находится в настоящее время? Кто развел высокие породы коров, овец, лошадей и всевозможных растений? Спросите у хлебных торговцев, чьим хлебом они торгуют, чья шерсть идет на фабрику и в продажу? Из чьих садов фрукты поступают в лавки? Крестьяне даже и не умеют ходить за садом и не чувствуют в этом потребности. Помещики, по мнению г. управителя, не разводят воздушных садов. Кто же их разводит когда, кроме помещичьих, за ничтожными исключениями, нет садов?
Покончив с этим общим положением, рассмотрим более определенные и прямые обвинения. Что значат слова: «умненько сеять хлеб»? Значит ли это в известных случаях возделывать землю, утучняя ее приличным образом, или ширить во все стороны пашни? Ширить пашни — значит, распахивать девственную землю, новь. До сих пор никакая искусственно удобренная почва не может состязаться с новою. Уже по одному этому всякий хозяин, желающий «умненько» хозяйничать, при выборе из двух десятин оставит навозную и возьмет новь. «Умненько» значит в хозяйстве «выгодно». Наше сельское хозяйство продолжает двигаться на прежних основаниях, с тою разницей, что прежде было трудно с точностию определить ценность труда, а теперь он сам ежедневно выражается мерилом ценности, деньгами. Только по этой причине возьмем пример из вольнонаемного хозяйства. В нашей стороне, если можно купить навозу (часто этого сделать нельзя ни за какие деньги), то не дешевле 15 р. серебром за 360 возов — количество, не доставляющее еще сильного удобрения. Да вывесть его на десятину стоит те же 15 р. серебром; да раскидать и запахать его — около 2 р. серебром; итого удобрение стоит 32 р. серебром. А распахать луг, на котором нет пней, стоит не дороже 10 р. серебром. Спрашивается: кто бы поступил умненько, тот ли, кто, как обвиняемый помещик, расширил бы пашни, или тот, кто, по совету г. управителя, стал бы тратить непроизводительно 22 р. серебром на удобрение каждой десятины. Вот таковы-то большею частью все ораторские возгласы перед судом самих фактов.
Не менее практична следующая за тем фраза в устах г. управителя. «Бывало, у помещика скот с голоду крыши у мужиков обдирает, а землевладелец сгоняет крестьян строить в саду храм славы да триумфальные ворота!» Фраза, как видите, оканчивается знаком восклицания. Подумаешь, в самом деле, какие злодеи эти неразумные помещики! А вот я на своем веку много видывал помещичьих садов, с беседками, воротами и калитками, но не встретил ни одного храма славы и никаких триумфальных ворот. Допустим, однако же, что г. управитель был в этом отношении счастливее меня: пусть он, как знаток сельского хозяйства, объяснит, какая связь между положениями: «скот крыши обдирает» и «владелец строит храм славы»? По нашему простому, нелитературному пониманию вещей, фраза эта вяжется не более следующей: у человека все женщины в доме чулки вяжут, а он все книги читает да яичницу с перцем ест. Если бы фраза была составлена так: «скот прошлую зиму крышу обдирал, а он нынешнею осенью не дает времени убрать хлеб с полей и погноил его под дождем», — мы поняли бы ее; а то, воля ваша, она звучит литературно. Какой вред может причинить мифологическая постройка храма славы скоту, который, ободрав зимою крыши, давно уже поправился на подножном корму? Так же логична и практична частица а, противопоставляющая, с одной стороны, неимение хорошенькой лошаденки целому миру, Пыхтящему за очисткой дорожек, а с другой — голодающую и бьющую ваклуши дворню оранжереям. Дорожки чистятся в мае, когда у доброго хозяина весенние работы кончены, и там, где мир пыхтит более одного дня над дорожками, не дворня бьет баклуши, а г. управляющий, заведующий работами, хотя чем долее пеший мир будет в это время на работе, тем более будут отгуливаться на досуге, на пару и по выгонам, всякие лошадки, и хорошенькие, и плохенькие. Об арбузе из Милютиных лавок по почте почти и говорить не стоит. Парник, в котором должно родиться от 25 до 50 хороших арбузов, может стоить, считая все издержки, рублей 15. Следовательно, 37 арбузов обойдутся по 40 к. за штуку, а в Милютиных лавках надо дать за них около 40 р. серебром. Но практический г. управитель упустил из вида два обстоятельства. Нередко помещик живет в 200 верстах от ближайшей почтовой конторы, которая по закону не принимает никаких жидкостей, и, верно, ни у одного из них не хватило бы охоты лакомиться арбузами, ехавшими месяц или два на перекладных. Вот и суждения г. управителя, оглашенные печатью. Неудивительно, что хозяйства иных отсутствующих владельцев не подвигаются вперед, если надзор за ними поручен управителям, имеющим такие превратные понятия о самых элементарных основаниях хозяйства. Нет, не таким бессмысленно-бездушным существом вижу я, особенно в настоящее время, среднего землевладельца. Я вижу его напрягающим последние умственные и физические силы, чтобы на заколебавшейся почве устоять во имя просвещения, которое он желает сделать достоянием своих детей и наконец во имя любви к своему Делу. Вижу его устанавливающим и улаживающим новые машины и орудия почти без всяких к тому средств; вижу его по целым дням перебегающим от барометра к спешным полевым работам, с лопатой в руках в саду и даже на скирде непосредственно наблюдающим за прочною и добросовестною кладкой его, а в минуты отдыха за книгой или журналом. Все это не выдумка праздной фантазии, а дело, на которое я могу вокруг себя указывать пальцами. Как бы ни был скуден у него годовой прибыток, у хозяйки дома всегда найдется и добрый совет, и даровое лекарство для пришедшего больного. Конечно, есть и между помещиками немало людей, которым дики и машины, и новые отношения; но мы говорим про общий поток, а не про лежащие на дне русла камни. Косность бывает и в литературе, и в науке; такова воля судеб.
Честной деятельности землевладельцев с каждым шагом открывается обширное и благодатное поле. Надобно только, чтоб они все более и более проникались сознанием важности своей задачи. Невозможно поверить, чтобы добросовестный и сознательный труд не принес наконец своих плодов и чтобы добрый пример остался без влияния на массу народонаселения. Можно порицать дурные дела злых и неразвитых людей, сожалеть об ошибках заблуждающихся; но слепо враждовать в настоящее время против землевладельцев — значит желать косности, безысходного мрака, отсутствия всякого идеала в жизни. А это тяжкое проклятие. Не дай того Бог свободному народу!
В записках моих, изображающих первоначальное устройство моей фермы, в самую, можно сказать, минуту хаотического брожения двух разнородных элементов земледельческого труда: крепостного и вольнонаемного, я решился ограничиться фотографическою передачей фактов, предоставляя им говорить за себя. С тех пор как все это происходило у меня, прошло два года. В это время многое изменилось в понятиях и на деле. Теперь уже не слыхать фраз вроде следующей: вольный труд для производства гораздо выгоднее крепостного и т. п. Теперь всякий понимает, что фермерское хозяйство такое же чисто коммерческое предприятие, как фабрика, завод и т. д.; но не для всякого, быть может, ясно, до какой степени подобное заведение (я готов сказать моральное лицо) чувствительно ко всем экономико-социальным переменам. Чем меньше ферма, чем менее у нее средств прибегать к разделению труда, тем чувствительнее она к таким переменам. Если и в больших городах, этих центрах разделения занятий, подобные перемены ощутительны для жителей, на которых они влияют из третьих, четвертых рук, то легко представить себе, как они действуют на изолированную ферму, где надобно иметь все, что есть в городе, только — при содействии самого ограниченного числа рук, во многих случаях не более как двух рук для десяти и более самых разнообразных занятий. Мне кажется, что самая чувствительность элементов нового дела интересна как признак известной кристаллизации его. Великий законодатель и хозяин фермы стоят на двух противоположных концах гальванической цепи. Гениальное соображение всех разнородных последствий нового закона, необходимое первому, совершенно не нужно последнему. Только вообразите отмену дельного или введение нелепого закона, и вы легко поймете, что ежедневный, можно сказать, ежечасный опыт немедленно укажет фермеру на неизбежные для него последствия предстоящей перемены.
За два года вся задача состояла в прекращении крепостного труда. Эта задача разрешена и в некотором отношении отступила на второй план; теперь вопрос в том как и чем заменить этот труд на деле, а не на словах. По этому поводу возникает целый ряд новых вопросов, и вот почему я не мог и не хотел на этот раз пройти молчанием те из них, которые казались мне главными по влиянию на фермерскую (в настоящее время, вернее сказать, земледельческую) деятельность. Что касается до приводимых мною фактов, я стараюсь и на этот раз относиться к ним фотографически, предоставляя им, по возможности, говорить самим за себя.
Будь я на столько же способен ослепляться собственною деятельностью, как известная молочница с горшком на голове, читатель, быть мажет, не без удовольствия нашел бы на этих страницах много отрадных диковинок, а иной, начинающий хозяин, не зная, как и что ему делать, воскликнул бы: «Нашел! нашел!» Но увы! я не могу видеть того, чего еще нет, да, быть может, и не будет, а два года слишком незначительный срок для нового, во всех отношениях, хозяйства. В прошлом году я обещал поопределеннее поговорить о принятой мною хозяйственной системе и постараюсь теперь в возможно сжатом виде исполнить обещание без всяких самообольстительных прикрас.
Как известно прошлогоднему читателю, я получал в управление двести десятин, которые обрабатывались на все манеры: крепостным и вольным трудом, исполу и отдачей в наем. Мы видели плачевный результат такого образа действий. Разумеется, пахотная земля разделена была по-барщинскому на три поля. Самая поверхностная выкладка покажет, до какой степени барщина была права в отношении к своей вековой рутине.
Из двухсот десятин примерно шестьдесят находились в пользовании крестьян, и, полагая кругом по 4 рубля за десятину, владелец имел ежегодного, но единственного расходу 240 руб. Затем ему оставалось в трех полях по тридцати по три десятины пашни и двадцать с чем-нибудь десятин сенокосу, не считая выгона, да четырех десятин лесу. Как ни был бы дурен урожай на пресной земле, владелец мог делать такой расчет:
За домашн[им] расходом Денег С 33 десятин ржи по 4 четверти — 132 четверти 100 четвертей 300 руб. С 33 десятин овса по 6 четвертей — 198 четвертей 150 четвертей 300 руб. С 20 десятин лугу сена по 100 пудов — 2000 пудов 1000 пудов 150 руб. Итого чистого доходу 750 руб.
При
