руки взять, а поневоле берешь. Куда ни сунься, доставай пять грошей. Вам нужен извозчик? Только что вы приняли к нему направление, за вами раздается резкий свист, и незнакомый человек спешит опередить вас, отворяет дверцы у колясочки и помогает под локоть сесть. Вы кивнули ему головой, а он протягивает руку и просит на водку. Разумеется, все купленное мной в Штеттине никуда не годилось. Жиды меня и обманули и обочли. Они ждут русских и шведов, как ворон крови. Большая часть проезжих знают это наперед, а между тем все сгоряча покупают и бывают обмануты. Подъезжая к гостинице, я встретил конно-артиллерийскую прислугу, возвращающуюся верхом, без орудия, в казармы. Лошади, как вообще прусские лошади, напоминают английских верховых. Но полно таскаться. Кажется, нового более ничего не увидишь, а завтра надобно проснуться спозаранок. В шесть часов утра слуга принес счет и кофе, а в половине седьмого объявил, что коляска готова. На железной дороге я взял билет на первое место. Глядь: наши русские тут же.

— Господа! Сядемте вместе, — сказал я.

— Но вы на каком?

— На первом.

— Помилуйте! там скука. Мы все на втором.

Подхожу к вагонам: одна карета первого класса, и та пустая. «Нет, — думаю себе, — ни за что туда не сяду». На осталь

11

ных местах усаживаются, суетятся. Гляжу, француженка с парохода и еще какой-то господин, очевидно немец, ей чужой, сидят одни в карете второго класса. Я отворил дверцы и сел против француженки. После первых слов она сделала мне выговор за то, что во время переезда я мало обращал внимания на дам, и показала даже в лицах, как рассеянно я на них смотрел. Я постарался исправить ошибку и всю дорогу уверял собеседницу, что немец, сидящий с закрытыми глазами в противоположном углу восьмиместной кареты, спит непробудным сном. Машина шла очень быстро, и мы незаметно прикатили в Берлин. Надо осмотреть столицу Пруссии. Но возможно ли русскому осматривать Берлин? Это все то же, что осматривать Москву. А почему же не осматривать Москвы? Сказать по правде, мы ничего не осматриваем — ни своего, ни чужого. Это мне напоминает следующий случай. Месяц тому назад я сидел в Петербурге у одного известного русского поэта. До обеда было еще далеко. Хозяину захотелось прогуляться.

— Куда?

— На острова далеко: опоздаешь к обеду.

— В Летний сад: кстати, посмотрим памятник Крылову.

— А вы видели памятник?

— Нет.

— А вы?

— Тоже нет.

Оказалось, что мы, хотя петербургские жители, а памятника не видали. Поехали, посмотрели и остались довольны. Мало этого: едва мы приехали домой, вошел общий наш знакомый литератор.

— Где вы были, господа?

— Смотрели памятник Крылова.

— А, а!!!

— А вы, милостивый государь, видели памятник?

— Нет.

— Ну как же вам не стыдно! А еще патриот, русский литератор…

И мы продолжали в этом роде нападать на нашего знакомого. Мало и этого: когда почтовый пароход остановился у штеттинского порта, француз, не знающий ни слова по-русски, подошел ко мне и, ни с того ни с другого, обратился с вопросом:

— Будьте так добры, милостивый государь, скажите, как имя русского поэта, которому в Летнем саду поставлен монумент?

— Крылов.

Француз достал бумагу и карандаш.

12

— Как это пишется?

— K-r-y-1-o-f-f.

— Merci, monsieur!*

И он записал это имя.

Теперь его родственники и знакомые узнают, что у нас был Крылов, а они, может быть, и через двадцать лет не узнают, что у нас был Пушкин. Итак, отправлюсь осматривать Берлин.

Что в нем нового?

Как что? Во-первых, монумент Фридриха Великого, во-вторых, Новый музей, в-третьих, заведение Кроля. Правда, монумент все видели на картинке. Но на картинках он плох, а на деле истинно прекрасен. Все фигуры на пьедестале выработаны с добросовестной отчетливостью и не лишены характера и движения. Несмотря на огромные размеры конной статуи великого монарха, во всем памятнике соблюдена удивительная гармония. Можно сделать одно замечание: такую статую следовало бы поставить на более открытом месте, а не в конце улицы, спиною к бульвару. Спрашивается: откуда ее смотреть? С площади? Но вы видите статую спереди, стало быть, с невыгодной для нее точки зрения. С бульвара? То же самое, если еще не хуже. С тротуаров? Памятник так колоссален, что вы видите его снизу, опять нехорошо.

Прежде, чем стану говорить о Новом музее, позволю себе сказать по поводу его несколько слов. Новый музей можно по справедливости, назвать последним шагом архитектуры по пути, проложенном для нее Шинкелем. Шинкель отбросил все смешанные роды и обратился к чисто-греческому. Пусть решают специалисты, в какой мере он был прав — я пишу не рассуждение об архитектуре, а рассказываю факт. Во всяком случае, последний шаг этого направления, в применении к Новому музею, пантеону пластических искусств, вполне удачен. Говоря о Шинкеле, нельзя не сказать, что этот замечательный художник, бывший столько лет главным начальником строительной части в Пруссии, сам неусыпно трудившийся над каждым вновь воздвигаемым памятником и через руки которого шли миллионы, умер если не в нищете, то, по крайней мере, не оставя семейству никакого состояния. Новый музей, соединенный колоннадою со старым, так называемым шинкелевским, выстроен по плану Штюлера. Здание главным фасадом обращено на восток. Длина его триста сорок футов, то есть без малого пятьдесят сажен, а высота сто футов, то есть с лишком четырнадцать сажен. Несмотря на то, что над музеем трудятся неутомимо и что большая часть

* Спасибо, сударь! (франц.).

13

зал уже открыта для любопытных, совершенно окончен внутри он еще так скоро быть не может. И слава Богу! это постоянный предмет соревнования для художников и ученых, постоянно отверстые врата гению. Здание сооружено в три этажа. Нижний предназначен для египетских, отечественных и северных древностей и этнографических собраний. Во втором помещаются гипсовые снимки скульптурных произведений: греческих, древне и ново-римских, средневековых и новейшего времени. Одним словом, здесь перед лицом науки и искусства наглядным образом предстанет вся история скульптуры. Третий этаж — для кунсткамеры и собрания гравюр. Середину музея, поперек, через все три этажа прорезает зала лестницы (так называемая Treppenhaus*). Зала эта продолговата, несмотря на классическую соразмерность высоты и ширины с длиною, а высота ее, как мы видели, более четырнадцати сажен. Можете себе представить, что это за громада! Ступени гигантской лестницы еще доселе тщательно заклеены холстом и бумагою. Местами только, где бумага протерлась от ходьбы, просвечивает дымчатый мрамор, отполированный как зеркало. Стены первой лестницы, до поворотов направо и налево, покрыты гипсовыми снимками с античных барельефов. Потолок, расписанный в греческом вкусе, великолепен. Честь и слава Пруссии за ее благородное стремление на поприще искусства!

Носятся слухи, что в Берлине будет основано отдельное министерство свободных искусств, в том числе и поэзии. Зала лестницы, бесспорно, одно из замечательнейших сооружений. Вас не удивило бы увидать на первой площадке гигантскую статую фидиева Зевеса. А между тем какая гармония, как вам легко дышать! Кажется, сама Пал лада-Афина, встретя вас у входа между колоннами из каррарского мрамора, подняла на руки и несет показывать свое жилище. Но это архитектурная часть. Взгляните на стены: все гигантские фрески — работы Каульбаха, при помощи учеников его Мура, Эхтера и других. Повернитесь налево, к южной стороне. Эта стена совершенно отделана. На правой виден только один оконченный фреск «Битва гуннов»; вся остальная часть заставлена лесами, с которых торчит конец громадного картона. Ходите, смотрите, а между тем гениальный художник трудится над вашей головой и упрочивает свою славу. Прежде чем станете рассматривать отдельные произведения Каульбаха, взгляните на всю стену. Как хороши эти тоны в промежутках между главными картинами! Без этих тонов картины сливались бы и утомляли зрение, а теперь все улыбается и

* Буквально: лестничная клетка (нел.). 14

ярко выступает вам навстречу. Три главные картины на южной стене представляют: «Падение Вавилона», «Цветущий век Греции» и «Разрушение Иерусалима». Скажу хотя несколько слов о содержании каждой. В «Падении Вавилона» в небе над башней является Господь, в сопровождении ангелов, кидающих молнии на гордое создание человека. Вавилонский столп разрушается; народ, трудившийся над его сооружением, в ужасе бежит, и домы низринуты в прах. Внизу башни, на первом плане, потомки Сима, Хама и Иафета расходятся по разным направлениям отдельными группами. Сколько жизни и выражения в каждой! Вот удаляются верующие в истинного Бога, напутствуемые Его благословением. Какое чистое, прекрасное племя! Белые быки влекут безыскусственную колесницу прародителя, окруженного веселыми детьми и многочисленными стадами. Но вот уходят и потомки Хама. С какою дикою жадностию уносит этот эфиоп своего безобразного идола! Закоснелость и тупость изуверства во всех его чертах. Но гром Иеговы грянул, — и все усилия человеческие тщетны. Напрасно клевреты столпостроителя Нимвродаподгоняют рабочих, подвозящих материалы. Вы видите: один из них, отдавая приказания, в озлоблении кричит, но его уже не понимают. Языки смешались. На первом плане, в правом углу картины, кирпичами, приготовленными для постройки, убивают архитектора. Все рушилось, все изменилось; один Нимврод непреклонен. Напрасно жена и дети, распростертые у ступеней полуразрушенного трона, умоляют его (прелестная группа); он один, как сатана, коснеет в гордыне. Во второй картине: «Цветущий век Греции» — Каульбах живописно воплотил слова Геродота: «Гомер и Гезиод дают грекам богов». Сивилла правит рулем челнока, в котором слепой певец Илио- на подъезжает к берегу. Фетида, мать воспеваемого Ахиллеса, поднявшись по пояс из волн, внемлет песнопению; греческие певцы, ваятели и живописцы спешат во сретение Гомера. Дикие пеласги бегут из лесов к берегу, алкая просвещения. Над этой сценой яркая радуга с облаков, расстилающихся над морем, с правой стороны (со стороны поющего Гомера) перекинулась в лес, над столпившимися греками, и по этому воздушному мосту боги спускаются на землю. Вправо Зевес и Юнона с павлином. Над ними парит орел. Влево хор богов, предводимый Аполлоном и музами. Яркая и в то же время воздушная радуга придает не только самой картине, но и всей стене нежный, улыбающийся колорит. Третья картина изображает «Разрушение Иерусалима». Пророки Исаия, Иеремия, Иезекииль и Даниил появились в небесах над городом. Карающие ангелы исполняют их предсказания. Иерусалим и храм Соломона объяты пла-

15

менем; вожди иудейские лежат, сраженные молнией. С правой стороны Тит, окруженный ликторами, верхом, вступает в город победителем. Впереди его трубят герольды; за ним виднеются римские легионы. Вправо, на первом плане, ангел напутствует юных христиан. Посредине первосвященник храма Соломонова в белой одежде. Он не может пережить падения храма и закалывается. Влево вечный жид, преследуемый демонами, бежит скитаться, томиться и никогда не умирать. Решаюсь обратить внимание ваше на последний большой фреск Каульбаха, находящийся с правой стороны площадки, то есть на северной стене. В «Битве гуннов» падшие с обеих сторон на кровавом поле, по преданию, воскресают и вступают в бой с новым ожесточением. Над