это указывает их возраст («старик лет шестидесяти »), внешний вид (« седая окладистая борода его совершенно сливалась с остальным нарядом»), форма путешествия («не но железной дороге, а стародавним приемом, сохранившим гражданство в наибольшей части нашей необъятной страны»), образ мыслей и жизненный уклад. «Старосветскость» становится одним из ведущих мотивов повествования, напрямую связанным с его основной идеей, которая явлена в названии — «Вне моды». В этом заглавии выражается комплекс мыслей: жизнь «против течения» и вопреки времени, противостояние общепринятому, сиюминутному, отстаивание вечных ценностей и идеалов.

«Мода» и «старосветскость» становятся центральной оппозицией в рассказе. Она проявляется на разных уровнях: предметно-изоб

67 См. об этом: Черемисинова Л. И. Гоголевские реминисценции в рассказе А. А. Фета «Вне моды» // Изв. Сарат. ун-та. Новая сер. 2001. Т. 1. Вып. 1. С. 145—148, а также: Асланова Г.Д. Гоголь и Фет // Н. В. Гоголь: Загадка третьего тысячелетия. Сб. докладов. Первые гоголевские чтения. М., 2002. С. 182— 184.

68 См. об этом: Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя / / Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С. 267—268; Виролайнен М. Н. Гоголевская мифология городов // Пушкин и другие: Сб. ст., посвящ. 60-летию со дня рожд. С. А. Фомичева / Науч. ред. и сост. В. А Кошелев. Новгород, 1997. С. 232.

358

разительном, композиционном, концептуальном. Так, например, в экспозиции Фет противопоставляет двух персонажей, сидящих в коляске напротив друг друга. Один из них — Василий — «плотный малый в щегольской серой шляпе и с едва пробивающимися усами», другой —- Афанасий Иванович — «в далеко не щегольской серой шляпе с широкими полями и в светло-серой накидке». Модная идея об эмансипации женщины отвергается в ходе рассуждений Афанасия Ивановича как противоречащая вечным законам природы. Пристрастие героя к «кабинетной бухгалтерии» находится в противоречии с принятым в большинстве хозяйств «пренебрежением» к этой стороне деятельности и т. д.

Фет проводит параллель между четой старосветских помещиков и парой голубей, за которой наблюдает Афанасий Иванович, проснувшись поутру. Поведение птиц и людей зеркально отражают друг друга: самец просыпается раньше, будит свою голубку, оба совершают утренний туалет и затем в одно мгновение улетают. Если учесть, что в народной традиции голуби — символ любви, нежности, ласки, то эпизод с голубями приобретает символический смысл, бросает отсвет на сущность взаимоотношений в семье «старосветских помещиков».

Образы Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны восходят к персонажам древнегреческой мифологии Филимону и Бавкиде. Эта благочестивая чета была вознаграждена богами за верность в супружестве, за доброту и гостеприимство: их хижина превратилась в храм, а им были дарованы долголетие и одновременная смерть. На пороге смерти они превратились в деревья, растущие из одного корня.

Хотя событийное время рассказа «Вне моды» довольно ограничено (примерно полуторами суток), его художественное время замедленное, протяженное. Такая временная организация тоже напоминает «Старосветских помещиков» Гоголя. Повествователь нетороплив; он останавливается на описании окружающей обстановки, портретов, деталей быта, воспоминаний и размышлений героя. Протяженное время рассказа соответствует долгому, утомительному пути героев. Оно отражает и трудную, утомительную жизнь Афанасия Ивановича.

Ориентация на повесть «Старосветские помещики», к которой Фет относился с нескрываемой симпатией, называя ее «чистым, тихим эпосом», ставя в один ряд с «Одиссеей» Гомера и «Германом и Доротеей» Гёте69, тем не менее не была всеобъемлющей и всепоглощающей. Фет использовал свой излюбленный прием перенесения литературных героев в иную жизненную реальность (в данном случае — в иную эстетическую реальность), демонстрируя тем самым «переосмысление факта литературы на уровне житейских и обще

69 Фет А. А. Стихотворения. Проза. Письма / Вступ. ст. А. Е. Тархова; Сост. и примеч. Г. Д. Аслановой, Н. Г. Охотина и А. Е. Тархова. М., 1988. С. 380.

359

ственных отношений»70. Так он поступал с грибоедовскими героями (Фамусов и Молчалин)71, с тургеневским Хорем72, с толстовским Левиным73 и др. Перенесением Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны74 в другую эпоху и новую социальную обстановку отчасти объясняются различия между героями Фета и Гоголя. Так, гоголевские герои живут оседло, фетовские показаны в пути; жизнь «настоящих» Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны замкнута в своем мирке, фетовский Афанасий Иванович «многое видел на веку, со многим познакомился из книг и о многом передумал»; гоголевские персонажи не тяготятся своим существованием, героя фетовского повествования «тяготит окружающая жизнь», «перелистывание избитой книги жизни» кажется ему «нестерпимым рабством»; гоголевский Афанасий Иванович не ищет новизны, фетовский только тогда оживает, когда попадает в эту дорогую для него сферу. В то же время гоголевского и фетовского героев роднят идеал семейной жизни и близкое сходство их спутниц, проникновенный лиризм, с которым описана их повседневная жизнь. Тот самый Афанасий Иванович,

70 Кошелев В.А Злоупотребление словом «идея»: «грибоедовская» статья Афанасия Фета // Грибоедов и Пушкин. С. 161.

71 [Фет А А.]. Фамусов и Молчалин. Кое-что о нашем дворянстве // РВ. 1885. Июль. С. 315—327.

72 Фет А А. Заметки о вольнонаемном труде // Фет А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. С. 100; [Фет А А.] На распутье. Нашим гласным от негласного деревенского жителя. С. 7— 8.

73 См. статью «Что случилось по см<ерти> Анны Кар<ениной> в Русск<ом> В<естнике>» в наст. томе.

74 В статье «Наши корни» Фет перемещает Пульхерию Ивановну в последнюю четверть XIX в. и проецирует ее поведение на иную социально-экономическую реальность. Так, рассуждая о проблемах земства, автор пишет: «Пусть отрезвляющая Пульхерия Ивановна — этот Санхо Пансо в юбке — и не показывается со своим здравым смыслом: ее затрут. Попробуй она выслать своего доверенного хоть в земское собрание. Кто его станет слушать? Там непременно есть начитавшийся жестоких слов уездный Демосфен, пред которыми заранее все пасует. “Обложить!” — говорит Демосфен. — “Средств нет”, — возражает доверенный Пульхерии Ивановны, — и лица крестьянских представителей озаряются улыбкой. Демосфен злобно на него оглядывается; все пугаются выстрелов прогресса, гуманности, цивилизации — и сдаются. Крестьяне грустно потеют. Почти без исключения Демосфен уже два года не платит старого налога, а с Пульхерии Ивановны в первое полугодие взыщут и новый. “Недаром осчастливлены мы самоуправлением”, — продолжает Демосфен. С этим спорить нельзя. Не даром, а за большие деньги. Но что это самохвальное самоуправление сделало хорошего? — другой вопрос. <...> Насчет земской медицины Пульхерия Ивановна придерживается суворовской траоки-муравки и говорит: “Люди, слышно, 1000 лет на Руси плодятся и умирают. Почти во всякой деревне есть бабка- повитуха и мастерица справлять переломы. Я вот сама живу на свете и, слава Богу, докторов и не знала…» (см.: А. А. Фет. Поэт и мыслитель: Сб. науч. тр. М., 1999. С. 197—198).

360

которого Белинский называл «пародией на человечество» (Белинский. Т. 1.С. 291), под пером Фета превращается в философа, размышляющего о тяготах жизни.

Фет-прозаик воспринимался читателями в первую очередь как автор публицистических статей. Характерно в этом отношении высказывание К. Говорова из его фельетона «Вечерние огни г. Фета». Едко комментируя предисловие к третьему выпуску «Вечерних огней», критик пишет: «Вы поставили на конюшню своего хромого Пегаса и принялись писать прозой, описывая те бедствия, которые постигли вас с освобождением крестьян. Из поэта, любимца нежных муз, вы обратились в грозного “обличителя”, запаслись оглоблей средней величины и пошли шлепать ею по реформам»75. Как видим, художественная проза Фета в сознании современников затмевалась его публицистикой, высокие идеи которой, отстаиваемые в полемической манере, оказались непонятыми и превратно истолкованными. Рассказы и повести остались почти незамеченными. По сравнению с публицистикой они выглядели как нечто безобидное, далекое от актуальных проблем общественной жизни, от «злобы дня» и не заслуживающее внимания.

Фет жил в «золотой век» русской прозы. Его ближайшими друзьями были И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой. Возможно, на их фоне он ощущал отсутствие у себя «эпической жилки», в чем на склоне лет признавался. Его проза камерная, отражающая биографию конкретной личности, на первый взгляд, далекая от запросов современности. Но в ней запечатлелись уникальная жизнь ее создателя, его неповторимый образ мыслей, только ему присущая манера письма. «…К рассказам его вернутся, — прогнозировал в начале XX в. Б. Садовской, автор первой обзорной статьи о художественной прозе Фета, — будут искать в них верных путей к пониманию не только творчества, но и личности гениального человека, неразрывно связанного со своей эпохой» (Садовской. С. 74—75).

ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

Каленик. Впервые: 03. 1854. Т. 93. № 3. С. 3—16. Опубликован с указанием в подзаголовке жанра — рассказ — и с посвящением И. П. Борисову. Автограф не обнаружен. Печатается по первой публикации.

Об истории написания и публикации рассказа Фет вспоминал: «Однажды Тургенев объявил мне, что Краевский желает со мною познакомиться, и мы отправились в условленный день к нему. После первых слов привета Андрей Александрович стал просить у меня сти-

5 Говоров К Вечерние огни г. Фета // День. 1888. № 29.

361

хов для “Отечеств<енных> записок”, в которых я еще во времена Белинского печатал свои стихотворения <...>. К счастию, новых стихотворений у меня не оказалось, но от скуки одиночества я написал прозою небольшой рассказ “Каленик” и отдал его в “Отечеств<енные> записки”» (МВ. Ч. 1. С. 37).

По мнению Г. П. Блока, знакомство Фета с Краевским могло произойти в период с 3 по 28 января 1854 г. (Летопись. С. 156). К этому времени рассказ «Каленик», вероятно, уже был написан. Скорее всего, работа над ним шла во второй половине 1853 г., чему есть косвенные подтверждения в тексте. «Видите ли вы эту кожаную сигарочницу? — обращается повествователь к своему читателю. — Лет шесть тому назад добрый товарищ моего детства, а впоследствии однополчанин, подарил мне ее, прощаясь со мной в Бирюлеве». «Добрым товарищем» детства Фета был И. П. Борисов (1824—1871), которому посвящен рассказ. Он служил в кирасирском Военного Ордена полку, уволившись из него в феврале 1847 г. «по домашним обстоятельствам» (Летопись. С. 149).

Поступив на службу в уланский полк, Фет проходил лагерные сборы под Петербургом и почти ежедневно бывал у Тургенева, к которому «питал», по его собственному признанию, «фанатическое поклонение» (МВ. Ч. 1. С. 33). Знакомство с автором «Записок охотника» (1852) произошло накануне, в 1853 г., когда Тургенев отбывал ссылку в Спасском. Возможно, сближение с Тургеневым и высокая оценка «Записок охотника» (эта оценка со временем не изменилась) побудили Фета попробовать силы в жанре рассказа, отсюда и близость образа главного героя рассказа «Каленик» к образам тургеневских крестьян, отсюда же внутренняя полемичность рассуждений повествователя о соотношении рационального и интуитивного в постижении природы1. Тургенев ввел Фета в литературную среду, познакомил со многими писателями.

Рассказ строится как воспоминание о службе в кирасирском Орденском полку, квартировавшем в Херсонской губернии. Значительность временной дистанции, отделяющей время