мне чрезвычайно полезен» (с. 11). Любопытно, что характер участия в охоте Каленика и Калиныча примерно одинаков.
Не будет преувеличением сказать, что рассказ «Хорь и Калиныч», как и «Записки охотника» в целом, был любимым тургеневским произведением Фета. Эти два героя как будто олицетворяют две ипостаси самого Фета, в котором органически сочетались способности рачительного хозяина и поэта, «рационалиста» и «идеалиста».
21 Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. Т. 3. М., 1979. С. 10.
341
Помимо других достоинств, близкой Фету оказалась очерковая природа произведения Тургенева. Впоследствии поэт много работал в жанре очерка («Из-за границы», «Заметки о вольнонаемном труде», цикл «Из деревни»). Рассказ «Каленик» своею формой тоже напоминает очерк: доминирующее положение в нем занимает документальное, автобиографическое начало; повествование организуется не событийным рядом, а «описаниями, нередко сопровождающимися рассуждениями »22.
«Записки охотника» могли быть известны Фету и по журнальным публикациям, и по изданию 1852 г. К сожалению, мы не знаем фетовской оценки этого произведения И.С. Тургенева, относящейся к началу 50-х годов. Зато есть более поздние и неизменно высокие отклики. Эта книга неоднократно упоминается Фетом на страницах публицистики. По крайней мере, дважды он обращается к очерку «Хорь и Калиныч», а именно — к впечатлившему его образу Хоря: в «Заметках о вольнонаемном труде» (1862)23 и в брошюре «На распутье. Нашим гласным от негласного деревенского жителя» (1884)24.
Первый рассказ Фета явился попыткой автора отстоять собственную творческую оригинальность, объяснить правомерность, объективную обусловленность непосредственного восприятия окружающего мира, возможность постижения тайн природы, истинного и прекрасного в ней при помощи чувств, интуитивного знания. Писатель старался показать, что жизнь человека не сводится к рациональному поведению, а гораздо чаще выходит за его пределы, поэтому и человеческий опыт в великом множестве насыщен иррациональностью. И в словесном отражении нашего мироощущения эмоциональное нередко доминирует над рациональным, гармония, музыкальность слов преобладает над их смысловым содержанием. Эти идеи получат развитие позднее в критических и публицистических статьях Фета. Они станут причиной разногласий поэта со многими современниками, непримиримых споров с Тургеневым.
Ретроспекция определяет и поэтику следующей повести Фета — «Дядюшка и двоюродный братец» (1855). Однако временная организация здесь несколько сложнее, что обусловлено формой «рассказа в рассказе». Одна из «мирных» повестей довольно неожиданно открывается «армейским» сюжетом. Предисловие к повести вводит в атмосферу офицерских развлечений, представляет бал в Дворянском Собрании, на котором танцевавший в первой паре адъютант объявляет «последнюю фигуру». Необычное название — «Начало и ко
22 Хализев В. Е. Родовая принадлежность произведения // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины: Учеб, пособие / Под ред. Л. В. Чернец. М., 1999. С. 333.
23 Фет А. А. Заметки о вольнонаемном труде // Фет А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. С. 100.
34 <Фет А.А.> На распутье. Нашим гласным от негласного деревенского жителя. М., 1884. С. 7—8.
342
нец» — подчеркивает, с одной стороны, сюжетную автономность предисловия, с другой, стремительно пролетевшую жизнь главного героя повествования Ковалева. Основной текст повести представляет собой дневник штабс-ротмистра Ковалева, погибшего во время Венгерского похода25 от первой же неприятельской пули. Этот дневник — «писаная тетрадь без начала и без конца» — в числе других вещей был оставлен на хранение повествователю уходящим в поход Ковалевым. Таким образом, в авторском предисловии перед нами опять воспоминания об армейских буднях, а уж далее, в дневнике героя, открывается его далекое прошлое — детство и юношество.
Жанровую специфику данного произведения Фет определил в предисловии к нему следующим образом: «…если не повесть, то, по крайней мере, несколько очерков». Повествование дробится на девять глав, соответствующих различным эпизодам из жизни героев. Композиция «Дядюшки и двоюродного братца», по наблюдениям Б. Садовского, напоминает роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: «Любопытно, — отмечает исследователь, — что начало рассказа написано в чисто лермонтовской манере, подтверждающей яркое увлечение “Героем нашего времени”, о котором Фет рассказывает в “Ранних годах моей жизни”. Самое повествование ведется от вымышленного имени штабс-ротмистра Ковалева: записки его после смерти автора достались Фету, как Лермонтову дневник Печорина» (Садовской. С. 70—71).
Однако композиционное строение фетовского произведения, а также варьирование в предисловии словесной формулы «начало и конец» — «без начала и без конца» позволяют обнаружить и другую генетическую линию повести «Дядюшка и двоюродный братец». Она ведет к автобиографической прозе Аполлона Григорьева, точнее, к его трилогии об Арсении Виталине. Первая часть этой трилогии называется «Человек будущего» (1845) и имеет подзаголовок: «Рассказ без начала и без конца, а в особенности без “морали”». Любопытно, что посвящен этот рассказ А. А. Фету. Он состоит из семи глав, композиционным центром произведения является четвертая глава— «Записки софиста». Так назывался дневник Виталина, отрывки из которого повествователь представляет своему читателю.
Вторая повесть Аполлона Григорьева из цикла о Виталине называется «Мое знакомство с Виталиным» (1845) и имеет подзаголовок: «Продолжение рассказа без начала, без конца и без морали». Она со
25 «Венгерский поход», который упоминается в предисловии, — реальный эпизод из истории Кирасирского Орденского полка, принимавшего участие в усмирении восстания венгерских революционеров в 1849 г. Находясь в резерве, полк не участвовал напрямую в боевых действиях. Однако 10 июля 1849 г. он снялся по распоряжению с постоянного места и двинулся к западной границе, к Ново-Миргороду, «где разместился на широких квартирах до 7-го сентября, когда проследовал в Ново-Георгиевск» (СмГригорович А. Указ. соч. С. 148).
343
стоит из трех частей, причем центральная часть — «Записки Виталина» — дневник этого героя, «случайно» попавший к повествователю и предназначенный для передачи Виталину. Завершает трилогию о Виталине повесть «Офелия» (1846), напечатанная с двойным подзаголовком: «Одно из воспоминаний Виталина. Продолжение рассказа без начала, без конца и в особенности без морали». Способ подачи художественного материала здесь напоминает предыдущие повести Ап. Григорьева и аналогичен фетовскому.
Двойная отсылка автора в предисловии к «Дядюшке и двоюродному братцу» к подзаголовкам повестей Ап. Григорьева, а также сходство композиционного строения названных произведений представляются не случайными. Основу повести Фета составляют воспоминания о детстве, юности и периоде студенческой молодости. А студенческая жизнь поэта была теснейшим образом связана с Аполлоном Григорьевым, его однокурсником по Московскому университету. Возможно поэтому в его повести появляется герой с именем «Аполлон». Оно ассоциировалось у Фета с конкретным человеком и наполнялось вполне конкретным содержанием. Хотя в личности и в судьбе Аполлона Шмакова едва ли есть что-либо общее с Аполлоном Григорьевым, тем не менее в повести постоянно ощущается незримое присутствие его университетского друга. Оно проявляется в реминисценциях из прозы Григорьева, а также в обилии русских народных песен на страницах произведения20.
Особую ценность этой повести Садовской видел в ее автобиографизме: «Кое-что из описанного здесь всплыло впоследствии в “Ранних годах моей жизни”, например, фигуры домашних учителей и горничной Аннушки, отца и тетки Любови Неофитовны Шеншиной (в рассказе она названа Верой Петровной Шмаковой, а имение ее село Пальчиково — селом Мизинцевым). В рассказе разные семейные подробности и воспоминания гораздо свежее, жизненнее и, несомненно, вернее, чем в “Ранних годах моей жизни”, где для утомленного жизнью семидесятилетнего старика все впечатления детства успели слиться в серую однообразную ленту давно минувших событий, уже ставших чуждыми сердцу. Здесь рассказ молодого тридцатипятилетнего человека об эпохе, ему еще очень близкой. Будущий биограф Фета много почерпнет из “Дядюшки и двоюродного братца”. Фет рассказывает о своем детстве, этой наименее известной нам поре своей жизни» (Садовской. С. 70).
Перед нами своеобразная «семейная хроника», в которой повествуется о двух родственных семьях, о судьбах двоюродных братьев — молодых дворянских отпрысков: Ковалева (автобиографический образ, он не имеет имени) и Аполлона Шмакова (прототип — сын Л. Н. Шеншиной Капитон).
28 См. об этом: Черемисинова Л. И. Афанасий Фет и Аполлон Григорьев: диалог в прозе // Афанасий Фет и русская литература: XVIII Фетовские чтения / Под ред. М. В. Строганова, Н. 3. Коковиной. Курск, 2004. С. 122—137.
344
Повесть «Дядюшка и двоюродный братец» типологически сопоставима с автобиографическими повестями Л. Н. Толстого: «Детство» (1852) и «Отрочество» (1854)27, однако о прямой зависимости его прозы от толстовской говорить не приходится. Фет, в отличие от Толстого, совмещает в своем повествовании разные эпохи развития личности; нет в его произведении изображения процесса протекания душевной жизни, так называемой «диалектики души». Однако нельзя не отметить немало совпадений при воссоздании атмосферы детства, погружение в его заботы и интересы, что объясняется не только общими для определенного социального слоя реалиями, но и общими источниками, на которые ориентировались авторы, обращавшиеся к воспроизведению этого периода жизни своих героев28. Особенно показательна первая глава повести, «Журнал», посвященная собственно детству. В центре этой главы — образ учителя Василия Васильевича. Примечательно, что первая глава повести Толстого «Детство» — «Карл Иванович» — тоже рассказывает о гувернере, воспитателе Николеньки Иртеньева. Вспоминая события этого времени, своих учителей, родителей, осмысляя минувшее, Фет пишет: «Говорят, детство самое блаженное время. Для меня оно было исполнено грозных, томительных призраков, окружавших такую же тяжелую действительность. Единственная моя отрада в грустных воспоминаниях детства — сознание <...> что меня воспитывали не просто так, а по системе!»
Любопытен некоторый параллелизм событийной основы. Так, толстовское «Детство» начинается с описания последнего дня в деревне, продолжается изображением отъезда мальчиков в Москву, именин бабушки, завершается смертью матушки и Натальи Савиш- ны. Начальные события фетовской повести выглядят так: история с
27 Знаменательно, что в одном из поздних писем к Я. П. Полонскому (от 1 января 1888 г.) Фет вспоминал: «В семье Толстых до сих лор хранится мое письмо, в котором я при появлении «Детства» и «Отрочества» предсказывал Толстому его славу» (Соч. Т. 2. С. 336). Хотя письмо, о котором говорит Фет, неизвестно и вряд ли могло быть написано сразу по появлении «Детства» и «Отрочества» (Фет, согласно его же воспоминаниям, познакомился с Толстым, еще не читая «ни одной его строки» и «даже не слыхал о нем как о литературном имени, хотя Тургенев толковал о его рассказах из детства…» — МВ. Ч. 1. С. 106), несомненно одно: произведения Толстого сразу вызвали у Фета восторженное приятие.
28 Среди источников взглядов Толстого на воспитание и формирование ребенка исследователи отмечают влияние Р. Тепфера, Диккенса, Стерна, Руссо, Карамзина (см.: Краснощекова Е.А. Dildungsroman: из 18-го века в 19-ый (Трилогия Льва Толстого и «Библиотека моего дяди» Родольфа Тепфера) // Рус. лит. 2006. № 2, а также: Спектор Н.Б. О «стерновской» и «карамзинской» чувствительности в интерпретации молодого Л.Н.Толстого // Карамзинский сборник: Биография. Творчество. Традиции. XVIII век. Ульяновск. 1997, и др. За указание на эти работы благодарю А. Г. Гродецкую.
345
учительским журналом, именины матушки, отъезд вместе с дядюшкой и двоюродным братом на учение
