верно, у старого клена давно
Стоит в тени, дожидается. ‹1862›
***
Нет, не жди ты песни страстной,
Но, полны тоскливой муки,
Навевают эти звуки
Ласковые сны.
Звонким роем налетели,
Налетели и запели
В светлой вышине.
Как ребенок им внимаю,
Что сказалось в них — не знаю,
И не нужно мне.
Поздним летом в окна спальной
Шепчет не слова;
Но под легкий шум березы
К изголовью, в царство грезы
Никнет голова. ‹1858›
***
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, Как и сердца у нас за песнию твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна — любовь, что нет любви иной, И так хотелось жить, чтоб, звуки не роняя, Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных, И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь, И веет, как тогда, во вздохах этих звучных, Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь.
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки, А жизни нет конца, и цели нет иной, Как только веровать в рыдающие звуки, Тебя любить, обнять и плакать над тобой! ‹2 августа 1877›
***
Что ты, голубчик, задумчив сидишь,
Слышишь — не слышишь, глядишь — не глядишь?
Утро давно, а в глазах у тебя,
Я посмотрю, и не день и не ночь.
— Точно случилось жемчужную нить
Подле меня тебе врозь уронить.
Чудную песню я слышал во сне,
Несколько слов до яву мне прожгло.
Эти слова-то ищу я опять
Все, как звучали они, подобрать.
Верно, ах, верно сказала б ты мне,
В чем этот голос меня укорял. ‹Начало 1875›
***
В дымке-невидимке
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?
Истерзался песней
Соловей без розы.
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно? ‹Апрель 1873›
***
Одна звезда меж всеми дышит
И так дрожит,
Она лучом алмазным пышет
И говорит:
Не суждено с тобой нам дружно
Носить оков,
Не ищем мы и нам не нужно
Ни клятв, ни слов.
Не нам восторги и печали,
Любовь моя!
Но мы во взорах разгадали,
Кто ты, кто я.
Чем мы горим, светить готово
Во тьме ночей;
И счастья ищем мы земного
Не у людей. ‹1882›
***
Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури, Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами,
Ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей лазури, Всё сорвать хочет ветер, всё смыть хочет ливень ручьями.
Никого! Ничего! Даже сна нет в постели холодной, Только маятник грубо-насмешливо меряет время.
Оторвись же от тусклой свечи ты душою свободной!
Или тянет к земле роковое, тяжелое бремя?
О, войди ж в этот мрак, улыбнись, благосклонная фея, И всю жизнь в этот миг я солью, этим мигом измерю,
И, речей благовонных созвучием слух возлелея, Не признаю часов и рыданьям ночным не поверю! ‹Конец 60-х гг.?›
***
И дрожат испарений струи
У окраины ярких небес;
Распахни мне объятья твои,
Густолистый, развесистый лес!
Хлынул вздох твой студеной волной,
Чтоб и мне было сладко вздохнуть;
Дай устами и взором прильнуть
У корней мне к воде ключевой!
Потонул в той душистой тени,
Что раскинул твой пышный навес;
Распахни мне объятья твои,
Густолистый, развесистый лес! ‹1863›
***
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне, Травы степные унизаны влагой вечерней,
Речи отрывистей, сердце опять суеверней, Длинные тени вдали потонули в ложбине.
В этой ночи, как в желаньях, всё беспредельно, Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,
Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно, Свет унося, покидая неверные тени.
Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?
Травы степные сверкают росою вечерней,
Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне. ‹1863›
***
Забудь меня, безумец исступленный,
Покоя не губи.
Я создана душой твоей влюбленной,
Ты призрак не люби!
О, верь и знай, мечтатель малодушный,
Что, мучась и стеня,
Чем ближе ты к мечте своей воздушной,
Тем дальше от меня.
Так над водой младенец, восхищенный
Луной, подъемлет крик;
Он бросился — и с влаги возмущенной
Исчез сребристый лик.
Дитя, отри заплаканное око,
Не доверяй мечтам.
Луна плывет и светится высоко,
Она не здесь, а там. ‹1855›
***
Прежние звуки, с былым обаяньем
Счастья и юной любви!
Всё, что сказалося в жизни страданьем,
Пламенем жгучим пахнуло в крови!
Старые песни, знакомые звуки,
Сон, безотвязно больной!
Точно из сумрака бледные руки
Призраков нежных манят за собой.
Пусть обливается жгучею кровью
Сердце, а очи слезой! —
Доброю няней, прильнув к изголовью,
Старая песня, звучи надо мной!
Пой! Не смущайся! Пусть время былое
Яркой зарей расцветет!
Может быть, сердце утихнет больное
И, как дитя в колыбели, уснет. ‹Конец 1862›
***
Как ясность безоблачной ночи,
Как юно-нетленные звезды,
Твои загораются очи
Всесильным, таинственным счастьем.
И всё, что лучом их случайным
Далеко иль близко объято,
Блаженством овеяно тайным —
И люди, и звери, и скалы.
Лишь мне, молодая царица,
Ни счастия нет, ни покоя,
И в сердце, как пленная птица,
Томится бескрылая песня. ‹1862›
***
Сны и тени
Сновиденья,
В сумрак трепетно манящие,
Все ступени
Усыпленья
Легким роем преходящие,
Не мешайте
Мне спускаться
К переходу сокровенному,
Дайте, дайте
Мне умчаться
С вами к свету отдаленному.
Только минем
Сумрак свода, —
Тени станем мы прозрачные
И покинем
Там у входа
Покрывала наши мрачные. ‹1859›
Шопену
Ты мелькнула, ты предстала,
Под чарующие звуки
То же счастье, те же муки,
Слышу трепетные руки —
Ты еще со мной!
Час последний, час прощальный,
Те же легкие одежды,
Ты стоишь, склоняя вежды, —
И не нужно мне надежды:
Этот час — он мой!
Ты руки моей коснулась,
Я несусь в мое былое, —
Я на всё, на всё иное
Отпылал, потух!
Этой песне чудотворной
Так покорен мир упорный;
Пусть же сердце, полно муки,
Торжествует час разлуки,
И когда загаснут звуки —
Разорвется вдруг! ‹1882›
Злая песнь! Как больно возмутила
Ты дыханьем душу мне до дна!
До зари в груди дрожала, ныла
И поющим отдаваться мукам
Было слаще обаянья сна;
Умереть хотелось с каждым звуком,
Сердцу грудь казалася тесна.
Но с зарей потухнул жар напевный
И душа затихнула до дна.
В озаренной глубине душевной
Лишь улыбка уст твоих видна. ‹1882›
***
Я видел твой млечный, младенческий волос, Я слышал твой сладко вздыхающий голос — И первой зари я почувствовал пыл;
Налету весенних порывов подвластный,
Дохнул я струею и чистой и страстной
У пленного ангела с веющих крыл.
Я понял те слезы, я понял те муки,
Где слово немеет, где царствуют звуки,
Где слышишь не песню, а душу певца,
Где дух покидает ненужное тело,
Где внемлешь, что радость не знает предела, Где веришь, что счастью не будет конца. ‹1884›
***
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый
Влево бегущий пробор. ‹3 апреля 1883›
В лунном сиянии
Выйдем с тобой побродить
В лунном сиянии!
Долго ли душу томить
В темном молчании!
Травы в рыдании,
В лунном сиянии.
Нам в обаянии?
Выйдем тихонько бродить
В лунном сиянии! ‹27 декабря 1885›
На рассвете
Плавно у ночи с чела
Мягкая падает мгла;
С поля широкого тень
Жмется под ближнюю сень;
Жаждою света горя,
Холодно, ясно, бело,
Дрогнуло птицы крыло…
Солнца еще не видать,
А на душе благодать. ‹1 апреля 1886›
***
Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть, — То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть, И далекий неведомый клич.
Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты, —
И не нужно речей, ни огней, ни очей —
Мне дыхание скажет, где ты. ‹10 апреля 1887›
***
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу. ‹2 сентября 1885›
***
Всё, как бывало, веселый, счастливый,
Ленты твоей уловляю извивы,
Млеющих звуков впивая истому;
Пусть ты летишь, отдаваясь другому.
Пусть пронеслась ты надменно, небрежно,
Сердце мое всё по-прежнему нежно,
Сердце обид не считает, не мерит,
Сердце по-прежнему любит и верит.
Тщетно опущены строгие глазки,
Жду под ресницами блеска и ласки, —
Всё, как бывало, веселый, счастливый,
Ленты твоей уловляю извивы. ‹24 июля 1887›
***
Моего тот безумства желал, кто смежал
Этой розы завои, и блестки, и росы;
Моего тот безумства желал, кто свивал
Эти тяжким узлом набежавшие косы.
Злая старость хотя бы всю радость взяла, А душа моя так же пред самым закатом Прилетела б со стоном сюда, как пчела, Охмелеть, упиваясь таким ароматом.
И, сознание счастья на сердце храня,
Стану буйства я жизни живым отголоском.
Этот мед благовонный — он мой, для меня, Пусть другим он останется топким лишь воском! ‹25 апреля 1887›
***
Сплю я. Тучки дружные,
Вешние, жемчужные
Мчатся надо мной;
Смутные, узорные,
Тени их проворные —
По полям грядой.
Подбежали к чистому
Пруду серебристому,
И — вдвойне светло.
Уж не тени мрачные, —
Облака прозрачные
Смотрятся в стекло.
Сплю я. Безотрадною
Тканью непроглядною
Тянутся мечты;
Вдруг сама, заветная,
Кроткая, приветная,
Улыбнулась ты. ‹19 сентября 1887›
***
Не нужно, не нужно мне проблесков счастья, Не нужно мне слова и взора участья, Оставь и дозволь мне рыдать!
К горячему снова прильнув изголовью,
Позволь мне моей нераздельной любовью,
Забыв всё на свете, дышать!
Когда бы ты знала, каким сиротливым,
Томительно-сладким, безумно-счастливым
Я горем в душе опьянен, —
Безмолвно прошла б ты воздушной стопою,
Чтоб даже своей благовонной стезею
Больной не смутила мой сон.
Не так ли, чуть роща одеться готова,
В весенние ночи, — светила дневного
И только что сумрак разгонит денница,
Смолкает зарей отрезвленная птица, —
И счастью и песне конец. ‹4 ноября 1887›
***
Гаснет заря в забытьи, в полусне.
Что-то неясное шепчешь ты мне;
Ласки твои я расслушать хочу, —
«Знаю, ах, знаю», — тебе я шепчу.
В блеске, в румяном разливе огня,
Ты потонула, ушла от меня;
Я же, напрасной истомой горя, —
Летняя вслед за тобою заря.
Сладко сегодня тобой мне сгорать,
Сладко, летя за тобой, замирать…
Завтра, когда ты очнешься иной,
Свет не допустит меня за тобой. ‹29 декабря 1888›
***
Чуя внушенный другими ответ,
Тихий в глазах прочитал я запрет,
Но мне понятней еще говорит
Этот цветов обмирающих зов,
Этот предательский шепот ручья,
Этот рассыпчатый клич соловья. ‹30 января 1890› Во сне Как вешний день, твой лик приснился снова, — Знакомую приветствую красу, И по волнам ласкающего слова Я образ твой прелестный понесу.
Сомнений нет, неясной нет печали,
Всё высказать во сне умею я,
И мчит да мчит всё далее и дале
С тобою нас воздушная ладья.
Перед тобой с коленопреклоненьем
Стою, пленен волшебною игрой,
А за тобой — колеблемый движеньем,
Неясных звуков отстающий рой. ‹26 апреля 1890›
***
Запретили тебе выходить,
Запретили и мне приближаться,
Запретили, должны мы признаться,
Нам с тобою друг друга любить.
Что с запретом всего несовместней —
Это песня с крылатою песней
Будем вечно и явно любить. ‹7 июля 1890›
***
Я не знаю, не скажу я,
Оттого ли, что гляжу я
На тебя, я всё пою,
И задорное веселье
Ты, как легкое похмелье,
Проливаешь в песнь мою,
Иль — еще того чудесней —
За моей дрожащей песней
Тает дум невольных мгла,
И за то ли, оттого ли
До томления, до
