— Кто же брал?
— Да ребята ваши.
Позваны ребята, и доказана невозможность, самовольно, среди белого дня, схватить две подводы и вернуться порожнем. Против такой нелепости общий протест.
— Что же теперь нам делать, Алексей Иванов?
— Да надо всеми мерами узнать, где эта самая мука. У вас видно, куда она идет. Значит, тогда ее перемерить в вашем закроме.
— Прекрасно. Я так уверен, что муки у меня нет, что обязуюсь заплатить тебе 25 рублей серебром, в случае если у меня окажется лишняя мука. Но кто же будет производить эту работу? Ведь это 10 человек, пожалуй, два дня прокопаются!
— Что ж делать-то, батюшка! Надо же правды-то допытать. Уж прикажите вашим ребятам при мне промерить. Видно, уж грех мой такой вышел.
— Грех-то твой — да работа-то выйдет моя. Нельзя ли хоть отложить работу эту до тех пор, пока мука поизрасходуется? А считать ее и тогда все равно.
— Действительно, батюшко, пообождать.
— А между тем вот расписка, что обязуешься перемерить муку и, в случае недостачи, пополнить 45 пудов. Уж о пяти я не толкую.
Мельник дал расписку, которая была потом засвидетельствована посредником.
В назначенный день, с утра, Алексей Иванов начал с моими рабочими пересыпание из пустого в порожнее и к вечеру объявил, что муки действительно недостает не 45, а 50 пудов. Давши вторичную расписку додать по условию недостающие 45 пудов, он выпросил дозволение рассчитаться осенью, во время усиленного помолу. Это не помешало ему броситься с протестом к посреднику и там заявить, что так как муки недостает 50 пудов, то туда же, куда ушли 5 пудов моих, ушли и 45 его, мельника, подразумевая под этим, что мука украдена у меня из амбара. Знавший подробности дела, посредник должен был согласиться со справедливым умозаключением Алексея Иванова, но в то же время ни по каким законам не мог освободить должника от уплаты долга только на том основании, что с него не требуют меньшую часть того же долга. Подписки мельника препровождены посредником в стан для взыскания. На этом, как по большей части бывало, дело и остановилось. Время шло, а взыскания нет. Только люди, стоящие в стороне от действительности и лишенные всякого практического смысла, не понимают, до какой степени такой ход дел гибелен для нравственной стороны хозяйства. Ничтожнейший пример торжества нахальной неправды — заставляет тотчас же эту гидру подымать несколько новых голов.
Желая придать возможно благовидный исход делу, мы постоянно искали к тому удобного случая. Однажды летом нам понадобилось 20 молодых индеек, которым у нас цена от 25 до 30 копеек. В ближайшей округе индейки, как нарочно, задались только у мельничихи, и мы поручили посланному предложить мельнику хоть по 60 коп. за штуку, готовые с радостью променять репутацию бессовестно и безнаказанно ограбленного на репутацию обманутого. На такое предложение посланного Алексей Иванов отвечал: «Вы умеете только считать свое, а индеек я не отдам ниже 2 рублей за штуку». Тут мы вспомнили выражение, подмеченное нами в глазах мельника, и не стали добиваться смысла в его словах. Индейки в тот же день были куплены по 25 коп., а мы не отложили надежды получить следующую нам муку или следующие за нее деньги.
Вспомнив прошлой осенью, что Алексей Иванов должен по условию аренды молоть муку для домашнего потребления Ш[еншина], мы спросили соседа, нельзя ли нам променять в его экономии такое количество ржи на муку, помол которой равнялся бы стоимости следуемых нам по расчету с мельника денег? Таким образом, мельник, перемолов снова четвертей 30 ржи, невольно бы с нами рассчитался. Получив согласие Ш[еншина], мы избрали базисом операции уже не мельницу, а амбар самого Ш[еншина]. Когда обмен дошел до последних 45 пудов муки, дело остановилось снова. Мы спросили Ш[еншина] о причине замедления. Передаем, что не без смеху пересказал нам Ш[еншин]. История повторилась в увеличенном виде.
За несколько дней до помолу последней муки нашей мельник явился к Ш[еншину] с вопросом, долго ли ему даром молоть чужую рожь.
— Ты сам знаешь, что еще надо по расчету смолоть пять четвертей, — был ответ.
Когда ключник Ш[еншина] послал за последней мукой нашей, мельник объявил, что он муку уже сдал. Ш[еншин] позвал мельника.
— Сдал ты муку?
— Сдал.
— Кому?
— Ключнику, вместе с вашей.
— Сколько?
— 150 пудов.
— Да мне следовало всего получить с тебя 3 пуда. Откуда же ты взял с лишком 100 пудов?
— Да своя ржица сборная была. Так я… значит…
— Тебе было сказано, чтобы ты не смел мешать чужую рожь с моей. Кто ж тебе позволил так распорядиться?
Явился ключник, и, разумеется, оказалось, что никакой муки лишней никто не видал.
— Это не мое дело. Считайтесь между собою, — сказал обоим Ш[еншин].
Из таких счетов, кроме брани, ничего не могло выйти.
— Ключник! — сказал Ш[еншин]. — Ступай и пошли за градским десятским. — И, обратясь к мельнику, прибавил: — Так как вы сами разобраться не можете, то пусть вас полиция разберет. — Ключник вышел.
— А уж мне позвольте на мельницу, — сказал Алексей Иванов.
— Нет, ты подожди градского десятника и поезжай с ним в стан.
— Помилуйте, зачем же до этого доводить? Уж лучше — пропадай моя рожь.
— Нет, любезный. Ты уже дал мне 150 пудов, да с тебя следует, по моему расчету, 48, — это почти 200 пудов муки, — я этого не хочу.
— Да уж сделайте милость, позвольте, я завтра доставлю 48 пудов. На другой день мы получили нашу муку. А подписка Алексея Иванова, препровожденная в стан, сидит там и по сей день.
Так ли грубо и неуклюже таскают настоящие вороны?
Все это цветики нашей пресловутой национальной хитрости. Случай навел нас на такие ягодки, о которых мы не можем себе отказать в удовольствии поговорить с читателем. Дело, как нарочно, опять происходило на мельнице, но на этот раз уже на водяной крупчатке.
Ниже нашей мельницы, на той же реке, возникла новая крупчатка. Хозяин ее, купец Обручев, слыл за тонкого знатока этого дела. Желая придать своей возникающей мельнице возможно большую силу, Обручев бумажным путем добивался такого высокого уровня воды, который в действительности каждый раз, как только из письменного слова переходил в очевидное дело, не только затоплял наши колеса, но и прибрежные угодья других владельцев. Какое же, после таких очевидных опытов, могло основаться сомнение в сущности дела, происходящего в глазах специалиста. Что специалист видит наносимое его притязаниями зло, но из своекорыстных целей не обращает на него внимания — понятно; но чтобы подобный человек, можно сказать, ежедневно видел подобное зло и все-таки продолжал искренно в него не верить — это, воля ваша, какая-то магия несообразности. Желая во что бы то ни стало прекратить это несносное дело, мы простирали наши уступки до того, что с принятием предложений собственная мельница наша из здоровой должна превратиться в чахоточную. Все напрасно. Обручеву, очевидно, недостаточно было видеть нашу мельницу в чахотке, ему хотелось ее смерти. С одной стороны, он не поступался ни вершком из несообразно-возвышенного уровня воды, а с другой — не скупился на клятвенные и даже слезные уверения, что и при таком подъеме он не только не затопит наших колес, но ни в каком случае даже не дойдет до них своею водою. Зная, что одному Моисею при переходе через Красное море, и то на короткое время, дана была власть нарушить вечные законы водяного уровня6, мы не могли на все эти клятвы смотреть иначе как на самую простодушную уловку вызвать наше согласие. Но постоянно возобновляющиеся уверения противника заставляли нас подумать: нельзя ли повернуть дело другим концом?
— Вы, — обратились мы к Обручеву, — не желаете нас затоплять?
— Ни в каком случае — Боже мой! Боже мой!
— А я, с своей стороны, готов вам все уступить, лишь бы вы не подтопляли моей мельницы. Если ваши желания настолько же искренни, как мои, то нельзя ли нам с общего согласия определить у подножия моей лестницы высшую точку уровня воды, которую вы дадите формальное обязательство ни в каком случае не заливать, а я дам, с своей стороны, обязательство не претендовать, как бы высок затем ни оказался уровень вашего пруда?
— Да, батюшка! я ничего больше не желаю, я только ищу, чтобы было справедливо.
— Как и я не добиваюсь ничего другого, то нам остается определить исходную точку и при свидетелях на этом основании составить мировую.
Сказано — сделано. В мировом акте с общего согласия исходным пунктом операции назначена печать на столбе под колесами нашей мельницы, отстоящая по перпендикуляру на 5 аршин 5 вершков от печати столба, стоящего выше наших колес. Этот верхний столб с печатью незыблемо утвержден на берегу при закладке мельницы и признан законным актом, объявившим 5 аршин и 5 вершков свободного пространства от него вниз неотъемлемой собственностью нашей мельницы. Хотя нижний столб самым правильным образом поставлен был инженером по возникновении процесса, но, в сущности, он не изменял дела, будучи только видимым знаком нижнего конца перпендикуляра в 5 аршин 5 вершков, исходной точкой которому должна быть печать верхнего столба.
Невелика мудрость от неподвижного потолка комнаты отмерить к низу по стене 5 аршин 5 вершков и поставить на отмеренном месте знак. Таким-то видимым знаком и была печать на нижнем столбе, принятая обеими мирящимися сторонами за исходный пункт операции. Обоюдное соглашение наше уже закреплено законным актом, которого изменить уже ни та, ни другая сторона не имела права. Дело было покончено de jure, оставалось кончить его de facto, то есть поднять воду до условного знака и затем отметить подъем ее на нижнем конце пруда, то есть на мельнице Обручева, отстоящей от нашей почти на 9 верст.
Разумеется, чем ниже был избран исходный пункт операции, тем безопасней был бы для нас, и наоборот, чем этот пункт был бы выше, тем выгоднее было бы для нашего противника. В настоящее время такие соображения оказывались неуместными. Возможно ли признать известный пункт исходным и затем сомневаться в его законности? Никто не мог помешать мирящимся избрать любой другой пункт, например корень растущего дерева, случайный знак на строении, исходным. Отвергать однажды избранный знак можно, только приведя доказательства, что он передвинут со времени заключения условия. Против всего здесь сказанного здравый смысл возражать не может, но не так бывает у нас в жизни. Заметим для незнакомых с делом, что столбы с казенными печатями выбираются прочные и забиваются насколько возможно глубоко в грунт, причем
