная фея морей!»

— «Тебя я руками сжимаю,

Насильно в объятиях жму,

Тобой я согреться желаю

В вечернюю хладную мглу».

Луна всё взирает бледнее

С заоблачной выси своей.

«Твой взор всё мутней и влажнее,

Прекрасная фея морей!»

— «Мой взор не влажнее нимало,

Он мутен, как будто в слезах, —

Когда я из волн выступала,

Осталася капля в глазах.»

Вскричалися чайки нежданно,

Прибой всколыхался сильней.

«Стучит твое сердце так странно,

Прекрасная фея морей!»

— «Стучит мое сердце так странно,

Так дико мятусь я душой,

Затем, что люблю несказанно

Тебя, милый облик людской.»

(1890)

«В молодые тоже годы…»

В молодые тоже годы

Знал я тяжкие невзгоды,

Как пылал не раз.

Но дровам цена безмерна,

И огонь потухнет, верно,

Ma foi! и в добрый час.

Вспомни это, друг прекрасный,

Устыдись слезы напрасной

И нелепого огня.

Если жизнь ты сохранила,

То забудь, что ты любила,

Ma foi! обняв меня.

(14 апреля 1891)

Гренадеры

Во Францию два гренадера пошли, —

В России в плену они были;

Но только немецкой достигли земли,

Как головы тут же склонили.

Печальная весть раздалася в ушах,

Что нет уже Франции боле.

Разбита великая армия в прах

И сам император в неволе.

Тогда гренадеры заплакали вдруг,

Так тяжко то слышать им было,

И молвил один: «О, как больно мне, друг,

Как старая рана заныла.»

Другой ему молвил: «Конец, знать, всему,

С тобой бы я умер с печали,

Но ждут там жена и ребята в дому,

Они без меня бы пропали.»

— «Не до детей мне, не до жены,

Душа моя выше стремится;

Пусть по миру ходят, когда голодны, —

В плену император томится!

Исполни ты просьбу, собрат дорогой:

Когда здесь глаза я закрою,

Во Францию труп мой возьми ты с собой,

Французской зарой там землею.

Почетный мой крест ты на сердце мое

Взложи из-под огненной ленты,

И в руку мою ты подай мне ружье,

И шпагу мне тоже надень ты.

Так буду лежать я во гробе своем:

Как бы на часах и в молчаньи,

Покуда заслышу я пушечный гром,

И топот, и конское ржанье.

На гроб император наедет на мой,

Мечи зазвенят отовсюду,

И, встав из могилы в красе боевой,

Спасать императора буду».

(31 мая 1891)

Из Мура

«Прощай, Тереза! Печальные тучи…»

Прощай, Тереза! Печальные тучи,

Что томным покровом луну облекли,

Еще помешают улыбке летучей,

Когда твой любовник уж будет вдали.

Как этитучи, я долгою тенью

Мрачил твое сердце и жил без забот.

Сошлись мы — как верила ты наслажденью,

Как верила счастью, — о боже!.. И вот,

Теперь свободна ты, диво соданья, —

Скорее тяжелый свой сон разгоняй;

Смотри, и луны уж прошло обаянье,

И тучи минуют, — Тереза, прощай!

1847

Из Байрона

«О, солнце глаз бессонных — звездный луч…»

О, солнце глаз бессонных — звездный луч,

Как слезно ты дрожишь меж дальних туч!

Сопутник мглы, блестящий страж ночной,

Как по былом тоска сходна с тобой!

Так светит нам блаженство дальних лет:

Горит, а всё не греет этот свет;

Подруга дум воздушная видна,

Но далеко, — ясна, но холодна.

1844

Из Шенье

Подражание XVI Идиллии Биона

Прекрасная звезда Венеры светлоокой!

Пока свое чело за рощею далекой

Диана нежная скрывает, освети

Кустарник тот и холм для моего пути.

Я оставляю кров не для ночных хищений,

На путников в душе не крою покушений.

Нет, я люблю и жду возмездия забот

От нимфы молодой, красы между красот, —

Как в мириаде звезд, Дианой предводимой,

Краса ночных небес, горит твой луч любимый.

1847

Лида

«Ланиты у меня на солнце загорели,

И ноги белые от терний покраснели.

День целый я прошла долиною; влекли

Меня со всех сторон блеяния вдали.

Бегу, — но, верно, ты скрываешься, враждуя;

Всё пастухи не те! О, где же, где найду я

Тебя, красавец мой? Скажи, поведай