его под руку, почему-то ему казалось, что торопиться некуда, что курс все-таки продолжается ровно год, но теперь, когда байбак ему на беду свою про
148
говорился, что есть корнеты старше его по вакансии, которым только 18 лет, П. П. решительно [не] стал соваться во всякое дело, задуманное байбаком. [И дело] Только тогда байбак вступал в свои права, когда П. П. не мог ничего делать, сидя в полной походной форме в карауле или, как теперь, на тележке и принужденный от [сдержива<емого>] нетерпения жечь Жуков или жевать выдернутую из-под спинки сенную былинку.
В начале [начале — вписано вместо зачеркнутого’, половине] июня 1847 года, на закате солнца стройный белокурый уланский офицер, лет 25 на вид, быстро [шел] пробирался [вдоль] по пыльному тротуару одного из [много<численных>] полковых штабов [бывш<его>] военного поселения Х-ской губернии. Три звездочки на его эполетах обозначали его поручичий чин, а портфель под мышкой указывал на звание должностного. Пройдя довольно длинную улицу, образуемую частью домами разнообразного виду и [до<стоинства?>] стоимости, частью [забсора- ми>] деревянными заборами, через которые местами свешивались на улицу ветви шелковицы и белой акации, — офицер круто повернул налево в растворенные ворота и пошел прямо к крыльцу, у которого стоял зеленый денежный ящик под надзором часового. Часовой стал на свое место и взял на караул, а офицер, подняв два пальца к козырьку фуражки, взбежал на ступеньки крыльца, сильно притопывая ногами, чтобы стряхнуть с сапогов неминуемую пыль. Не успел он отворить дверь в переднюю, как из соседней с нею комнатой (sic!), занятой буфетом, показался коренастый, черноглазый дворецкий в сереньком летнем платье.
— Доложи: адъютант.
— Пожалуйте сейчас в столовую, — торопливо ответил шарообразный литвин Петр, бессменный камердинер и дворецкий полкового командира Николая Карловича барона Бергера, неуклюже грациозно [указыв<ая>] сгибая левую руку по направлению к двери столовой.
Не успел адъютант войти в довольно просторную столовую и в вечернем полумраке взглянуть на себя в большое зеркало, как Петр уже снова на пороге в кабинет повторил свой грациозный жест и обычное: пожалуйте.
— Здравствуйте, князь! — сказал барон, сидевший в красном бухарском халате у письменного стола за стаканом чаю с
149
лимоном и поворотивший под собой кресло навстречу вошедшему. — Что, опять спешное?
— Да, полковник. Спешное [сего]. Не успел доставить все сведения о бессрочных по указанным самой дивизией формам, как опять сегодня утром прислали в экстренном конверте с припечатанным пером и надписью везти большой рысью всю работу назад и выдумали еще две графы. Да адъютант еще требует все к завтрему под личною моей ответственностию.
— Это, однако, нестерпимо, — пробормотал барон, откидываясь в креслах. — Эти ракалии думают, что если человек подчиненный, то с него можно, за собственное нерадение драть не только [одну] две, но сколько вздумается — шкур. А у вас готово?
— Готово, полковник.
— Ну, давай его подмахнуть. Хорошо, что я не ушел.
— А ушли бы — я бы с разрешения вашего и сам подмахнул.
— И тут.
— И тут?
— И тут.
— Всё?
— Всё.
— Когда отправите?
— Сию минуту.
— Ну, слава Богу, — сказал с комическим вздохом барон, снова передвигая свое кресло вполоборот к адъютанту.
— Ей! — крикнул он своим громким, привычным командовать голосом. В столовой послышался топот толстых подошв, который был встречен из кабинета повелительным: чаю! Но в ту же минуту шарообразный Петр уже появился на пороге с подносом, на котором стоял стакан чаю и хлебная корзинка. — Сошли [портфейль] с вестовым в канцелярию к старшему писарю, чтобы отправить сию минуту летучкой, — сказал [адъютант] вполголоса адъютант, передавая портфель освободившемуся от подноса Петру.
— Ну, садитесь, князь, и побеседуем, если не очень устали. А не то, без церемонии ступайте спать. А мне, должно быть, сегодня долго придется беседовать с моим шумом в левом ухе и связанной с ним бессонницей.
— Что касается до меня, — сказал адъютант, придвигая к себе стакан с чаем и ломая [адъютант] бублик, — я очень рад после нестерпимого зною отдохнуть у вас часок-другой, — тут так прохладно.
— Чем же вас угощать, князь? Не хотите ли хорошую, одесскую сигару?
150
— Благодарю, я не позволяю себе курить сигар.
— Даже чужих?
— Тем более чужих — от чужих необходимо переходить к собственным.
— Ну, так вот — закуривайте папироску.
— Если позволите, полковник, — я закурю свою. [Я при- в<ык>].
— Прекрасно, князь. Я вас понимаю и одобряю, но я уже просил вас не называть меня здесь полковником. Здесь для вас я хотел бы быть Николаем Карловичем. Мы здесь не во фронте.
— Фронт везде, где находишься перед лицом старшего.
— Вы хорошо знакомы с духом уставов, но во фронте не сидят перед старшими.
— Мне кажется, в уланах, как вообще в кавалерии, преимущественно сидят во фронте.
— Опять вы с софизмом? Странное дело молодость. В ней непременно сидит червяк оппозиции. Не думайте, чтобы я давно не разглядел в вас этого червяка, да, может быть, вы им-то и понравились мне. Знаете ли, за что я предложил вам должность адъютанта?
— А за то, что вы оказались непригодным в адъютанты к начальнику штаба, который вздумал извлечь из вас послуги шпиона.
— Как вы могли об этом узнать? — вскрикнул [адъютант] князь Мусинский, видимо покраснев до ушей и выпуча голубые глаза на полкового командира.
— Мне 47 лет, и я гожусь вам в отцы, князь. Но я тогда же подумал: «Ведь умница и ловкий человек этот начальник штаба, а как же он не понял, что жаркое едят вилкой, а суп ложкой ». Нашему брату начальнику необходимо все знать, что у нас делается. Нельзя отвечать за то, чего не знаешь, но нельзя и требовать несовместного. От честного и прямого человека нельзя требовать услуг сомнительного качества. Это все равно, что требовать от офицера, чтобы он выше всего берег честь своего мундира и в то же время дозволял бы всякой дряни глумиться над этим же мундиром. Чтобы один и тот же человек был и храбр, как лев, — и — кстати: прочли вы «Lea trois mousquetaires»? *
— Дочитываю и завтра с благодарностью вам их возвращу. Позвольте и мне, в свою очередь, спросить: прочли вы «Andre»? **
— Это вы меня в свою веру проводите?
* «Трех мушкетеров» (фр.).
** «Андре» (фр.).
151
— Нисколько. Я только хотел спросить ваше мнение о повести.
— По-моему, преглупый муж, который вместо того, чтоб жить с женой, бросается в пропасть.
— Да есть побудительные причины.
— Если во всякой глупости отыскивать причину, то она всегда найдется. Tout comprendre c’est tout pardonner *, — говорят французы. Но с этим правилом недалеко уйдешь в военной службе. Вот я, например, очень хорошо понимаю, что мои милые предшественники распустили полк до гадости, но я этого так оставить не могу, хотя мне предстоит bien de fil a retordre **. Признаюсь, я до полкового сбора офицеров даже не подозревал, до какой степени в некоторых из них доходит незнание приличий. Третьего дня встречается со мной на тротуаре поручик Филип- ченко — и что бы вы думали? — снимает фуражку и раскланивается со мной, как со знакомым на бульваре. Я должен был подозвать его и объяснить, что при первой подобной выходке вынужден буду сделать выговор приказом по полку. А вчера еще лучше. Пока вы учили трубачей, является ко мне лакей от [кня- <зя>] поручика [князя] Кумашева с просьбой отпустить ему хор трубачей — и что он им заплатит. Простительно ли, не скажу офицеру, но вообще благовоспитанному человеку такое поведение? Что же я, содержатель странствующих музыкантов что ли? Я могу сделать кому-либо одолжение, послав хор, и тот, независимо от моего распоряжения, может поблагодарить трубачей.
— Это другое дело.
— Нет, любезный князь, я прошу вас никому не отпускать трубачей без моего разрешения. Я положительно вас об этом прошу, — закончил барон, отодвигая от себя порожний стакан.
— Мне вполне достаточно слышать раз ваше приказание, чтобы в точности исполнять его, — ответил князь, затаптывая в пепельнице окурок папироски.
— Я и забыл [вам сказать], — начал барон, как бы стараясь прервать воцарившееся молчание, — сегодня ко мне явился наш новый штаб-офицер — майор Вандберг.
— Он и у меня был с визитом, — сказал князь.
— Ну что? Как вы его нашли?
— Очень красивый человек. Сейчас видно, что из гвардии. Должно быть, тонкая штука.
— А вы-таки, Сер<гей> Сер<геевич>, не без наблюдательности.
* Все понять, значит все простить (фр.).
** Здесь: немало потрудиться (буквально: сучить немало ниток, фр.).
152
— Тут не нужно особенной наблюдательности. Стоит взглянуть на эти холеные белокурые усы или на мундир. Наши еврейчики умрут, а не сошьют такого платья. Сейчас видно, что это один из типов наших армейских гвардейцев.
— Я что-то не понимаю, какие это типы, как вы называете.
— Одни у нас служат с тем, чтобы непременно ускользнуть в гвардию, а другие приходят из гвардии нам грешным на шею.
— Понятно, что вам последние не по нутру, и вы им предпочитаете первых, которые хоть корнетам очищают ваканции.
— Я имел в виду другое.
— Что ж такое?
— То, что первые [прямо] приносят из дома [с собой] в себе то, чего вторые с грехом пополам набираются из подражания. А оригинал всегда выше копии.
— Э! — да вы просто знали, мой почтеннейший Сер<гей> Сергеев<ич>.
— Что такое?
— Про Вандберга.
— Ничего я не мог даже знать про человека, которого вижу в первый раз.
— В таком случае вы, по немецкой поговорке, den Nagel auf den Kopf getroffen *. Пусть это останется между нами. Дело, я знаю, было так. При дворе был траур по Велик. Княжне, а Ван- дберг затеял попойку. Вел. Князь узнал и сказал, что ему таких бестактных офицеров в гвар<дии> не надо. И вот он у нас из штаб-рот<мистра> превратился в молодого майора. Посмотрим, как-то он управит свою лодочку между 35 подводными камнями, из кот<орых> каждый метит на его место.
— Метят одни ротмистры, а субалтернов это не касается. Трудно тому, на кого косятся 30 человек, а не тому, на кого дуются 5 или 6.
— Это правда, — как-то лениво протянул барон. После [нескольких] минуты молчания, в продолжение которой адъютант уже думал раскланяться, барон [далее зачеркнуто: пробормотал как] прибавил. — Впрочем, это его дело улаживаться. Всякий для себя, а Бог для всех. Я только боюсь новых дрожжей. Тут и своя-то закваска требует поправки, а как в нее попадут кислые дрожжи, так нашему брату достанется на орехи.
— Я уверен, — сказал князь, — [что] он сумеет подладиться к кому следует, т. е. к молодежи.
— О! — протянул барон. — И чем глупее, тем умнее. Помнится, Гете где-то сказал: «Если хочешь надувать людей, so mach es
* попали в точку (нем.).
153
