шутите — молодец! Ближайшая, над самым городом нависшая гора “Олений прыжок” (Hirschsprung) весьма живописна, когда на нее смотреть из Карлсбада.
Серые скалы, подымаясь уступами друг над другом вместе, и скрывают корни высоких сосен, и просвечивают между их вершинами. Предание указывает на скалу, с которой будто бы олень, преследуемый царской охотой, спрыгнул в долину и, попав в Шпрудель, первый открыл целебный источник. В честь легенды на этой скале поставлен бронзовый олень, которому до Шпруделя пришлось бы совершить полет почти в полверсты; но предания не заботятся о правдоподобии. Долго не мог я понять, отчего олень из Карлсбада бел, как снег, а подойдешь с нагорной стороны — темная бронза. Наконец, рискуя сорваться со скалы и сломить шею, я полез вверх, и загадка объяснилась просто: его с левой стороны, обращенной к городу, выкрасили белой краской, чтобы на темной зелени ярче обозначался очерк статуи, тогда как с правой белый ее цвет совершенно бы сливался с небом и облаками. На самой вершине горы, на большой каменной плите, немецкая надпись:
«Посвящается Высочайшим Властителям могущественного Русского Императорского Дома, осчастливившим Карлсбад своим посещением».
В заглавии Высочайших имен изображено:
* памятных надписей (лат.).
** До встречи! (нем.).
43
Проезжайте всю Россию, ступайте в Архангельск, на Кавказ, в Ревель, в Воронеж, в Новороссийский край, в Германию, Голландию, Францию, везде за полтораста лет перед вами прошел державный исполин и оставил богатырский след свой. Мысль, невольно поражающая всякого русского при взгляде на карлсбадский памятник, посвященный Российскому Императорскому Дому, выражена стихами на особой голубой доске, вправо от немецкой:
Великий Петр! твой каждый след Для сердца русского есть памятник священный;
И здесь, средь гордых скал, твой образ незабвенный Встает в лучах любви и славы и побед.
Нам святы о тебе преданья вековые,
Жизнь русская еще тобой озарена И памяти твоей, Великий Петр, верна Твоя великая Россия.
Кн. П. Вяземский.
В нескольких шагах от памятника, над самым обрывом скалы, небольшая площадка, обнесенная перилами. С нее весь Карлсбад, как на ладони. Чтобы представить полную программу дня, приведу перечень карлсбадских удовольствий. Плохой театр, панорама Варны, Одессы, Севастополя и прочее, черный слон, ученый пудель, стяжавший лавры во всех частях света, поющие тирольцы, стрельба в цель из машинных штуцеров, два раза в неделю концерт Лабицкого на Старой долине под каштанами и в субботу бал в зале минеральных вод. Побывав только у слона да в театре, могу сказать одно: слон исполнял заученные роли, как совершеннейший актер, а актеры играли, как совершеннейшие слоны.
В девять часов вечера Карлсбад, вследствие докторских наставлений, спит глубоким сном. Недели две тому назад, воротясь в шесть часов вечера с прогулки, застаю у себя на столе пакет. Что такое? Телеграфическая депеша: «Я во Франценсбаде. Если можешь, приезжай немедля, или я к тебе приеду. Решайся. Жду ответа у телеграфа. N. N.». Встретиться с человеком близким и на родине отрадно, а неожиданное свидание на чужбине — счастье. Я стремглав побежал на гору к телеграфу. Что писать? Если поеду во Франценсбад, свидание наше, по причине курса моего лечения, не может быть продолжительно, и надолго ли N. N. во Франценсбаде — не знаю, а в Карлсбаде мы могли бы провести хотя несколько дней вместе. Попрошу N. N. приехать сюда. Но едва депеша ушла, мне пришло на ум простое соображение:
44
Франценсбад такой же Бад, как и Карлсбад; следовательно, уехав ко мне, N. N. так же точно может не портить своего курса. Вследствие этого новой депешей прошу разрешения вопроса о водолечении. Нет ответа.
— Вероятно, гуляет, — заметил чиновник на телеграфе.
— А! гуляет! стало быть, наверное пьет воды. Пишите поскорей: дожидайся меня, я сейчас выеду; завтра утром буду. Так, так, так, так… Что?
— Не принимают депеши.
— Почему?
— Да, верно, поздно. После девяти часов нет службы.
Уж в Германии так: Wier haben keinen Nachtdienst*, да и только, и ступай домой. Что ж теперь делать? Чего доброго, я во Франценсбад, а N. N. в Карлсбад. Подожду до утра: авось, получу ответ. На другой день, половина восьмого — нет ответа, а в восемь дилижанс отходит. Еду!
Во Франценсбад, то есть за пятьдесят верст, почтовая карета дотащилась в четыре часа пополудни. Небольшой городок напомнил бы низменными, засеянными полями, его окружающими, русский уездный город, но широко разбежавшийся венец гор, синеющих на горизонте, ясно говорит, что вы все-таки не в России, а в Богемии. Бегу на квартиру N. N.
— Дома?
— Нет. В два часа уехали в Карлсбад.
Экое горе! Пожалуй, не застанет меня в Карлсбаде и проедет далее. Скорей на телеграф. «Жди в Карлсбаде: я сейчас прискачу на курьерских ». В коляску заложили пару больших лошадей, и почтарь, перекинув трубу через плечо, с места тронулся крупной рысью. Немецкий курьер не то, что в России носит это имя и что Гоголь прозвал «птицей-тройкой», а все-таки в четыре часа я проехал те же пятьдесят верст, которые в дилижансе протащился семь. На одной даже станции молодой почтальон, рассвирепев, пустил лошадей в галоп и заставил прохожих, оборачиваясь, смотреть на нас, как на воздушные видения в «Волшебном стрелке». Между Франценсбадом и Карлсбадом, по обеим сторонам шоссе, на большое протяжение зеленеет какой-то молодой лес. Сначала я подумал: не виноградники ли? Подъезжаю — хмель, вьющийся по двухсаженным тычинкам, поставленным в близком друг от друга расстоянии, так что далее пяти шагов глаз не проникает в чащу этого эфемерного леса. Надо видеть, на каком сыпучем, сером песке он растет, а денег за него наберут пропасть. В иных местах хозяин не удовольствовался одной жатвой
* По ночам мы не работаем (нем.).
45
и промежутки между хмелем засадил картофелем. Солнце стало садиться и наполнило долины между горами синим, розовым, золотым и фиолетовым туманом. Прелесть! В одном месте старик-почтальон вдруг остановил лошадей и, проворно соскочив с козел, бросился к задней оси коляски. Я обернулся посмотреть, что такое. Два босых мальчика, как зайцы, уходили прочь, а почтальон снял с задней ступеньки два чистые деревянные сосуда и поставил на шоссе.
— Ну, идите же, берите ваши кадки! — кричал он мальчикам, держа бич наготове.
Надо было видеть, с какими плаксивыми лицами охотники кататься подходили к своему судье и с какой быстротой пустились снова в бегство, унося сосуды. Началась травля. Старик- почтальон не знал, за которым бежать. Наконец, одному из ловких беглецов не посчастливилось: он упал на картофельной гряде, и в два взмаха резолюция была подписана… В четверть десятого я был уже в Карлсбаде и застал у себя N. N., а на столе — три утренние телеграфические депеши, ответы на вчерашние вопросы. Ответы были переданы на телеграф еще с вечера, но, как звуки мюнхгаузенского рожка, застывшие на морозе, пролежали безгласно целую ночь и уже без ведома хозяина оттаяли и зазвучали в девять часов утра, когда я пустился в дорогу. «Wier haben keinen Nachtdienst!»
На прошлой неделе его величество король прусский, проездом из Мариенбада, посетил Карлсбад и обедал у его величества короля Оттона, постоянного посетителя здешних вод. Национальный костюм греческого короля и его свиты очень живописен. После обеда в гостинице, занимаемой его величеством Оттоном, перед которой вокруг хора музыкантов собралось множество народа, их величества отправились гулять на Старую долину, где тоже были встречены стечением публики и оркестром Лабицкого, расположившегося на эстраде, под каштанами. В шесть часов их величества удостоили своим посещением здешний театр, а в восемь, с наступлением ночи, в полугоре против Старой долины засверкал под короной вензель F.W.IV*, а беседка на Hirschsprung**, посвященная Высочайшим Особам Российского Императорского Дома, загорелась тройным венцом разноцветных огней. Вчера проводил N. N. Бог даст, недели через две увидимся в Париже. А мне еще дней десять придется просидеть в Карлсбаде. Погода прекрасная, окрестности живописны, жизнь дешева до невероятия, а между тем скучно,
* Friedrich Wilhelm IV (Фридрих Вильгельм IV).
** Букв.: Олений прыжок (нем.), название горы.
46
как той англичанке, что веселится по заданным урокам. Хотя бы заснуть на это время. Доктора и этого не позволяют. «Спать и есть как можно менее, а ходить как можно более». Нечего сказать, славный афоризм! Если теперь, в половине лета, в цвету, Карлсбад не может похвастать особенным весельем, каково тут зимой, когда все дома и лавки пусты, а горные дороги и улицы до того засыпает снегом, что дилижансы откапывают и таскают народом. Не далее как в прошлую зиму около многих домов улицы на сажень заносило снегом. Поневоле вспомнишь стихи Гейне:
Здесь, напротив, так пустынны Гор холодных вышины,
И зимой мы совершенно Будто в снег погребены.
Письмо второе
I
Прогулка по пражскому шоссе. — Sonntagsjager. — Студент. — Переезд до Гофа. — Баварская железная дорога и туннель. — Франкфурт и кельнеры. — Гейдельберг и знакомый англичанин.
Еще три дня, и я выеду из Карлсбада, в котором большую часть времени скучаю невыносимо. Вчера вечером в первый раз сделал не то, что другие, то есть пошел гулять перед самым захождением солнца в сторону пражского шоссе, и остался совершенно доволен. Прогулка не была преднамеренна, а пришла, как все хорошее, неожиданно и незаслуженно. Квартира моя в полугоре, недалеко от пражской заставы. Напившись вечернего кофе, я взошел было уж к себе на крыльцо, но, взглянув на часы, увидал, что только восьмой час. Спать рано, читать не хочется и в теле какая-то трезвость, неусидчивость. Что ж? — пойду потаскаться, только не туда, где гуляют равнодушные энтузиасты — мои злейшие враги. Есть чудное немецкое слово: воскресный охотник (Sonntagsjager), человек, которому в будни и в голову не приходит охота, но в воскресный день он охотник. Тут ни жена, ни дети его не удержат, он — Немврод. Такойя’ип у нас невозможен. Самый заваленный работой дворовый нейдет на охоту, если он в душе охотник, только за недосугом, — зато в свободное время не разрядится для охоты, а наденет какое-нибудь тряпье, — и поминай как звали. Он рад зайти в тридесятое царство, если кум дорогой не сманит в кабак. Но в
47
Германии слово: «Sonntag»* можно прибавлять к любому нарицательному дилетанта: воскресный живописец, воскресный музыкант, воскресный любитель поэзии, воскресный кавалерист и воскресный поклонник природы. Этих господ в Германии 99 на 100. Воскресный поклонник природы способен равнодушно пройти мимо самого роскошного явления, — оно не озарит его своим сродством с вечно присущим идеалом, если предание или дорожник о нем умалчивают. Зато, чья бы рассеянная рука ни дернула засаленный шнурок этих кухонных часов, они сейчас зашипят и пошли щелкать: прекрасно, прелестно, бесподобно. У многих преувеличенные похвалы — вывеска умения жить, признак
