такое страна пролетариата в двух словах? Страна, где руки ищут работы, а работы нет. Что такое Россия? Страна, в которой необходимейшая работа ищет рук, а рук нет. Не очевидно ли, что у нас в настоящее время забота об устранении пролетариата не иное что, как заботы ленивого мальчика, который, вместо того чтобы учить латинские склонения, становится перед зеркалом и говорит: “Когда я буду большой, у меня вырастут усы и борода. Усы я буду завивать, как дяденька, а бакенбарды запущу, как у папаши”. Действительно, при благоприятнейших условиях к умножению народонаселения и у нас лет через 500, может быть, вырастет борода пролетариата. Но что тогда будет, никто не знает, а если тогда будут журналы, то они на досуге побеседуют об этом предмете ». Россия — не Запад, и все рецепты «дяденьки» для нее бессмысленны. России самой приходится «ощупью» решать вдруг вставшие перед ее хозяйством экономические проблемы…
Еще важнее проблемы нравственные: «Наступило время, настоятельно требующее общего народного воспитания». А единственным путем этого воспитания, по глубокому убеждению Фета, вытекающему из содержания его очерков, может быть не путь милости, а путь закона. Ведь, в сущности, только и нужно, чтобы «оградить честный труд от беззаконных вторжений чужого произвола». Так, кажется, просто — и так трудно исполнимо на практике, ибо этот путь требует ежеминутного, последовательного, капля за каплей, воздействия на народные — на всех сословных уровнях — «нравы», все еще определяющие движение российской «колымаги».
495
icieie
Общественная позиция Фета, естественно, не могла понравиться русским революционным демократам, бывшим «властителями дум» «эпохи реформ». Показательной стала уже серия выпадов против него Салтыкова-Щедрина, которые появились в четвертом, апрельском номере «Современника» за 1863 год в составе критико-публицистического цикла «Наша общественная жизнь». Этот цикл Щедрина печатался параллельно со знаменитым романом Чернышевского о «новых людях» — и был воспринят Фетом как естественное отражение идеологической позиции этих «новых людей».
Столкнувшийся с множеством трудностей «переходного» времени, но окрыленный мечтою о налаживании рентабельного хозяйства, Фет решил быть до конца последовательным — как в налаживании хозяйства, так и в литературном обобщении предпринятого им нового для России дела. Его первый цикл очерков имел читательский успех, и он продолжал их в следующем году — в том же «Русском вестнике», но уже под заглавием «Из деревни». Продолжение цикла оказалось более публицистичным, поскольку определились уже и сторонники, и противники автора. Рассказ о хозяйственных предприятиях предварялся двумя важными для «сельского хозяина» главками: «I. Кому следует гласно обсуждать возникающие вопросы новой земледельческой деятельности» и «II. Литератор».
В первой главке проводилась мысль о необходимости законодательной поддержки среднего землевладельца, непосредственно живущего на земле, заинтересованного в улучшении ее обработки и вовсе не «отдаленного» от крестьянских нужд: «Говоря о землевладельцах, я имею в виду общие интересы обеих, пока еще недоумевающих сторон: дворян и крестьян. Те и другие пока единственные землевладельцы в России, и последние, с каждою, можно сказать, минутой, яснее и яснее понимая все благо совершившегося преобразования, все более и более зреют для нравственной солидарности с другим классом землевладельцев». На эту «нравственную солидарность», однако, посягают «кабинетные социалисты», «плохие деятели и самые некомпетентные судьи собственного дела», которые привыкли «тешиться* над помещиком, хотя «большая часть производительной почвы находится в руках этого класса, и нельзя никакими риторскими воркованиями зашептать эту жизненную силу, как невозможно заклинаниями заставить самую мелкую звезду опоздать хотя на миг против календаря».
Во второй главке появляется фигура «присяжного русского литератора» — тип, который позднее назовут «либеральной жандармерией». «Русский литератор» привык «привешивать» ко всякой живой картине «мочальный хвост» известной общественной идеи — а нужно ли это в современном мире? «Если положение помещиков, дававшее им еще в недавнее время возможность притеснять подчиненное им сословие, служило объяснением всех Оксан, вырываемых из семей, и Ванек, колотимых барами, завладевших нашею литературой, то теперь — против кого направлены подобные выходки? Бра-
496
ните и помещика, если он вам попадется под руку, но браните его как человека, потому что бранить его как помещика в настоящее время не только бессмысленно, но и скучно. Долго ли еще пережевывать эту жвачку? <...> Дело землевладельцев было всегда и везде делом великим. А теперь оно более чем когда-либо важно и значительно для всего государственного организма».
В пореформенное время «нехороший» помещик — как объект, над которым привык «тешиться» литератор — отходит: это уже не современный «мочальный хвост». Демократическая идеология 60-х годов перестает быть той «опорой», от которой может «оттолкнуться» «средний» литератор — Фет указал здесь яркую беду писателей пореформенной эпохи, создавшую, в сущности, литературное «безвременье». Литератору остается другое: «на всякий современный вопрос отвечать: veto»: «Как выражение сознательной косности, veto литератора еще не оскорбляло бы нравственного чувства; но оно возмутительно своим притоком — струею демократизма в самом циническом значении этого слова. <...> Это тот мотив, который в парижском театре для черни заставляет блузников выгонять чисто одетого человека из партера огрызками яблок».
Фетовские рассуждения о «литераторе» были чрезвычайно уместны и пришлись как раз ко времени. Тот же И. П. Борисов (которому Фет прочитал продолжение своих «деревенских» очерков еще в рукописи) с восторгом заметил в письме к Тургеневу от 19 февраля 1863 года: «Прочел он мне несколько глав своих записок — мало сказать, что они интересны, — в них фетовщина прелестная. Особенно хороша глава о литераторах. Вы так и видите, к кому он подбирается и какому воробью готовит камень, ну, вероятно, и они поклюют его поля <...>»31. Мудрый Иван Петрович как в воду глядел…
Далее в очерках «сельский хозяин» Фет приводит серию живых и конкретных примеров, свидетельствующих о том, что «переходное» законодательство не отработало еще внутреннего «механизма» полюбовного разрешения постоянно возникающих конфликтов между участниками «вольнонаемного труда» — крестьянами, которые нанимаются, и помещиками, которые платят деньги. Эти примеры — несомненные «мелочи», но отражают что-то общее, важное:
— волостной старшина выдал крестьянину ложное свидетельство о том, что будущий работник свободен и никуда не нанялся (дабы крестьянин, успев получить от нанимателя задаток, имел возможность не отрабатывать его), а хозяин так и не мог найти рычагов воздействия, чтобы лжесвидетеля хоть как-то наказали (тут же Фет приводит подобный пример из собственной военной службы: в его случае «незаконная подпись» неизбежно повлекла бы наказание);
— «работник Семен», нанятый помещиком, не отработал из данного ему задатка 11-ти рублей серебром, и обманутый наниматель, стремясь добиться справедливости, принужден был потратить много сил и хлопот; 34
34 Тургеневский сб. Вып. 4. С. 372.
497
— хозяин соседнего постоялого двора выпустил к нему на пшеничную зелень гусей с гусенятами, и помещику пришлось особенно изощриться, чтобы наказать «мошенника» за потраву и «полюбовно» решить дело, положив штраф не деньгами, а продуктами.
И так далее. Фет подчеркивает, что все это — ежедневные «мелочи». Но они-то и есть самое главное в хозяйстве: без четкой законодательной регуляции всех этих мелочей не создать естественного порядка нового, невиданного в России, вольнонаемного сельскохозяйственного труда. Именно здесь — в рутинных лжесвидетельствах, обманах, потравах — и скрываются те «ямы», от которых надо избавить «многиетысячи» последователей…
Салтыков-Щедрин, выступивший с гневной отповедью Фету, вполне понимает эту направленность фетовских очерков. Но тут же переворачивает ситуацию навыворот, стремясь продемонстрировать неосновательность его притязаний. Из всех описанных автором очерков «Из деревни» мелочей (а всего в этой, второй серии очерков — 14 главок, зафиксировавших множество «ежедневных» эпизодов деревенской жизни) сатирик останавливается на «работнике Семене» и на эпизоде с гусями. И тут же назидательно заявляет: литературе «нет никакого дела не только до 11 рублей, но даже если б у вас чуть- чуть не пропали и все 20 рублей, данные вами работнику Семену в задаток, ибо она разрабатывает общие вопросы жизни, а не четвертаковые». И тут же сравнивает рассуждения Фета с жалобами курицы, «у которой другая курица отняла хлебное зерно».
Несчастные «чуть-чуть не пропавшие 11 руб.» Щедрин на трех журнальных страничках повторяет семь раз — перед нами явная и намеренная сатирическая уловка. Ему почему-то нужно выставить Фета этаким недалеким, жадным и мелочным «старосветским помещиком» — он даже сопровождает это наблюдение неким философическим рассуждением: «Есть люди, которые обнаруживают необычайную твердость характера и верность каким-то принципам, особенно когда идет речь о мелочах»35.
К представлению о мелочном русском барине прибавляется и представление о туповатой жестокости: тут же Щедрин предлагает устроить «наказание»: «повесить Семена или содрать с него шкуру». И призывает уповать на «власти»: «…все ваши сетования именно оттого происходят, что вы приступили к хозяйничанью не столько с знанием дела, сколько с твердою уверенностью, что при вас завсегда будет находиться становой пристав…». Но ведь Фет как раз рисовал такого рода ситуацию, в которой и «становой пристав» бессилен!
Щедрин подменяет поставленную Фетом проблему. Тот писал о «неравенстве перед законом» — Щедрин бичует имущественное неравенство: «Вы имеете и лошадь, и корову, и овцу, полиция видит это и описывает и продает их; работник Семен не имеет ни лошади, ни коровы, ни овцы — полиция не видит их, следовательно, не имеет
35 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 6. С. 62—63.
498
возможности ни описать, ни продать их. Что ж ей делать? не зарезать же, в самом деле, Семена!»36.
«Работник Семен» в истолковании Щедрина приобретает даже некоторые символические очертания — между тем в том «эпизоде», который посвятил ему Фет, Семен вовсе не являлся таким уж неимущим: просто ленивый работник («И лошадь ему запряги, и воз утяни веревкой; словом сказать, ему надо дядек»), который мешает прежде всего другим рабочим в той же «экономии», да к тому же еще и плут («у соседнего мужика попался хозяину с украденными у него же хомутами») — один из многочисленных примеров «нечестности» в трудовых отношениях. Фет ратует именно за «честность» этих отношений, ищет возможности «полюбовного» разрешения неизбежных конфликтов (таковое разрешение он и нашел в эпизоде с гусями) — Щедрин выносит категорию «честности» за скобки и, принимая за главное социальные условия, готов для неизбежного соблюдения «нравственности» обвинить во всех грехах самого Фета: это «человек благодушный, простодушный и прекраснодушный», не представляющий себе истинного положения трудового народа, «он философствует словосочинительно» и «на грех себе сделался публицистом»…
Главным же из того, что действительно осуществил в этом сатирическом памфлете Щедрин, было конструирование особенной литературной репутации Фета — той репутации, что и посейчас жива в иных литературоведческих штудиях. Щедрин, надо подчеркнуть, блистательно уловил те возможности, которые представляла личность «нежного поэта», занявшегося фермерским хозяйствованием. Фет и его очерки, как подчеркивала А. А. Жук в комментарии к сочинениям Щедрина, оказались только «ближайшим поводом» для
