(«Письма русского офицера» Ф. Н. Глинки, публицистика В. К. Кюхельбекера, «Путешествие в Арзрум» А. С. Пушкина и др.).
К 1840-м годам влияние на путешествие публицистических жанров, в частности, очерка и его разновидности — физиологического очерка, становится преобладающим. Жанр «письма» именно в эти годы пользуется особой популярностью, чем можно объяснить появление целого ряда интересных его образцов: « Путевые письма из Англии, Германии и Франции» (СПб., 1839), «Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии» (СПб., 1843) Н. И. Греча; «Хроника русского» (1827—1845) А. И. Тургенева; «Парижские письма» (1847) П. В. Анненкова; «Письма об Испании» (1847—1849) В. II. Боткина; наконец, письма «Из-за границы» (1856—1857) А. Фета.
Живой интерес вызвали опубликованные в «Современнике» за 1847 год «Парижские письма» П. В. Анненкова и «Письма об Испании» В. П. Боткина, вышедшие позднее отдельными изданиями. Их высоко оценили Белинский, Гоголь, Тургенев, Чернышевский. В рецензии последнего на отдельное издание «Писем» Боткина (СПб., 1857) содержится замечание о том, что в течение 1836—1846 годов вышло по крайней мере девять «путешествий» по странам Западной Европы. В 1850-е годы они появлялись гораздо реже, так что сравнивать «Письма» Боткина было «решительно не с чем»6 7. Между тем первое письмо Фета к тому времени уже было опубликовано в «Современнике».
Откликаясь на «Парижские письма» П. В. Анненкова, Гоголь писал их автору: «Много наблюдательности и точности, но точности дагерротипной. Не чувствуется кисть, их писавшая; <...> в письмах не видно, зачем написаны письма. В то же время прочел я письма
С. 184.
6 Греч Н.И. Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии. СПб., 1843. С. 12.
7 Чернышевский Н.Г. Поли. собр. соч.: В 15 т. Т. 4. М., 1948. С. 223.
395
Боткина. Я их читал с любопытством. В них все интересно, может быть именно оттого, что автор мысленно занялся вопросом разрешить себе самому, что такое нынешний испанский человек, и приступил к этому смиренно, не составивши себе заблаговременно никаких убеждений из журналов, не влюбившись в первый выведенный им вывод…».
Оспаривая это мнение, Боткин писал Анненкову 24—25 августа 1847 года: «…он (Гоголь. — И. А.) хвалит мои “Письма” за то же, за что бранит ваши. Они “бесцельны”, то есть вы должны заранее составить себе взгляд, убеждение и на них натягивать каждое ваше ощущение или суждение! Помилуй вас бог! Такой догматизм убьет весь живой интерес, эту живую, оригинальную индивидуальность, которая для меня так дорога в ваших “Письмах”. <...> А сколько в них ума простодушного, меткого, разгульного, живого! Гоголь так погряз в доктринерстве, что уже не может понять всей прелести “бесцельности”. <...> Чтобы понять артистическое и “бесцельное”, надобно иметь большую свободу в чувствах и мыслях, надобно широко и без предрассудков смотреть на жизнь, наконец, надобно иметь большую терпимость»8.
Характеристику Боткина отчасти можно отнести и к «Письмам из-за границы» Фета: они так же «бесцельны» и «артистичны», много говорят о вкусе автора, его умении «живописать» увиденное. Однако очерки Фета Боткин охарактеризовал очень сдержанно: «…его дорожные впечатления, напечатанные в ноябрьском “Современнике”, местами очень посредственны, а местами прелестны;-поэтическая натура так и вырывается из хлама»9. Отзыв И. С. Тургенева тоже немногословен: «…он написал несколько грациозных стихотворений и подробные путевые записки, где много детского, — но также много умных и дельных слов — и какая-то трогательно-простодушная искренность впечатлений. Он — точно душка, как Вы его называете» (письмо Л. Н. Толстому от 28 ноября 1856 г.) (Тургенев. Письма. Т. 3. С. 43).
Фет посетил Европу в период, наступивший после революционных событий конца 1840-х годов и поражения России в Крымской войне, отозвавшегося болью во всем русском обществе. Будучи на службе, хотя и не участвуя непосредственно в военных действиях, Фет глубоко переживал эти события. Это не могло не сказаться в особо пристрастном отношении его к победителям.
Франция жила при Наполеоне III, который способствовал развязыванию Крымской войны 1853—1856 годов, в этой войне у французов были особые цели. Вторая Империя переживала экономический и политический подъем. В 1855 году в Париже открылась Всемирная выставка, которая должна была продемонстрировать промышленный прогресс Франции. Это дорогостоящее предприятие имело целью укрепить внутри страны и за ее пределами убеждение в
8 Боткин В. П. Литературная критика. Публицистика. Письма / Сост., подг. текста, вступ. ст. и примеч. Б. Ф. Егорова. М., 1984. С. 277.
9 Переписка И.С. Тургенева: В 2 т. Т.1. М., 1986. С. 371—372.
396
прочности бонапартистского режима. Продолжалась реконструкция Парижа, начатая в 1852 году. Столица приобретала новый облик: узкие кривые и дурно пахнувшие улицы, заселенные «санкюлотами», сменились широкими проспектами, застроенными богатыми особняками, дворцовыми ансамблями. Перестройкой руководил новый префект департамента Сены Э. Османн, назначенный на этот пост в июне 1853 года. Размах строительных работ должен был уверить Европу в мысли о процветании Империи. Но, несмотря на заключение Парижского мира 30 марта 1856 года и оживление внешней торговли, в ряде отраслей промышленности начали проявляться признаки спада.
Напротив, в странах Германского союза, распавшегося во время революции 1848—1849 годов и восстановленного в 1850-м, на фоне усилившейся политической реакции наблюдался мощный рост промышленности, приведший в 1860-х годах к объединению вокруг Пруссии. Несмотря на территориальную разобщенность, германские государства производили впечатление хорошо отлаженной хозяйственной машины. В разобщенной Италии господствовали австрийцы. Разделенная границами страна переживала политический кризис, который завершился лишь после революции 1859—1860 годов.
Фет не ставил перед собой задачи дать объективную картину общественно-политической жизни государств. Очерки «Из-за границы» рождались в процессе путешествия, без предварительного плана, «по горячим следам». Первую часть «Из-за границы» он называет «путевыми впечатлениями», во второй и в третьей появляется дополнительный подзаголовок — «письма». В первой части очерков нет деления на главы, в двух последующих оно есть и каждую главу предваряет краткое содержание.
При этом Фет четко формулирует свою авторскую позицию: «Я назвал свои летучие заметки впечатлениями и ни за что не откажусь от такого названия. Быть может, в них найдутся противоречия, но меня они не пугают. Стараясь по возможности точно передать минутные впечатления, я думаю, что общее должно быть верно»10.
Очерки-письма Фета восходят к «гибридному», по определению Т. Роболи, жанру. Часть писем, посвященная наблюдениям над нравами немцев и французов, решена в манере нравоописательного очерка. Здесь живые зарисовки уличных сценок, диалоги, непринужденно вводимые в повествовательную ткань. В соответствии с традицией физиологического очерка дается портрет парижского тряпичника. Вполне в духе сентиментальных путешествий в текст писем вводится новелла о разлученных любовниках (это история Элоизы и Абеляра, запечатленная в мраморе на кладбище Пер-Лашез). Очерк культурной жизни содержат письма, где Фет рассуждает об искусстве, о театральной жизни, здесь его стиль приобретает черты критической, полемической по своему пафосу, статьи. Встречаются и подробные описания достопримечательностей: улиц, парков, мостов. Фет, как
10 Современник. 1857. № 2. С. 242.
397
правило, посещал места, упомянутые в путешествиях и в путеводителях, то есть его маршруты носили традиционный характер.
Та часть писем, в которой Фет делится своими впечатлениями о жизни немцев, более всего напоминает по жанровым характеристикам идиллию, она эпически спокойна. «Французская» же часть отличается большей динамичностью, как будто, пересев на более проворный, по сравнению с немецким, фиакр, Фет ускорил свое повествование, придал ему ритм «бегущей и скачущей» по парижским улицам толпы. В Париже Фет вошел в роль туриста, которому непременно нужно посмотреть все «знаковые» сооружения, потолкаться в толпе, фланирующей по бульвару, посетить знаменитые театры, кафе. «Прогулка» как еще одна разновидность путешествия стала одним из принципов сюжетного построения очерков.
Общий принцип повествования о музейных экспозициях сохраняется, независимо от того, о Берлинском музее, Дрезденской галерее или Лувре идет речь, — Фет выступает в роли экскурсовода, повторяя фразы-клише: «посмотрите на эти группы», «пойдемте дальше», «остановимся перед…» и т. п. В первом описанном музее, Берлинском, естественно, «остановки» были продолжительнее, и вся экспозиция описана более подробно, Фет именно здесь позволяет себе пространные рассуждения на темы об искусстве.
Характерной чертой любого путешествия, особенно если его автор — литератор, является цитирование чужих текстов, стихов по преимуществу. У Фета стихотворные строчки возникают по ассоциации с увиденным, как непосредственная реакция на характерные обстоятельства: увидел, к примеру, в Пруссии поле, засеянное рожью, и захотелось «затянуть» кольцовские строки «Не шуми ты, рожь»; в Лувре вспомнил стихи Гюго; надписи на скалах в Карлсбаде напомнили знаменитые строки Горация, которые Фет приводит в собственном переводе. Вообще в очерках довольно часты упоминания известных имен (Грибоедов, Пушкин, Крылов, Гоголь, Кольцов, Гёте, Гейне, Гюго, Поль де Кок, Дюма-сын), но не создается впечатления перегруженности культурным контекстом.
Не затрагивая специально политических вопросов, Фет по-своему откликнулся на проблему «Россия и Запад», «Россия и Европа», привлекавшую пристальное внимание всех путешественников, вольно или невольно сравнивавших «свое» и «чужое» пространство, остававшееся все же «чужим», несмотря на то, что русские уже со времен Карамзина не ощущали себя «чуждыми» европейской культуре. Однако, как подметил Фет, европейцы все еще не стремятся принять Россию в свое сообщество: на корабле «Прусский орел» в библиотеке были книги французские и немецкие. «Я искал русских. Нет. Жаль! пора бы!» — восклицает Фет.
Карамзин рассматривал европейский образ жизни как возможное будущее России. В очерках «За рубежом» М. Е. Салтыков-Щедрин замечательно объяснял истоки российского «западничества» 1840-х годов: «С представлением о Франции и Париже для меня неразрыв
398
но связывается воспоминание о моем юношестве, то есть о сороковых годах. Да и не только для меня лично, но и для всех нас, сверстников, в этих двух словах заключалось нечто лучезарное, светоносное, что согревало нашу жизнь и в известном смысле даже определяло ее содержание.<...> В России — впрочем, не столько в России, сколько специально в Петербурге — мы существовали лишь фактически или, как в то время говорилось, имели “образ жизни”. Ходили на службу в соответствующие канцелярии, писали письма к родителям, питались в ресторанах, а чаще всего в кухмистерских, собирались друг у друга для собеседований и т. д. Но духовно мы жили во Франции. <...> В России все казалось поконченным, запакованным и за пятью печатями сданным на почту для выдачи адресату, которого зараныпе предположено не разыскивать; во Франции — все как будто только что начиналось». Из Франции, пишет Щедрин, «лилась на нас вера в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что “золотой век” находится не позади, а впереди нас»11. Подобное мнение, однако, существовало одновременно с противоположным отношением к Западу.
В 1840-е годы сопоставление России и Европы приобрело особую идеологическую направленность — вглядываясь в «чужое» пространство, путешественники пытались познать «свое», свою историю, свое настоящее и будущее. Поездив по Европе, посетив Англию, Францию, Германию, А. С. Хомяков укрепился в мысли об особой миссии России
