в скульптуре, враждующей со всем плоским и прилизанным. Только поэтому художник и не решился растянуть складки платка, стянув его поплотнее на голове фигуры. И в этом он, по нашему мнению, совершенно прав. Итак, оставим в покое этот платок, спасающий нас, быть может, от еще менее приятных впечатлений!

Но чего мы себя считаем не вправе оставлять в покое, заговорив о статуе, — это правая кисть руки матери. Линия, обозначающая нижнюю сторону кисти, сторону, обращенную к самой статуе, — и не верна природе, и потому — неприятна. Мы почти уверены, что эта работа делана на память, — без натуры. Было бы слишком обидно, если бы при воспроизведении статуи из мрамора, такая дисгармония с прелестью целого — увековечилась.

Мы слышали, что г. Иванов уже приступил к воспроизведению статуи в мраморе и нам остается пожелать, чтобы он и в этом матерьяле сохранил ту телесную мягкость, которою так дышит его гипсовая работа. Нет ничего холоднее и жестче тех рафинатных фигур, какими нередко потчует публику современная, чересчур охорашивающаяся скульптура.

Мы видели на выставке небольшие модели задуманных г. Ивановым работ и можем ему посоветовать воздерживаться от скученных групп вообще и от лежащих в особенности. Скульптура, несмотря на вековечную прочность своих матерьялов, не любит земли. Она просится на простор, ища воздуха и света.

273

ДВА ПИСЬМА О ЗНАЧЕНИИ ДРЕВНИХ ЯЗЫКОВ В НАШЕМ ВОСПИТАНИИ

<1>

На последнем мимолетном свидании нашем мы не успели довести заинтересовавшего нас разговора ни до какого положительного вывода. Положим, это случай. Нам просто было некогда. Но это некогда едва ли не характеристическая черта нашего времени, выставляющего тем не менее своим девизом: разумность, сознательность. Припомните высказанный мною в начале разговора и принятый вами без возражений афоризм: «Жизнь есть гармоническое слияние противоположностей и постоянной между ними борьбы: добрый злодей, гениальный безумец, тающий лед. С прекращением борьбы и с окончательной победой одного из противоположных начал прекращается и самая жизнь, как такая». Этим законом, между прочим, можно объяснить, почему мы, толкуя более чем когда-либо о сознательности действий, менее чем когда-либо останавливаемся над уяснением возникающих вопросов. Рядом с заинтересовавшим нас с вами вопросом о значении классического воспитания — подняты бесчисленные вопросы о финансах, земледелии, самоуправлении и т. п., и всем им до сих пор и в литературе и в частных разговорах одна судьба. Подымут, и если выскажут несколько отрывочных, идущих к вопросу мыслей, то немедля — с криком вперед! вперед! некогда! — переходят к другому, хотя, быть может, завтра же возвращаются к нему же, и опять тот же возглас: вперед, вперед! — и тот же результат — и все правы и никто не виноват…

Судьба! или, лучше сказать, все тот же закон жизненных, живых противоречий. Жизнь не геометрическая задача, где одно с беспощадной логикой вытекает из другого. В жизни неуклонная решимость действовать разумно и осмотрительно часто вынуждает действовать неосмотрительно, а следовательно неразумно, и действовать таким неразумным образом только потому, что нельзя бездействовать.

Жизненный деятель, хотя бы и вполне убежденный в несостоятельности употребляемых им приемов, не может подобно мыслителю, дошедшему известным путем мышления до абсур

274

да, мгновенно бросить неудачный прием и взяться за более разумный. Земледелец, сознавая несостоятельность известного севооборота, не может прекратить посева; государство не может выжидать окончательного разрешения вопроса о лучшей системе скорострельных ружей и вынуждено безотлагательно тратить миллионы на ружья, которые, быть может, через год уже не будут иметь никакой цены.

Таково давление жизни и ее насущных потребностей. Участие всех граждан, привлеченное новейшим законодательством к общественным вопросам, возбуждено в высшей степени. Все сознают безотлагательную потребность гражданской деятельности. Понятно, что в подобное время и литературная деятельность сосредоточена на служении интересам дня. Взоры политических социальных изданий (газет) пытливо устремлены на собирающиеся на горизонте то там, то сям грозные тучи, или торопливо перебегают с события на событие, ежедневно усложняющие практическое выполнение той иди другой программы. В передовых статьях газет подымаются поочередно всевозможные жизненные вопросы, и было бы недобросовестно отрицать громадные заслуги, оказанные стране этим новым видом литературного труда. Известные здоровые начала, после трудной борьбы, окончательно восторжествовали официальным и законодательным путем. Лучшим примером в этом случае может служить занимающий нас вопрос о классическом образовании. Легко говорить теперь, когда дело уже сделано, что оно устроилось бы и без журнальной полемики, в силу собственного тяготения. Но стоит припомнить весь его ход, чтобы убедиться в противном. Литература насущной потребности дня добросовестно исполнила свое дело. Принцип восторжествовал административным порядком, но такое торжество еще далеко не удовлетворяет всем насущным потребностям самого дела, при возникшем к нему общем сочувствии. Какой русский отец не старается в настоящее время по мере сил уяснить себе вопрос о воспитании? Время пассивного сознания, что в государстве есть такие-то и такие-то учебные заведения, в которых требуют тех или других знаний и дают такие или сякие права, слава Богу, прошло безвозвратно. Пришло время уяснить себе до возможной очевидности, что нужно знать человеку, готовящемуся к той или другой деятельности. Передовым статьям некогда этим заниматься, они несутся вперед, желая быть верными характеру передовых. Нельзя не заметить, что такая лихорадка нетерпения проникла и в другие отрасли литературы, где она необъяснима и неизвинительна. Разверните любую современную повесть — и вы найдете мнимые сокращения речи вроде: «присядьте— подморгнул он»; «Как

275

ваше здоровье? — ввязала она». Подумаешь, что автору повести о каком-либо Федоре Ивановиче гораздо драгоценнее время, необходимое на написание частицы и, чем Плутарху, рассказывающему на нескольких страницах жизнь героя, или Гомеру, в одной поэме совмещающему небо и землю.

В области ненасущных потребностей дня такая торопливость положительно вредна и ведет только к окончательной запутанности и сбивчивости представлений и понятий. Вместо того чтоб терпеливо отыскать главную нить запутанного мотка, торопливые спорщики дергают то за один, то за другой конец и до того перемешают пасьмы, что поневоле приходится бросить всю пряжу. Нам с вами торопиться некуда, и я тем с большим удовольствием приглашаю вас проследить за небольшим рядом соображений, что в лице вашем буду обращаться с ними к человеку, готовому ясно понимать мысль по одному ее очерку и неспособному затруднять оппонента недобросовестными требованиями объяснений ab ovo.*

Я не забыл вашего главного возражения. Вот оно: «Человеческая природа неотступно требует ответов на возникающие в ней самой вопросы перед лицом собственного духа, собственной судьбы или же перед лицом внешней природы. Главная задача воспитания — провести неопытный ум через ту духовную гимнастику, посредством которой самостоятельный мыслитель дошел до известного результата. Было время, когда, вследствие исторических условий, лучшие умы, а за ними и массы обращались с этими вопросами к человеческой стороне мироздания (humaniora **), — это время прошло. В настоящее время лучшие умы, видимо, обратились с этими вопросами: к внешней природе — и массам ничего не остается другого, как следовать за лучшими умами. Таково направление современного умственного потока, против которого бороться мы не в силах».

Кажется, я верно передал основной смысл вашего возражения, которого я никак не намерен упускать из виду.

Заводя речь о воспитании, не будем подражать большинству, у которого слова: образование, воспитание и наука не сходят с языка, являясь какими-то синонимами, несмотря на резкое различие заключающихся в них понятий. Такое смешение, очевидно, должно приводить не к уяснению вопроса, а к окончательному его затемнению. Между тем значение каждого из этих слов так ясно, что почти не требует объяснения.

* от яйца, с самого начала (лат.).

** человеческое (лат.).

276

Что такое наука? и какое место она занимает в среде человеческих деятелей?

Только человек, и только он один во всем мироздании, чувствует потребность спрашивать: что такое окружающая его природа? откуда все это? что такое он сам? откуда? куда? зачем? И чем выше человек, чем могущественнее его нравственная природа, тем искреннее возникают в нем эти вопросы. История не перестает свидетельствовать о том, что могучие великие люди забывали ради этих вопросов весь мир. Не было жертв, которых бы они ни приносили своим роковым вопросам. Все, чем вправе гордиться и дорожить человек: любовь, благосостояние, здоровье, доброе имя, — они с пророческим восторгом меняют на ненависть, нищету, истязания и поношение — лишь бы спрашивать и вечно спрашивать. Посмотрим, какими путями человек способен отвечать на врожденный запрос бесконечного?

Таких путей три: религия, искусство и наука.

Первый из них самый общий, самый всеобъемлющий. Вступая на него, человек не задает поражающим его явлениям отдельных вопросов. Загораясь томительной жаждой бесконечного, человек религии прозревает в неизмеримой глубине высший идеал, с которым созерцательный восторг сливает весь мир и самого себя. Весь молитвенный акт есть по преимуществу дело чувства. «Gefiihl ist alles, — говорит Гете, — und wenn du ganz in dem Gefiihle selig bist» *, — ты блажен — ты путем религии отыскал удовлетворение тому могучему запросу бесконечного, который присущ тебе как человеку. Нечего говорить, что сила этого чувства и мера заключающегося в нем блаженства нисколько не зависят от субъективной высоты идеала отдельного человека и нимало не изменяют справедливость изречения: каков человек, таков его и бог. Ясно, что мы здесь говорим не об объективном Боге христианского откровения, а только о субъективном боге человека или народа, будь то грубый пень дикаря или символический огонь перса.

Субъективный бог неспособен или способен на бесконечное развитие. В первом случае дни его сочтены. Очевидно, что бог- пень не может вмещать вопросы и соображения цивилизующегося дикаря. По ничтожной вместимости своей он неминуемо должен разлететься в прах от напора всех этих вопросов и соображений.

Не таков идеал вечного совершенства, завещанный христианским откровением. Сколько бы человек ни развивался, как бы ни расширялся умственный кругозор его, высокий идеал

* «Чувство — это все, и ты блажен, когда целиком погружен в него» (нем.).

277

Непостижимого вечно будет гореть над ним в неизмеримой высоте. Возвращаясь к общему значению религиозного чувства, независимо от высоты субъективного идеала, мы не можем не остановиться на основном и последнем слове этого чувства. Бог — все, мир — призрак, тень — ничто. Успокоение, примирение, ответ на все — там, в вечном идеале, а не здесь в разбросанной, бессвязной, непонятной действительности. Только вникнув в глубокий смысл этого слова, мы поймем, почему религии неотразимо принадлежит то высокое место и значение, которые она занимает в судьбах человечества.

Обращаясь к другим деятельностям, в которых человек ищет удовлетворения врожденной жажде истины, мы находим двух близнецов: искусство и науку. Основные, родственные черты их до того сходны, что при первом поверхностном взгляде легко ошибкою принять одного за другого. У обоих общая