большой статьей, в которой, в частности, коснулся и собственной поэтической позиции.
«Поэт до старости, подобно ребенку, витает в мире несбыточных грез и с поэтической стороны совершенно законно говорит:
Я царь, я раб, я червь, я Бог.
Но, с другой стороны, человек, вынужденный в продолжение тринадцатилетней службы ответственно заведовать отдельными частями и исполнять в продолжение 11 лет должность участкового мирового судьи, которому пришлось раздавать нуждающимся в хлебе крестьянам его участка собранные им деньги и затем устроить на эти деньги во Мценском уезде земскую больницу, по сей день существующую, — такой человек не может быть ни совершенно незнаком с крестьянским бытом, ни равнодушным к их благосостоянию. Излишне говорить, что мы упоминаем и о стихотворной, и о практической своей деятельности только с целью указать на право подачи голоса в вопросах народной жизни. Между тем и стихотворца, и земца в нашем лице постигла равная участь». *
*я Фет А. А. Соч. Т. 2. С. 210—213.
503
Поэта Фета всю жизнь упрекали за то, что он рассуждает как «земец», а «земца» Шеншина — за его поэтические претензии. «Новое время», — замечает Фет, — укоризненно обозвало его «суровым реалистом». Он сам готов, в свою очередь, принять это называние: «Ведь и игрушечный царь не вечно шествует в триумфе, а, подходя к молочной кашке или мягкой булке, превращается в самого несомненного реалиста». В житейской практике «разум человеческий довольствуется разговорною и быстрою речью» — песня же является тогда, когда в жизни возникает отторжение от «житейского» разума: «Над новорожденным поют, поют при апогее его развития, на свадьбе, поют и при его погребении; поют, идя с тяжелой денной работы, поют солдаты, возвращаясь с горячего учения, а иногда идя на штурм. Реальность песни заключается не в истине высказанных мыслей, а в истине выраженного чувства. Если песня бьет по сердечной струне слушателя, то она истина и правда. В противном случае она ненужная парадная форма будничной мысли. Вот что можем мы сказать в защиту поэзии»50.
Такую же поэтическую «печать» несут на себе «деревенские» очерки Афанасия Фета — человека, противостоявшего какой бы то ни было литературной или общественной доктрине.
ИЗ ДЕРЕВНИ
Заметки о вольнонаемном труде
Впервые: РВ. 1862. Т. 38. № 3 (март). С. 358—379; № 5 (май). С. 219—273. Подпись: «А. Фет».
Первые очерки будущего цикла были написаны Фетом сразу же по завершении первого земледельческого года в Степановке — в начале декабря 1861. Об их чтении в родственном кругу и о том, что они предназначены для РВ, сообщал И. П. Борисов (см. выше). В том же письме (от 25 дек. 1861) отмечается особенно приподнятое душевное состояние Фета после завершения этого первого земледельческого года: «Не знаю, милейший Иван Сергеевич, испытываете ли Вы то наслаждение, какое вот я двадцать лет от нашего натурального лирика. И чем плач его слышится сильнее, тем лучше для него. Без этого нет ему и жизни. <...> Посибаритничать он может только минуту где-нибудь в Спасском или на охоте где-нибудь в лесу, но не долго — нужно или в эскадрон или в Степановку» (Тургеневский сб. Вып. 3. Л., 1967. С. 354—355). В следующем письме (от 22 февр. 1862) сообщается о том же замысле: «Фет уже возвратился и сиплым голосом рассказывает про Москву и всякие свои в ней похождения. На пути он три дня прогостил у Вас в Спасском и едва несколько деньков у нас в Новоселках. В Степановку! в Степановку! Но, на счастье наше, нужно было ему заняться окончанием своей
‘л Там же. С. 174—176.
504
статьи в “Р<усском> вестн<ике>”, и статью кончил и нас усладил» (Там же. С. 357). В письме от 14 марта Борисов сообщает Тургеневу о своем посещении Степановки, в которую доехал «в ужаснейшую бурю по ухабам, зажорам, раскатам, колчаям, просовам и проч<им> прилагательным существующих наших дорог»: «С умилением слушал, что все у них с приезда шло отлично, благоденствие и мирная тишина. <...> Читал он мне два стихотво<рения> новых — “Ранняя весна”, посланное Вам, и “К Тютчеву”. Оба мне понравились — напоминают молодого Фета и Весну, просыпающуюся под снегом. Вспоминали Вас, милый, добрый Иван Сергеевич. Ждем Вас — ждали и детеныша, но и Фет еще не получил “Р<усский> в<естник>”» (Там же. С. 359, 360).
Помимо изменения первоначального авторского заглавия и переноса основного акцента на публицистику, редактор-издатель РВ М. Н. Катков вмешался в фетовский текст, сократив и несколько изменив его. У Фета он был разделен на маленькие главки-миниатюры и скомпонован, по-видимому, в две части. Несмотря на то, что в журнале очерк был разделен на две публикации, порядок представления главок оказался нарушен, что видно хотя бы из «сбитой» нумерации отрывков (возникшей, по всей видимости, из-за небрежности корректора). Сначала, в мартовской книжке, после небольшого введения, представлены главки I—IV («Осмотр имений», «Покупка», «Необходимое устройство» и «Осенние хлопоты»); в майской же книжке начинается показательная путаница. Как «продолжение» идет главка V («Приближение зимы» — в этой главке содержится указание на «окончание заметок о первом, кратковременном, но тем не менее хлопотливом сезоне»); после нее следуют главки VII («Зимняя деятельность») и VIII («Контракт»). После этого, без какого-либо обозначения, следуют главки с III («Весенние затруднения») по XII («Вопрос»). Указание на финал заметок между тем содержится ранее их действительного окончания: в конце главки XI («Федот и праздник Михаила Архангела»): «Я очень рад, что пришлось окончить мои заметки рассказом об этом отрадном факте…». По этой корректорской небрежности можно установить, что, вероятно, у Фета (рукопись которого до нас не дошла) эти очерки были разделены на две части (с отдельной нумерацией главок в каждой из них); Катков выкинул (возможно, и по цензурным причинам) главку VI первой части и главки I—II второй части (возможно, что и какие-то еще) — и заставил Фета дописать публицистическое «заключение» (последняя главка). Напечатав эти очерки под «обыкновенным» для публицистической статьи заглавием, редактор РВ переориентировал тем самым читательское восприятие. Перед читателем предстали дилетантские публицистические рассуждения известного поэта о трудностях по организации нового типа хозяйствования после крестьянской реформы — и только. Возможно, поэтому первый цикл очерков Фета не обратил на себя внимания критики и читателей и прошел почти не замеченным.
505
Стр. 121. Авторитет умер, да здравствует авторитет! — Аллюзия на франц. выражение: «Король умер, да здравствует король!» («Le roi est mort, vive le roi!») — с ним обращались к народу, извещая о смерти короля и вступлении на престол его преемника.
Года за три еще до манифеста… — Имеется в виду Манифест 1861 об освобождении крепостных.
Стр. 122. …сестры моей Б<орисовой>. — Младшая сестра Фета Надежда Афанасьевна Шеншина (1832—1870) в янв. 1858 вышла замуж за Ивана Петровича Борисова (1824—1871), который воспитывался в имении Шеншиных Новоселки Мценского у. Орл. губ. и рано стал одним из ближайших приятелей поэта (после трагической гибели отца, убитого собственными крепостными, отец Фета А. Н. Шеншин стал опекуном Борисова). После смерти отца Н. А. Шеншина получила Новоселки, и Борисовы поселились в родовой усадьбе, в которую периодически приезжал и Фет с женой. Сестра Фета была больна наследственной психической болезнью, которая к началу 1860-х приняла хроническую форму; Борисову пришлось поместить ее в больницу: сначала в Москве, а с 1864 — в Петербурге, где она и скончалась. Позднее в воспоминаниях Фет так описал свое состояние в Новоселках в 1860 : «В Новоселках, за исключением отсутствия хозяйки, ничто не изменилось; но это отсутствие тяготело на всех гораздо более, чем если бы причинялось смертью. Как правы утверждавшие, что люди руководствуются волей, а .не разумом. О любом больном, даже об усопшем, не стесняясь говорят близким людям и даже детям, но о душевнобольном упорно молчат. Это-то невольное молчание так тяготит всех близких. По крайней мере, я лично все более проникался сознанием шаткости нашего пребывания в Новоселках, и мысль — отыскать несомненное местопребывание, возникшая во мне с первою болезнью сестры, — стала настоятельно требовать неотложного осуществления» (МВ. Ч. 1. С. 326).
Вкруг тебя с ревом пасутся коровы… — Цитата из оды Горация «К Помпею Гросфу» (II, 16), переведенной Фетом в 1856.
Представился случай купить имение под Серпуховом. — Ср. в МВ: «Под влиянием городской и материальной тесноты всякий мало-мальски чистенький уголок казался мне раем; и в продолжение последних трех месяцев, присмотрев небольшое серпуховское именьице, я платил жалованье будущему в нем приказчику. Конечно, надо благодарить судьбу, что покупка эта, подобно многим другим, не состоялась…» (МВ. Ч. 1. С. 326). Как видно из письма И. П. Борисова к Тургеневу от 8 окт. 1860, владельцем серпуховского имения был помещик В. К. Ржевский: «Фет чумел и нас всех доводил до отчаяния отчаянными покушениями купить землю во что бы то ни стало, какую ни попало, где бы ни было. Николай Николаевич, Ваш дядя (Н. Н. Тургенев (1795—1881), дядя писателя, управлявший его имениями. — В. К.), принимал живейшее участие и написал целый трактат, чтобы не покупать у Ржевского. Марья Петровна (урожд. Боткина (1828—1894), жена Фета. — В. К.) проливала слезы ручья
506
ми. Я, истощив все убеждения, дошел до озлобления и начинал отчаиваться, что человек вот-вот изгадит себе всю свою независимую и обеспеченную жизнь, но случай помог, и слава Богу, что попалось это имение, хотя далеко от нас, но с ним он справится и над ним отдохнет от мучительной праздной жизни» (Тургеневский сб. Вып. 3. С. 338).
Десятина — русская поземельная мера площади; в 1753 была установлена «казенная десятина»: 80 х 30 или 60 х 40 сажен = 2 400 кв. сажен, или 1, 09 га.
Копна — мера сжатого хлеба, состоявшая из 4 крестцов по 13 снопов в каждом. Четверть — мера сыпучих тел, равная 8 мерам (четверикам) или 8 пудам ржи (пуд = 16,38 кг).
Стр. 123. Вспомнив, что Т<ургенев>, зная мою опытность в сельском хозяйстве… — Тургенев был противником «земледельческих» увлечений Фета и всячески отговаривал его от «фермерских» занятий. О Н. Н. Тургеневе см. выше.
…у родственника моего Ш<еншина>… — Александр Никитич Шеншин (1814—1872) — владелец имения Ивановское (в 7 верстах от Степановки), орловский помещик, женатый на сестре Фета Любови Афанасьевне (1824—1879). Ср. в позднейших воспоминаниях: «Во времена моего студенчества берега реки Неручи, отделяющей на юго-востоке Мценский уезд от Малоархангельского, слыли обетованной страной для ружейных охотников. Мало-помалу безалаберная охота и осушение болот оставили Неручи только славное имя, произносимое ныне без всякого волнения. В конце июля 1860 года я по старой памяти отправился из Новоселок на Неручь
