Скачать:PDFTXT
Собрание сочинений в 20 томах. Том 4. Очерки: из-за границы из деревни

Собрание сочинений в 20 томах. Том 4. Очерки: из-за границы из деревни. Афанасий Афанасьевич Фет

Путевые впечатления

<Письмо первое>

Можно сказать, что у путешественников, отправляющихся за границу, одно общее чувство. Это неопределенное чувство ожидания, надежды, любопытства можно только сравнить с ощущениями театрала, входящего в заново отделанный театр смотреть новую пьесу, про которую много наговорили, но которой еще не удалось видеть. Он не новичок в театре, но это ничего не значит. В сердце человека запас надежд неистощим. «Вот скоро сам увижу, — говорит театрал, — может быть, будет хорошо». То же самое говорит про себя отъезжающий за границу. Глаз наш привык к родным полям и лесам. Если мы едем по России, нас занимает цель, с которою мы пустились в дорогу, а декорация путешествия тихо проходит мимо, едва замечаемая. За границей самый хладнокровный поворачивает голову к стеклу вагона, а большая часть, по преданию, восхищается и там, где восхищаться нечем.

Уже у Английской набережной, на пароходе, который должен был везти нас на Кронштадтский рейд, к большому почтовому пароходу «Прусский орел», слышалось смешение языков. Здесь француз из Бордо, вставя стеклышко в глаз и глотая окончания слов, условливался с своею полновесною дамою в том, что им заказать на завтрак; там старуха-немка, говоря с детьми, которых провожала до Кронштадта, испускала какие-то гортанные, болезненные звуки и по временам подносила платок к раскрасневшимся глазам. Русский купец, отъезжающий по делам, давал окончательные наставления родственникам. Впоследствии оказалось, что он ни слова иностранного не знает. А ведь не унывает! и будет везде, где нужно, и обделает все, что следует…

Но вот пар перестал клокотать, трап сняли, и пароход плавно и быстро полетел ко взморью. Всякий не только знает, далеко ли до Кронштадта, но, взглянув на часы, почти может определить минуту, в которую ступит на палубу почтового парохода; а между тем все спрашивают: «скоро ли приедем? » Кажется, рейд нарочно от нас уходит. Приехали, наконец, и все ринулось на палубу «Прусского орла». Шум, говор, толкотня. Странное дело!

7

Почтовый пароход чуть ли не в десять раз более того, на котором мы приехали, между тем на палубе давка едва ли еще не хуже прежнего. Тюки, ящики, чемоданы совершенно загородили дорогу к каютам; а каждому хочется именно в каюту. И неудивительно: всякому желательно взглянуть на уголок и шкапчик, в котором ему придется просидеть трое суток, а при неблагоприятной погоде, быть может, и более. Прусскому капитану, видно, не в диковинку подобные сцены. Надобно видеть, с каким невозмутимым спокойствием он расхаживает в новом мундире со штаб-офицерскими эполетами. Когда каждый нашел свое место, ящики и чемоданы ушли в трюм, а провожающие на прежний пароход, помещение на «Прусском орле» оказалось не только, по возможности, удобным, но даже изящным. Я говорю о первых местах. Тут все придумано для того, чтобы путешественник незаметно перенесся с Кронштадтского рейда на штеттинский берег. Переборки и двери из карельской березы и красного дерева, наличники и ручки у замков из прекрасно разрисованного фарфора, большая светлая обеденная зала, карточные и шахматные столы, даже библиотека с французскими и немецкими книгами. Я искал русских. Нет. Жаль! пора бы! «Скоро ли обедать?» раздавалось отовсюду. — «А вот, как только пойдем. Дожидаем почту. Она сейчас должна быть».

Через час мы весело сидели за столом, и кто-то справедливо заметил, что мы уже в Пруссии. Точно, все немецкое: кушанья, монета, прислуга, язык, — словом, плавучая немецкая колония. «Посмотрите, посмотрите, наши корабли!» В эту минуту мы проходили мимо двух линейных кораблей, стоявших на якоре на значительном от Кронштадта расстоянии. В самом деле, что это за громады! Наш пароход, в сравнении с ними, лодка… Берега уходят все далее и далее. Обед кончился; лениво берешься за кофе. Дамы разошлись, — что делать?

— Не составить ли преферанса?

— Что ж? можно.

— А есть ли карты?

Есть.

Русские?

— Нет, прусские.

— Все равно, давай!

Оказывается, что короля от валета не отличишь. Но попривыкли, и дело пошло как по маслу. Подали свечи. В зале зажгли лампы и снова застучали ножами и вилками. После ужина или чаю, назовите как хотите, прогулка по палубе, и затем каждый отправляется на свою койку… В первый день погода была чудная, и морская болезнь беспокоила немногих;

8

зато на второй ветер стал свежс-е, волны побелели, и к обеду не явилось и половины путешественников. Тем не менее, капитан неизменно приходил к обеду в полной форме и садился в конце стола. Хотя общество собралось чуть не со всех концов света, за все время переезда между пассажирами не было и тени неприятности. Англичане чинно сидели где-нибудь в углу, французы гуляли или читали, немцы курили или спали, русские играли в карты. Только в последний день между немцами возник было крупный разговор. Пагубный пример русских подействовал и на них — у другого ломберного стола они составили свою партию. Я уселся на диване подле русских. Время приближалось к обеду, и капитан, войдя на этот раз с веселым лицом, объявил, что земля показалась. Вдруг один из партнеров за немецким столом громко заметил зрителю о неприличии советов играющим со стороны лиц, не участвующих в играх. В ответ на это полновесный немец громовым голосом стал доказывать, что он имеет полное право (на что? не знаю) и что желать уверить его в противном значит считать его болваном (Dummer Junge)* — самое обидное выражение на немецком языке. Последнее слово сказано было с ударением, по которому первый оратор мог принять нелюбезность, пожалуй, и на свой счет. Но он замолчал, и слава Богу.

Желая достоверно узнать, успею ли в тот же день отправиться в Берлин, я обращался к слугам с вопросом о времени поездов железной дороги. «Да вы сходите в каюту к капитану: там естьПрусский почтовый дорожник”»,— сказал мне кто-то. Я пошел. Отворяю дверь и застаю капитана. Но каково было мое изумление, когда на стене каюты я увидал небольшой, но прекрасно писаный образ Николая Чудотворца, в серебряной ризе, с золоченым венцом.

Капитан! откуда у вас этот образ? Ведь вы лютеранин? — воскликнул я невольно.

— Что ж это вас так изумляет? — Разве вы хотите мне запретить дорожить этим образом и чтить его? — отвечал капитан.

— Но по какому случаю он у вас?

— Его оставила моему кораблю русская дама. В бурную ночь, когда, и по моему мнению, пароход был в опасности, я нашел этот образ на палубе и на другой день стал спрашивать, чей он. Дама, о которой я вам говорю, сказала, что вчера она сама вынесла его на палубу и теперь просит меня оставить на спасенном корабле. С тех пор он у меня в каюте и останется здесь навсегда, пока я жив.

* Буквально: глупый мальчишка, молокосос (нем.).

9

От Свинемюнде до Штеттина еще четыре часа езды на пароходе. Чем выше подымаешься по Одеру, тем уже становится эта река, и большое судно принуждено идти половинным ходом, если капитан не хочет волнением, образующимся от быстрого движения парохода, повыкидать бесчисленные лодки, привязанные у плоских берегов, и вслед за тем заплатить штраф за повреждения. Берега Одера местами живописны и представляют уже довольно яркий образчик немецкой жизни. Бульвер, в своей книге: «Англия и англичане», указывая на туземные недостатки, постоянно ставит в пример Пруссию. И он прав.

Мне кажется, всякого путешественника, кто бы и с каким бы направлением он ни был, не может не поразить эта жизнь, в которой, как в хорошо устроенном корабле, не пропадает даром малейший закоулок. Тут воспользовались всем. Наука, труд, капитал, опыт, искусство сосредоточили свои силы к достижению возможного порядка и благосостояния. Одер постоянно затягивает свое русло илом, и на всем значительном протяжении от Фришгафа до Штеттина (верст 40) машины, расчищающие русло реки, неутомимо заняты бесконечною работою. Ил, ими добываемый, не пропадает даром. Окрестные поселяне с радостью накладывают его, в виде плотины, вдоль плоских берегов, и мало-помалу образуется защита от наводнения и в то же время полоса самой плодородной почвы. Речные пароходы шныряют взад и вперед, а версты за две до Штеттина, по обеим сторонам реки, такое множество купеческих судов, что большой пароход, в избежание несчастия, принужден двигаться, как черепаха… Таможенный офицер, севший к нам на пароход в Свинемюнде, успел, до прихода в Штеттин, осмотреть все наши вещи, так что мы ни минуты не были задержаны у пристани. «Да ты погляди-ка только, — раздалось на русском языке за моей спиною, когда мы столпились у трапа, — у них и собаки не гуляют. Возит тележку, сердечная, а живет по пашпорту. Ведь ей билет выправлен, значит. Право!» Оглядываюсь: русский купец говорит товарищу.

На железную дорогу в день приезда мы не поспели. Надобно было поневоле дожидаться курьерского поезда, отправляющегося в два часа ночи, или утреннего, который отходит в 7 часов. Я избрал последнее. Описывать Штеттин не буду. Возьмите первое попавшееся изображение старинного немецкого города и подпишите под ним: Дрезден, Лейпциг, Штеттин, вы ошибетесь в размерах и частностях, а не в общем впечатлении. Отправляюсь в отель. Комната в третьем этаже, окнами на двор. Во дворе небольшой каменный бассейн с живою рыбой. Посредине фонтан, но он, вероятно, бьет по праздникам. Вокруг фонтана

10

беседка из дикого винограда. Посредине ее мраморная скамья. По углам прекрасные тюльпаны и великолепные белладонны. Что-то эти цветы мне подозрительны! Уж не искусственные ли они? Ни один листок, ни один лепесток не шевельнется. Правда, вечер необыкновенно тих, да к тому же кругом каменные стены сажен в 8 вышины. Скучно. Ехать некуда, спать рано. Пойду шататься, в буквальном смысле слова, потому что, после трехсуточного пребывания на море, вам кажется, будто тротуары, каменные лестницы, дома, — словом, все под вами шатается. В театр идти не стоит. Если бы я был немецкий или английский турист, то рассмотрел бы в подробности вот этот собор, но так как это памятник не только не первой и не второй, а разве десятой величины, то я поглядел на него с одной да с другой стороны, сказал про себя: «что ж? собор ничего», и пошел в магазин за покупками. Вот прусская мелкая монета (серебряный грош — 3 коп.) — камень преткновения для иностранца. На всякой такой монете цифра, но она означает не число содержащихся в ней грошей, а сколько монет составляют талер. На 5-тигрошовой, напр<имер>, написано 6, то есть шестая часть талера. По величине не узнаешь. Иная монета в 5 грошей более 10-тигрошовой. Надпись заросла грязью и зеленью: гадко в

Скачать:PDFTXT

Собрание сочинений в 20 томах. Том 4. Очерки: из-за границы из деревни Фет читать, Собрание сочинений в 20 томах. Том 4. Очерки: из-за границы из деревни Фет читать бесплатно, Собрание сочинений в 20 томах. Том 4. Очерки: из-за границы из деревни Фет читать онлайн